— А Артур Небе вас не устраивал?
— Группенфюрер шел к своему концу.
— Откуда у вас эта информация? — спросил Шольц из своего угла. — Вы имели контакт с заговорщиками?
Гесслиц повернулся к нему:
— От Небе, конечно. За годы службы у меня сложились с ним доверительные отношения. Небе пил, а когда напивался, говорил лишнее. Мы встречались на конспиративной квартире на Эрепштрассе.
— Это его личная квартира, — с нажимом произнес Мюллер. — Квартира для тайных встреч с бабами.
— О, я не знал.
— Всё вы знали. — Мюллер откинулся на спинку кресла. Гесслиц с трудом выдержал его прямой взгляд. — Боюсь, вопросов к вам у нас больше, чем у вас ответов.
— Я готов к любым вопросам, группенфюрер.
— Письмо токсично, — заметил Шольц. — Но не менее токсичен сам отправитель.
— У меня нет доказательств, достигло это письмо адресата или нет, — с невозмутимым видом возразил Гесслиц. — Я выразил свою преданность, которая только укрепится, если меня избавят от преследования.
— То есть вы видите какую-то свою надобность для нас?
— Конечно. Я полезен на своем месте, поскольку лично знаю многих людей, с которыми работал Небе и которые станут говорить и со мной.
Мюллер поднялся. Неуклюже вскочил и Гесслиц.
— Хорошо, криминальрат, — сказал Мюллер, — сейчас вас проводят в другую комнату, где вы продолжите разговор со штурмбаннфюрером Шольцем после того, как он освободится.
Он вызвал дежурного офицера и приказал увести Гесслица в кабинет этажом ниже. Когда за ними закрылась дверь, Мюллер подтянул полы кителя, уселся на стол, закурил и вопросительно посмотрел на Шольца.
— Нет, — помотал головой Шольц, — он не провокатор. Сейчас он выкручивается, но понятно, ему нужна какая-то опора. Разумеется, любые формы альтруизма исключены.
— Вот скажи мне, Кристиан, разумно ли в разгар кампании возмездия искать опору в гестапо?
— А где еще ему искать опору? — вопросом на вопрос ответил Шольц. — Он умный человек, этот Гес-слиц. Он прав. Многие затаились, прижали уши. А ведь это влиятельные люди с хорошими связями. Небе был свой. Своими будут и его доверенные лица. У Гесслица и правда нет рычагов для шантажа. Кто знает про письмо, кроме нас двоих? Он хочет выкрутиться и одновременно укрепить свои позиции. Это очевидно.
— В таком случае ценность его не столь высока, как ему кажется.
Шольц поежился, словно от холода, поднялся, подошел к Мюллеру и протянул ему несколько фотографий.
— Тут другое, — задумчиво произнес он. — Вот, взгляните.
Зажав сигарету в зубах, Мюллер быстро просмотрел фото.
— И что?
— Я получил их вчера вечером из Цюриха. Вот это Майер, я говорил вам, эмиссар Шелленберга. А этот. не узнаете? Прошлый год. Перестрелка возле «Адлерхофа».
— Перестань говорить загадками.
— Это Франсиско Хартман, управляющий «Ад-лерхофа». Предположительно, агент, связанный с теми русскими радистами, которых подстрелили в Нойкельне.
— Он ведь, кажется, был убит?
— Мы так думали. Я своими глазами видел, как в него угодили пули. Но видите, он цел и даже, кажется, вполне здоров. Интересно то, что его засекли рядом с Майером. Тот кофейничал в уличном ресторане, а Хартман сидел неподалеку и читал газету.
— Интересно, Шольц, другое — почему его до сих пор не вывезли?
— Это первое, что мне пришло в голову. Но потом, когда к нам попал Гесслиц, я подумал, что ситуацию можно использовать с большим эффектом.
— При чем здесь Гесслиц?
— Генрих, вы же, как и я, тоже не верите в случайности. Вспомните, там же, возле «Адлерхофа», был ранен и Гесслиц, который по смутным причинам ввязался в перестрелку. Впоследствии он утверждал, что в ювелирном магазине отеля в это же время планировалось ограбление. Мы проверили: да, люди крипо были задействованы в предполагаемой операции, но не участвовали в стрельбе. Из «Шарите» Гес-слица вытащил Небе. Возможно, он не хотел, чтобы тот выдал какие-то подробности о его связях.
— Ты хочешь сказать, что Гесслиц знал Хартмана.
— Я хочу сказать, что он его знает. И еще, груп-пенфюрер, я хочу сказать, что меня не оставляет подозрение, что тот крот в РСХА, о котором говорил радист Лемке, — он-то и есть, Вилли Гесслиц. Для нас, баварцев, интуиция важнее служебных норм!
Зажав горящую сигарету в зубах, Мюллер взял досье Гесслица и, щурясь от лезущего в глаза дыма, пробежал пару страниц, отмеченных закладками. Затем протянул досье Шольцу:
— Хм. Что ты задумал, Кристиан?
В бесцветном лице Шольца промелькнула искорка азарта. Он сунул досье Гесслица под мышку и задумчиво произнес:
— У нас есть возможность накрыть их всех. И Шелленберга в придачу.
Покинув кабинет Мюллера, Шольц поспешил в конец здания, где в подвале располагались камеры внутренней тюрьмы гестапо. Там до сих пор держали бледного, изможденного радиста Лемке. Шольц показал ему фотографию Гесслица. Лемке не опознал этого человека. «Что будет со мной?» — простонал он в спину Шольцу. «Ждите», — был ответ, и дверь обреченно захлопнулась.
