Шольца устроило то, что все номера соединялись внутренними дверями, которые без особых трудностей были отворены. Днем он побывал в холле отеля «Цюрих Вест», где, по сведениям гестапо, остановился Хартман, и внимательно, как говорится, «под
лупой» изучил все особенности вестибюльных помещений. Ему понравилось гулкое, полное воздуха пространство, пересеченное толстыми мраморными колоннами. Стойка администратора располагалась сбоку от широкой, изогнутой лестницы, ведущей к номерам вдоль расходящихся в разные стороны балюстрад. Вокруг были расставлены кресла с кофейными столиками, на которых стопками лежала свежая пресса. Их расположение в холле вызвало у Шольца особенный интерес: сидя в кресле, удобно было разглядывать спускающихся по лестнице постояльцев (он попробовал посидеть в разных местах, выбирая лучшую позицию), но также можно было укрыться за колонной, так чтобы со стороны лестницы тебя было не разглядеть.
Довольный осмотром, Шольц вернулся в свою гостиницу и вызвал двоих гестаповцев в свой номер (Хевель остался с Гесслицем), чтобы проинструктировать их насчет завтрашней операции. Смысл ее состоял в том, чтобы организовать максимально естественную, но неожиданную встречу Гесслица и Хартмана. Самое важное, считал Шольц, — увидеть их лица, глаза. Рассчитывать на то, что они кинутся друг другу в объятия, разумеется, не приходилось, но любое проявление эмоций, узнавания можно было считать удачей: тогда факт их знакомства был бы окончательно установлен и, значит, появилось бы доказательство того, что Гесслиц лжет и, значит, скорее всего все-таки связан с разведкой либо русских, либо союзников, то есть в итоге является кротом в аппарате РСХА. Задача людей Шольца заключалась только в одном: следить за Хартманом и Гесслицем в момент их встречи, не предпринимая никаких действий при любом развитии событий.
Еще вечером Шольцу доложили, что Хартман вернулся в отель. Удовлетворенный, он с отвращением улегся на кровать, предварительно отодвинув ее от стены.
В семь утра Гесслиц, сопровождаемый Шольцем и двумя его сотрудниками, вошел в холл отеля «Цюрих Вест». Шольц подошел к стойке администратора и о чем-то там пошептался. Затем вернулся к Гесслицу и предложил ему сесть в кресло, стоящее прямо перед парадной лестницей. К этому моменту один гестаповец по имени Вернер занял место чуть в стороне позади кресла Гесслица; другой, Курт, уселся так, чтобы видеть тех, кто будет спускаться сверху. Хевель остался на улице; он курил и лениво болтал со швейцаром. Сам Шольц расположился совсем близко от Гессли-ца, возле колонны, с таким расчетом, чтобы его не было видно с лестницы, но чтобы в лице Гесслица он имел возможность разглядеть каждую черточку.
Не понимая, чего от него хотят, Гесслиц все же догадывался, что его притащили в Цюрих именно для сегодняшнего визита в «Цюрих Вест», где должно было произойти нечто для них важное. «Не спрашивайте, зачем мы туда идем, — развел руками Шольц. — Я и сам толком не знаю. Какая-то прихоть начальства. Поймем на месте».
Официант принес кофе Гесслицу, Вернеру и Курту. Шольц отказался. Гесслиц отхлебнул из чашки и закурил. Откуда-то появилась миловидная девушка, которая села рядом с Вернером, они стали вполголоса переговариваться, посмеиваясь, как хорошие знакомые. Вернер щелкнул пальцами, чтобы девушке принесли чай.
Спустя полчаса первые заспанные постояльцы вяло потянулись в ресторан завтракать. Шольц посмотрел на часы: без четверти восемь, — встряхнул газету, чтобы продолжить просмотр новостей, и в эту минуту сидевший за спиной Гесслица Курт кивнул головой, что означало «приготовиться».
Сияющий матовой свежестью гладко выбритого подбородка, одетый в легкий, все еще летний, светло-серый костюм, Хартман появился с левой стороны верхнего коридора, неспешно прошел вдоль балюстрады и так же неспешно начал спускаться вниз по довольно-таки уже оживленной парадной лестнице. Шольц впился глазами в лицо Гес-слица, стараясь уловить в нем любую перемену, тогда как Вернер и Курт, напряженно наблюдали за Хартманом.
Вот он поклонился кому-то, улыбнулся: «Ах, ну что вы», бросил рассеянный взгляд на вестибюль, по которому уже сновали люди. Гесслиц сидел прямо напротив лестницы. Конечно, они сразу увидели друг друга. На какую-то неуловимую долю секунды их взгляды столкнулись и высекли в сердцах горячую искру изумления, радости, смятения. Но все это вспыхнуло внутри, в душе, в сердце, нисколько не выразившись на их лицах. Гесслиц не пошевелился; он так и сидел истуканом, скрестив на груди руки, равнодушно посматривая по сторонам, — Хартмана он будто и не заметил. А Хартман расслабленно спустился по лестнице, подошел к стойке, чтобы сдать ключ.
— Вы не будете завтракать, господин Лоф-грен? — спросил администратор.
— Нет, — ответил он с благодушной улыбкой, — кофе я выпью на работе.
