— Жизнь должна быть разной, мой дорогой. Каждый день — разный. А она какая-то одинаковая. Страх, страх, страх.
Этот день лёг грязным пятном на и без того неспокойную совесть шефа СД.
Похожую на церковный шпиль, башню лечебницы санатория Хоэнлихен видно было за несколько километров, с высоты летящего по холмам автобана. Здесь, в окружении озер и сосновых лесов, восстанавливали силы служащие СС, причем любого звания — от рядового до генерала. Гиммлер и сам часто приезжал сюда, чтобы отдохнуть и по возможности подлечиться. Мало кто знал, что неподалеку, возле деревни Равенсбрюк, размещался женский концентрационный лагерь, где те же врачи, что пользовали пациентов лечебницы, проводили медицинские эксперименты над заключенными. Под руководством румяного, как пекарь, смешливого, добродушного профессора Гебхардта, который одновременно являлся главврачом Хоэнлихена, решалось несколько научных задач, условно сгруппированных вокруг следующих тем: эффективность сульфамиламидных препаратов при обработке огнестрельных ранений, когда узницам вводили стафилококки, возбудители газовой гангрены и столбняка, а также — изучение трансплантации костной ткани, восстановления костей, мышц и нервов: здесь приходилось калечить здоровых людей, ампутировать конечности, удалять куски мяса, обнажать кости, даже замораживать, чтобы затем пытаться реанимировать функции в той степени, в какой это было возможно. Впрочем, подробности этой деятельности в стенах Хоэнлихена не обсуждались.
В холле главного здания лечебницы о чем-то тихо разговаривали недавно прибывший из Швеции доктор Керстен и юного вида, худой, длинношеий личный референт Гиммлера Руди Брандт, с которым у Керстена сложились неформально дружеские отношения.
Легкой походкой к ним подлетел только что приехавший Шелленберг.
— Слышали новость? — весело спросил он. — Геббельс объявил мобилизацию иллюзионистов.
— Всё шутите? — скривился в вынужденной улыбке Брандт. — А между тем настроение у рейхсфюрера чуть яснее грозовой тучи. Сейчас у него профессор Гебхардт. Когда он закончит, за дело возьмется господин Керстен, но в перерыве рейхсфюрер примет вас.
— Отлично. Как вы считаете, Феликс, — обратился Шелленберг к Керстену, — первитин, которым пичкают наших солдат, говорят, он воздействует не только на бесстрашие?
— Если вы имеете в виду половую функцию, могу разочаровать — никакого особенного смысла от первитина не будет, — отрезал Керстен. — Лучшее средство для постели — ваш возраст.
— Я, собственно, имел в виду психику, — лукаво усмехнулся Шелленберг. — Но спасибо за бесплатную консультацию.
— Вы гениальный провокатор, Вальтер, — рассмеялся Керстен. — Ваше место не будет вакантным, уж поверьте.
— Надеюсь. — Шелленберг понизил голос: — Вы уже говорили с ним о переговорах с Мюзи?
— Я у него еще не был. — Керстен кивнул на Брандта. — Рудольф говорил.
— И что он?
— Сделал вид, что не услышал, — пожал плечами Брандт. — Хорошо уже то, что не приказал заткнуться. Вчера сказал, что устал от еврейской темы. Сейчас всё зависит от вас, Феликс. Вам он доверяет больше всех.
Из кабинета Гиммлера, в белом халате поверх мундира, поскрипывая начищенными до блеска сапогами, энергичным шагом вышел профессор Гебхардт. Завидев Шелленберга, он поспешил к нему, чтобы пожать руку.
— Рейхсфюрер ждет вас, бригадефюрер, — сказал он; маленькие глаза под круглыми очками светились искренней радостью встречи. — Загляните потом ко мне, проверим вашу печень. Я ждал вас еще месяц назад. Нехорошо, друг мой, нехорошо так наплевательски относиться к своему здоровью. Ай-яй-яй.
Гиммлер был бледен. Он сидел в кресле, обессиленно свесив кисти рук с подлокотников, в полутьме из-за приспущенных на окнах плотных гардин. Несмотря на теплую погоду, в камине, потрескивая, горел огонь; его всполохи плясали в стеклах очков рейхсфюрера.
— Хайль Гитлер, — вытянулся на пороге Шел-ленберг.
— Проходите, бригадефюрер, садитесь рядом.
Шелленберг с деликатным видом устроился в соседнем кресле и, чтобы не терять времени, сразу заговорил о главном:
— Рейхсфюрер, в первую очередь хочу доложить: мне удалось установить контакт с доктором Мюзи в Берне, чтобы подготовить, как мы это уже обсуждали, его негласную встречу с вами.
— Я всё знаю заранее. Опять станут просить вытащить из лагерей побольше евреев. Их больше ничего не интересует. Они торгуются, как на рынке. Этот Мюзи, он что же, на самом деле влиятельный человек?
— У него исключительно тесные связи с раввинатом США.
— Ну, что тут сказать? Кому, как не политической разведке, совать нос куда не следует? — в своей обычной манере, туманно, но, по сути, не противореча, отреагировал Гиммлер. Он поморщился, смазал испарину со лба и спросил: — Керстен уже там?
Памятуя о том, что Гиммлер страдает желудочными коликами и что только мануальщик Керстен способен облегчить его страдания, Шелленберг вскочил со словами:
— Да. Ждет, когда вы его примете.