В узком боксе комнаты для допросов Гесслиц промаялся больше часа. Все мысли его были только о Норе. Она провела ночь, не имея никаких сведений о нем. Как же она, должно быть, напугана! Приступ страха мог попросту раздавить ее больное сердце! А у него не было возможности предупредить хотя бы соседей, они бы помогли ей в трудную минуту. К моменту, когда появился Шольц, Гесслиц готов был грызть каменные стены от беспокойства за жену.
— Господин Гесслиц, мы вас отпускаем, — с улыбкой облегчения на губах провозгласил Шольц. — Вы можете работать дальше, как если бы ничего не произошло. Все подозрения с вас сняты. Так что давайте, как страшный сон, забудем этот неприятный для всех нас инцидент. Но вы и сами виноваты, — погрозил он пальцем, как грозят детям. — Пришли бы к нам раньше, рассказали бы об отношениях с изменником Небе. Ничего бы такого и не было. Да, вот еще, вам надо подписать кое-какие бумаги. Что делать, бюрократия нас когда-нибудь всех прихлопнет, вот увидите. — И пока Гесслиц расписывался на ворохе регламентирующих каждый чих документов, Шольц в своей мягкой, успокаивающей манере продолжал говорить: — Сегодня отдохните, успокойте супругу. Она, наверное, испереживалась, бедняжка. А завтра прошу вас к себе, скажем, в десять утра. Вас устроит? Кабинет мой сорок пятый. Запомните? Это здесь, по коридору и — направо. Обсудим нюансы нашего дальнейшего сотрудничества. Уверен, что оно будет плодотворным и взаимно удовлетворительным.
Слежку за Гесслицем решено было не устанавливать, вернее, сделать ее стационарной: за домом, за местом работы. Профессионал высшей категории, Гесслиц быстро обнаружил бы за собой хвост и насторожился. Шольц не стал также допытываться, знаком ли ему Хартман, тем более что на допросах год назад он уже сказал, что Хартмана никогда не встречал.
После того как Гесслиц покинул комнату для допросов (из окна было видно, как он чуть не бегом пересекает улицу), Шольц спустился этажом ниже, в отдел С1, который отвечал в гестапо за визовый режим, и распорядился срочно оформить ему и еще двум сотрудникам РСХА выездные документы в Швейцарию, Цюрих.
Положение, в котором оказался Хартман, с каждым днем становилось все более отчаянным: события стремительно развивались, а связи с Москвой по-прежнему не было — то есть произошло худшее, что могло случиться с разведчиком. Внешне Хартман оставался уравновешенным, слегка легкомысленным человеком с хорошим чувством юмора, но за этой маской скрывалось смятение, лихорадочный поиск верного решения. Более того, ситуация постоянно усложнялась. Кушаков-Листовский и так не производил впечатления многогранной личности, а теперь он попросту исчез, и Хартман легко мог предположить, что он взял и без всякого предупреждения отправился куда-нибудь отдыхать.
Переговоры с людьми Шелленберга неожиданно получили свежий импульс, сделавшись доверительнее и несравненно информативнее, чем вначале. Было ясно, что Шелленберг, а следовательно и Гиммлер, готов к сепаратной сделке, и хотя сведения выдавались дозированно, с бдительностью канатоходца, можно было считать, что платформа для доверительного взаимодействия сложилась. Хартман отдавал себе отчет, что сорвать эти переговоры не представляется возможным: тема была настолько горячая, что на нее, отбросив брезгливость, слетелись бы разведслужбы со всех концов мира, и если разомкнуть контакт здесь, он неизбежно проклюнется в другом месте, с другими игроками, но только тогда возможности контролировать его у Хартмана уже не будет. Нет, эту связь следовало беречь сколько возможно.
Информация множилась, передать ее было некуда. Успокаивало лишь то, что шведы не торопились делиться ею с англосаксами, сбрасывая СИС крохи, лишь бы у тех не взыграла подозрительность. Однако Хартман понимал, так не может продолжаться долго, рано или поздно американцы выйдут на эмиссаров Гиммлера, и тогда мгновенно и безоговорочно всё утечет в Лос-Аламос.
Между тем возникла новая проблема. Всё случилось в бильярдной офицерского клуба, куда Хартман время от времени заглядывал, чтобы за неспешной игрой поболтать с нужными ему людьми. Тем вечером он гонял шары в одиночестве, их ленивое движение по голубому сукну, глухой костяной стук друг о дружку помогали ему собраться с мыслями, сосредоточиться, просчитать свои шаги на время предстоящей поездки в Берн, дабы не допустить ошибок, когда в зале появился Гелариус с сигарой в зубах. В руках он держал два бокала с коньяком. Следом за ним вошел широкоплечий субъект в светло-серой тройке. Развалистой походкой он обогнул бильярдные столы и уселся в кресло, стоящее в дальнем углу.
— А я вас искал! — воскликнул Гелариус, кивая на бокалы. — Взбодримся?
Хартман уткнул кий в пол.
— И как же нашли?
— Очень просто. — Гелариус поставил бокал на борт стола. — Вас выдал Александер, метрдотель, этот толстяк с вороватыми глазами. От него так пахнет старостью, я вам доложу, что самому хочется подкрасить виски.