Затем той же неспешной походкой он направился к выходу. Проходя мимо Гесслица, боковым зрением он увидел, как тот поправил завернувшийся ворот пиджака. Это был сигнал, означавший крайнюю степень опасности. Гесслиц рисковал, но он не мог не предупредить старого друга. Хартман отметил как минимум двух типов, сидевших в соседних креслах, которые могли быть из гестапо. скорее всего из гестапо: один хоть и болтал с девицей, но явно смотрел на него, причем довольно неумело, — и пока он шел к своей машине, мысль о судьбе Гесслица, который каким-то чудом оказался жив, волновала его все сильнее.
Какое-то время после ухода Хартмана Шольц молча пялился на Гесслица, продолжавшего делать вид, что исправно выполняет его задание, хоть и не понимает смысла; затем он резко поднялся и плавным жестом увлек своих сотрудников в комнату за стойкой администратора, оставив Гесслица одного.
— Нет, — покачал головой Вернер, — он не обратил на Гесслица никакого внимания. Я не отрывал от него глаз. Он посмотрел на меня, на Ханну, на всех, ну, так. безразлично. Он никого не узнал. Я бы заметил.
Поникший Шольц обреченно махнул рукой:
— Ладно. Я отведу Гесслица в отель. А вы, Курт и Хевель, езжайте за ним. Смените Рашке и Хольта: они у него на хвосте, скорее всего по месту работы. Возьмёте его и отвезёте на Винштрассе. Ключи от квартиры у Хевеля. Будет сопротивляться, двиньте его по башке и свяжите покрепче. Только аккуратно, без пыли. Всё.
Таково было распоряжение Мюллера, который и так довольно скептически отнесся к инициативе Шольца: если знакомство Гесслица и Хартмана не подтвердится, последнего без промедления вывезти в Берлин.
В годину бедствий любовная страсть вспыхивает молниеносно, точно в поезде, летящем к обрыву. Истосковавшийся по женскому теплу, Блюм воспринял появление рядом с ним Мод как манну небесную и практически сразу потерял голову. Двух встреч оказалось довольно, чтобы отношения обрели вид устойчивой близости. Но Блюму вдруг, необычно и неожиданно, к его собственному удивлению, этого сделалось мало. Он захотел видеть и слышать ее чаще и чаще, постоянно. Оказалось, что, помимо внешнего очарования, девушка располагала двумя пленительными качествами: она была остроумна, и следовательно умна, и обладала умением тонко оттенять его превосходство без ущерба для собственной привлекательности. Несмотря на свой совсем не юный возраст и приличный авторитет в науке, Блюм сохранил удивительную житейскую инфантильность, и для Мод, приученной контролировать каждое свое и чужое движение, не составило труда сгладить некоторые бытовые шероховатости, заняв пустующее место любовницы и одновременно заботливой матери, в которой Блюм, очевидно, нуждался. Как-то незаметно жизнь его обрела равновесие и упорядоченность, а вместе с тем усилилась и зависимость от опытной, симпатичной подруги: ему это все более нравилось. Между тем Мод хоть и бывала у него довольно часто, но от предложения перебраться к нему мягко отказывалась, опасаясь, что тогда он перестанет собирать у себя своих коллег для полуночных споров вокруг проблем ядерной физики и работать с документами на дому.
Разумеется, гестапо проявило интерес к новой пассии Блюма. Запросили карточку учета в ячейке Кройцберг Службы народной благотворительности партийного округа гау Большой Берлин, где под именем Эрны Байбах была зарегистрирована Мод; она там, собственно, и подрабатывала в свободное время, распределяя вещи среди нуждающихся. В Бюро перемещенных лиц подняли запись о регистрации фрау Байбах в качестве беженки, в первых числах июня прибывшей в Берлин после разрушительной бомбардировки Лейпцига в мае. Пытались отыскать ее родственников, но, как выяснилось, они погибли в бомбоубежище во время налета. Пробили адрес проживания в Берлине — Майергассе, 7: там под именем Эрны Байбах Мод снимала комнату и время от времени ночевала. Поскольку Архив государственного учета в Лейпциге сильно пострадал и часть документов сгорела, удовлетворились выпиской из домового управления по месту фактического проживания фрау Байбах. В итоге все доступные документы были собраны, проштампованы и подшиты, и Блюму негласно дозволялось, при формальном контроле со стороны гестапо, встречаться с Эрной Байбах столько, сколько ему заблагорассудится. «Чудо-оружие? Чего там изобретать? Просто загляните в штаны этому парню! Думали, угомонился — и вот опять. Второй год бегаем за его бабами, как сутенеры, честное слово, — ворчал начальник службы безопасности группы Арденне, убирая в сейф досье Эрны Байбах. — Хорошо бы приглядеться к этой девице. В Целендор-фе два месяца назад застрелили нашего сотрудника, а он, между прочим, следил и за домом Блюма. Ну, да ладно, пока ограничимся тем, чего накопали».
В четверг, как было заведено, на ужин к Арденне в Лихтерфельде пригласили трех-четырех сотрудников лаборатории, из числа «любимчиков», включая Блюма. Обычно все были с супругами. Блюм, который всегда приходил один, на сей раз решил взять с собой Мод.
Когда ее представляли Арденне, тот, с интересом разглядывая лицо девушки, спросил:
— Вы немка?
— Да. У вас возникли сомнения?