— Впрочем, я пригласил вас по другому поводу, — как ни в чем не бывало продолжил Гиммлер. — На письменном столе лежит папка. Ознакомьтесь с ее содержимым.
Это было медицинское заключение о состоянии здоровья Гитлера после покушения под грифом «Совершенно секретно», сделанное доктором Гизингом, вероятно, по личному распоряжению рейхсфюрера.
Шелленберг бегло пробежал текст. Данные кардиограммы показали склероз коронарных сосудов сердца. Нарушение равновесия, Гитлер падает на бок во время прогулок. Постоянные головные боли. Тремор всей левой стороны тела. Головокружения, которые доктор Морелль лечит кокаином. Зафиксирован обморок. Сильные спазмы желудка. Жажда. Очевидны симптомы развития болезни Паркинсона.
— Все мы люди не совсем здоровые, — произнес Гиммлер. — Как вы думаете, можно верить выводам Гизинга?
Старательно подбирая слова, Шелленберг ответил:
— Конечно, я не врач. И все то, что здесь написано, удручает. Но, рейхсфюрер, вы и сами можете видеть: процесс нарастает, и нарастает стремительно... Фюрер болен, серьезно болен. Вряд ли он сам отдает себе отчет в своем положении. Возможно, следует как-то открыть ему глаза, чтобы он хотя бы на время отпустил бразды правления.
— Вы предлагаете осуществить это мне? Первое, что он сделает, — влепит мне пулю между глаз. Или, может быть, вы возьмете данную миссию на себя?
Гиммлер умолк. Молчал и Шелленберг.
— Скажите, бригадефюрер, — сказал Гиммлер, — вы сами-то верите, что мы получим это оружие возмездия?
— Получим. Несомненно, — заверил Шеллен-берг и добавил со вздохом: — Но может так статься, что к моменту, когда мы его получим, у нас уже не будет Германии.
Гиммлер вновь погрузился в задумчивость.
— Вот что, — сказал он наконец, — ваш контакт с людьми из «Интеллидженс Сервис» еще сохранился?
— Вы имеете в виду переговоры по урановому проекту?
— Да. Со шведами, кажется?
— Так точно. Его еще можно оживить.
— Будем считать, что я одобрил эту работу. Подробности обсудим вечером. А сейчас зовите сюда Керстена.
Часть третья
Гесслица доставили на Принц-Альбрехтштрассе непосредственно в кабинет Мюллера, поскольку там гарантированно отсутствовало прослушивающее оборудование. Мюллер сидел за столом с выражением мрачной озабоченности на лице: всю последнюю неделю он был занят эвакуацией архивов гестапо из Болгарии и Румынии, куда стремительно вошли войска Красной армии, а спешно созданное правительство Отечественного фронта в Софии обратилось к советскому правительству с просьбой о перемирии и даже объявило войну Германии. В кресле возле стены, заложив ногу на ногу, расположился Шольц.
— Снимите наручники, — бросил Мюллер сопровождавшему Гесслица унтер-офицеру. С поспешной старательностью тот выполнил приказание. — И можете идти. А вы, — обратился он к Гесслицу, растиравшему кисти рук, — садитесь за стол. Вон туда.
Гесслиц тяжело опустился в кресло, застонавшее под тяжестью его тела.
— Вы инспектор. Криминальрат в крипо. Так? Не надо вставать. Просто отвечайте.
— Так точно, группенфюрер. Вот уже тридцать лет.
— Где служили?
— Здесь. Всю жизнь в Берлине. Сперва шупо, потом крипо.
— У вас было много разных начальников.
— Я всегда следовал должностной инструкции.
— Ответ настоящего пруссака. Похвально.
— Благодарю вас, группенфюрер.
— А вот мы в Баварии опираемся на интуицию и здравый смысл.
— В наших инструкциях об этом ни слова.
— Пилигрим... Странный выбор для псевдонима. Пилигрим — это же странник, путешественник, скиталец. — В холодных глазах Мюллера появился гипнотический блеск. — В первоначальном значении peregrinus понимали как «чужестранец», «человек вне отечества».
— Я не силен в латыни.
— Напрасно. Служитель закона должен знать основы хотя бы римского права. А оно изложено именно на этом языке. — Мюллер пожевал губами. — Ну, да ладно. Оставим вежливость дипломатам. Мы с вами, коллега, мыслим категориями сыска, нам ни к чему прятать свои эмоции за пустопорожней болтовней. Вы хотели меня видеть. Зачем?
— Чтобы спасти свою шкуру.
— Полагаете, это в моих силах? Вас ведь задержали не просто так?
— Я всего лишь имел неосторожность снять трубку, когда позвонил Небе.
— Это я знаю. — Мюллер пролистнул протокол допроса Гесслица в Плетцензее.
— Гарантией моей благонадежности может служить письмо.
— Письмо.
— Подписанное псевдонимом Пилигрим.
— Да-да, письмо. — Мюллер встал, сунул руки в карманы брюк, обошел стол и уселся напротив Гес-слица. — Между прочим, в этом письме содержалась опасная информация. Вы решили сделать ее еще более опасной.
— Я решил исполнить свой долг.
— Долг? Почему?
— Потому что при сложившихся обстоятельствах мне понадобился покровитель.