Одетый по такому случаю в парадную черную форму штандартенфюрера, высокий, широкоплечий, движения плавные, изящные, чем-то неуловимо напоминающий холеного ольденбургского скакуна, фон Арденне пригласил собравшихся в свою лабораторию.
По завершении экспериментального запуска, показавшего, как происходит расщепление атомного ядра и при этом сама центрифуга осталась в целости — материал устоял перед агрессивным воздействием гексафторида урана, все собрались в зале приемов. Пожав руку Арденне, Шпеер быстро удалился.
Оставшиеся говорили обо всем, кроме увиденного, ибо эксперимент был лишен зрелищности. Когда ассистент Арденне включил верхний свет и произнес: «Всё», — многие испытали легкое недоумение. Впрочем, за ужином, при свете свечей и зашторенных окнах, было разъяснено главное — работа по сборке урановой бомбы входит в решающую стадию; если чудо-оружие появится к Новому году, можно рассчитывать на перелом в войне, что стало поводом к первому тосту. Все взбодрились, зашумели. Фон Браун о чем-то тихо, не обращая внимания на окружающих, переговаривался с фон Арденне.
— Вам не кажется, что Гейзенберг топчется на месте? — спросил Онезорге у Шелленберга.
Шелленберг знал, что Институт физики и лично Гейзенберг отказали в сотрудничестве Онезорге, посчитав, что в науку лезут профаны, поэтому ответил уклончиво:
— Мне трудно судить. Но я думаю, что пусть. Как там у древних китайцев: муравей в движении делает больше, чем дремлющий вол.
— Муравей, — рассмеялся Онезорге. — Это точно сказано. Надо бы записать.
— А я слышал, что русские ловят атомы сачками и расщепляют их, как орехи, с помощью кирпича, — пошутил подвыпивший полковник из ОКВ, на что Шелленберг вполголоса, без тени иронии, заметил:
— Возможно. Но если это так, полковник, то нам крышка.
Что касается Блюма, то для него день прошел как в тумане. Он дежурно реагировал на вопросы и делал все, что от него требовалось, но все мысли его, все желания летели в завтрашний день, туда, на Алек-сандерплатц, где в пока еще работающем кафе «Роза» он назначил свидание Эрне.
Эрна было вторым именем Мод.
В своей просторной и вместе с тем уютной, богато и плотно обставленной сотнями вещей и вещичек квартире на Миттенквай, в халате, надетом на пижаму, всклокоченный после сна, Кушаков-Листов-ский самозабвенно занимался любимым хобби — клеил модель очередного самолета для заботливо выставленной в отдельном шкафу коллекции, которая насчитывала уже два десятка блестяще выполненных, аутентичных экземпляров крылатых машин, когда в дверь позвонили. Светлые брови Ку-шакова-Листовского удивленно взметнулись кверху. Кто бы это мог быть? В такую рань он никого не ждал в гости.
Сунув босые ноги в шлепанцы, с кисточкой и клеем в руках, он подошел к входной двери. Помялся немного, прислушиваясь, накинул цепочку и отпер замок.
На пороге стоял Чуешев. Широкая улыбка буквально заливала его круглое, простовато-добродушное лицо.
— Утро доброе, Дмитрий Вадимович, — на чистом русском языке произнес он. — Не ждали?
Потребовалось усилие воли, чтобы справиться с замешательством, однако детская растерянность в выражении лица Кушакова-Листовского сразу выдала его чувства.
— По правде сказать, не надеялся вас увидеть, — смущенно пробормотал он, снимая цепочку с петли. — Вы же сами сказали, что уезжаете. Проходите, пожалуйста.
— Благодарю. — Чуешев прошел внутрь, озираясь по сторонам. — Ого, да у вас, как в музее: картины, бронза. А это что на стене висит, лапти?
Пухлые губы Кушакова-Листовского дрогнули в горделивом изгибе.
— Да так, милые пустяки из семейного прошлого, — бросил он, приподняв подбородок. — Не помню, говорил ли я вам, что я дворянин в шестом поколении? Вот этот штабс-офицер Преображенского полка в каске из желтой меди с серебряной Андреевской звездой, — он торжественным жестом указал кисточкой на акварельный портрет, — мой прадед, храбрый участник войны с турками. А это, — он перешел к рыжему фото, на котором разместилась семейная группа, — наша фамилия в полном, так сказать, составе: дед, отец, бабушка — старый купеческий род. Кожевенная фабрика в Ораниенбауме — не слышали? — верфи, текстиль — все это мы, Кушако-вы-Листовские. У нас и в Москве было, да. Фамильный дом. Дача в Мацесте, имение под Вязьмой. Так и слышу: скрипят ступеньки, пахнет корицей — ах! У нас все это отобрали после восстания... Нет, я не жалею, — спохватился он, бросив быстрый взгляд в затылок Чуешева. — Ход истории неумолим. Меня радует, что дела моих предков служат новой России, что они востребованы, так сказать, в новом мире... А я думал, что вы уехали, господин. м-м... Хоппе.
— Обстоятельства изменились, — вздохнул Чуе-шев. — Пришлось вернуться.
— Так вам удалось встретиться с этим. с Кохом?
— Ну, Дмитрий Вадимович, — укоризненно покачал головой Чуешев.
— Молчу, молчу.
— А это что же вы, самолётики клеите? — Чуе-шев заинтересованно нагнулся к столу, на котором были разложены деревянные части фюзеляжа, металлические детали, наждачная бумага. — «Дуглас С-47», если не ошибаюсь?
Губы Кушакова-Листовского невольно растянулись в застенчивой улыбке.
— Да, знаете ли, балуюсь помаленьку. Видите, сколько уже собрал? Англичане придумали. «Скай-бирдс», не слышали? Хорошая фирма. Выпускает такие бумажные пакеты с деталями и инструкцией, как собирать. Занимательная история, я вам доложу, кучу времени забирает. Но я пошел дальше. Вот посмотрите.
Он снял с полки и осторожно выставил на стол модель советского истребителя И-16. Чуешев просиял:
— О, «ишачок».
— «Ишачок»? — удивился Кушаков-Листовский.
— Так мы его называем. Любовно.
— Забавно. Так вот, я сделал его сам, вот этими руками. И «Скайбирдс» здесь ни при чем. Они не выпускают советские модели. Представьте себе, сам выпилил части фюзеляжа, крылья. А сколько возни было с пропеллером, Боже мой!
— Замечательно, — похвалил Чуешев.
Кушаков-Листовский отступил на шаг и с посерьезневшим лицом тихо молвил:
— Мой скромный вклад в нашу победу.
Чуешев вежливо помолчал, глядя на модель истребителя, затем продолжил прогулку по квартире. Спросил между прочим:
— А где же ваша собачка?
В голове мелькнул и сразу улетучился вопрос: «Откуда он знает про собаку?»
— У соседа, — потупив взгляд, ответил Кушаков-Листовский. — Я, видите ли, сегодня вечером уезжаю на Женевское озеро. Хочу недельку побездельничать. Устал. Чувствую, пора, пора проветриться, расфасовать, так сказать, мысли по полочкам. Оно очень холодное, озеро, но если в нем искупаться, зиму проживешь без насморка. Я пробовал, действует. К тому же хочу отстоять вечерю в Крестовоздвижен-ском соборе. Это такая в общем-то небольшая церковь в самом центре города, возле озера. Я всегда, когда бываю в Женеве, непременно захожу в Кре-стовоздвиженский собор. Что-то вроде паломничества, да-а. Монастырей нет. Там у меня и батюшка знакомый.
Говоря это, Кушаков-Листовский размашисто перекрестился с поклоном на стену, сплошь увешанную православными иконами.
Чуешев понимающе покивал.
— Собственно, я к вам зачем. да вы садитесь, в ногах правды нет, — предложил он, удовлетворившись осмотром квартиры. — И я тоже сяду.
— Ах, да! Спасибо. — Кушаков-Листовский с преувеличенной поспешностью занял место в кресле и выжидающе уставился на Чуешева, губы которого не покидала любезная улыбка.
— Скажите, Дмитрий Вадимович, тот человек, который приходил к вам пару месяцев назад. как то бишь его?..
— Какой человек? — Пухлые щеки флейтиста покрылись слабым румянцем.
— Наш. — Во взгляде Чуешева проступил холодок, который на своей спине ощутил флейтист. — Наш человек.
— Я не знаю никакого человека. Ко мне никто не приходил.
— Полноте, Дмитрий Вадимович, не появился бы я у вас, если бы не срочная необходимость встретиться с ним. Постарайтесь вспомнить: он просил вас передать шифровку... да, точно, он просил вас передать шифровку, связанную с переговорами по проекту «Локи». Кстати, почему вы ее не передали?
— Я?.. — встрепенулся Кушаков-Листовский; под прямым взглядом ясных глаз Чуешева он смешался окончательно и раскис. — А как бы я ее передал? Радиста же нет. Исчез радист, арестован. Представляете, как я тут рискую?
— Вот в том-то и дело. Потому-то я и у вас. — Чу-ешев доверительно придвинулся ближе. — Нам небезразлична судьба наших друзей. Безопасность и еще раз безопасность. Ваш гость, он назвал пароль?
— Да, конечно.
— Как он вам представился?
— Лофгрен. Он представился Георг Лофгрен. Швед. Но в шифровке речь шла о ком-то по имени Баварец. Кличка, наверное. Он говорит по-русски, но с заметным акцентом.
Чуешев нахмурился, улыбка сошла с его губ. Немного помешкав, он спросил:
— Сможете воспроизвести текст шифровки?
— Смогу... Значит, так: «Переговоры по «Локи» будут продолжены в Цюрихе. Формат участников прежний. Баварец в игре. Положение стабильное. Ждет указаний». И всё.
— А еще, вы встречались с ним еще?
— Дважды. Он спрашивал насчет шифровки. Но что я мог ему ответить?
— Каким образом вы встречались?
— Один раз он сам пришел в парк, где я гуляю с собакой. Здесь, напротив дома. Там мы с ним и познакомились. По правде сказать, я просто был ошарашен — ведь давно никого не было. Я же тут, так сказать, совершенно один, наедине, так сказать, с гестапо. А второй.
— Да-да?..
— Еще при первой встрече он предложил на Центральном телеграфе оставить телеграмму «Оплату ваших услуг гарантирую. Лора» — до востребования. Он сам решит, как встретиться. Вот я и воспользовался.
— Зачем?
— Ну-у. как русский интеллигент, я волновался за него. Он очень подавлен. Хотелось его взбодрить — понимаете? — обнадежить как-нибудь.
— И это хорошо, Дмитрий Вадимович. Очень хорошо. Вам, конечно, известно, где он живет?
— Нет-нет, что вы, не знаю.
— А я по гл