— Господин Лофгрен, мы получили счета из адвокатской палаты. — Пожилая секретарша вручила ему стопку бумаг.
— Спасибо, Эльза, посмотрю их позже.
— Они просили поторопиться. У них отчет каждые три месяца. А сейчас уже конец сентября. Они просили.
— Тогда займусь этим немедленно.
Хартман закрылся в своем кабинете. Из головы не шла хлипкая фигура, ссутулившаяся за колонной, которую он зацепил мимолетным взглядом: что-то неуловимо узнаваемое показалось ему в этом отвернувшемся в сторону человеке. Вероятно, он контролировал Гесслица. Но зачем он отвернулся? Не хотел, чтобы Хартман увидел его лицо?
Он подошел к окну, слегка отодвинул штору. Вместо «Опеля» против входа теперь стоял «Мерседес», в котором сидели трое.
«Так-так. а не конец ли это?» — подумал Хартман. Он налил рюмку коньяка, закурил сигарету и лег на диван, подложив под голову стопку бумажных папок. Прикрыв глаза, он представил, как может сейчас выглядеть Санька, его сын. Он помнил его совсем маленьким, а год назад видел на фото из Ивановского детского дома. Лопоухий, курносый, с легкой, безмятежной улыбкой, удивительно похожий на него. Что он знает о своем отце? Перед мысленным взором возникло море, блистающее мириадами ослепительных искр. По желтому песку навстречу бежит жена, в густых волосах запуталось солнце, за ней, отставая и спотыкаясь, усердно торопится Санька. Вот они ближе, ближе. «Э-ге-гей!» Он раскидывает руки, чтобы обнять их. В бездонной голубой выси недвижно висят белые чайки, точно бумажные фигурки, пришпиленные к тонкой занавеске. У нее были редкого цвета глаза — светло-зеленые.
Спустя двадцать минут Хартман поднялся, подошел к сейфу, достал оттуда «Вальтер П38» и сунул его за пояс. Повертел в пальцах рюмку и, решительно закинув коньяк в горло, вышел из кабинета.
— Значит, так, Эльза, — сказал он, направляясь к выходу, — в двух счетах реквизиты с ошибкой в последних цифрах. Я отложил их в сторону. Возьмите на моем столе.
— Хорошо, господин Лофгрен. Я попрошу исправить. Вы уходите?
— Да. Через три часа буду обратно.
Легкой походкой Хартман сбежал с лестницы и, не глянув в сторону «Мерседеса», уселся в весьма потрепанный «Ситроен Траксьон аван», приписанный к его юридической конторе. Он повернул ключ в замке зажигания, машина угрюмо заурчала. Хартман закурил. Опустил стекло, чтобы дым выходил наружу. Стало слышно, как в «Мерседесе» тоже заработал мотор. Неспешно, вдумчиво он докурил сигарету, пока огонь не обжег пальцы, затем тщательно загасил окурок в пепельнице, вмонтированной в дверцу, и только тогда выжал педаль сцепления. «Ситроен» неспешно выкатился на дорогу.
Около получаса он плутал по главным улицам города, чтобы убедиться в верности своих опасений. «Мерседес» следовал за ним, как на привязи, особо не прячась. Пару раз Хартман останавливался на обочине — «Мерседес» замирал буквально впритык. При такой открытости Хартману стало понятно: они приняли решение и теперь не отстанут. Если это гестапо, они возьмут его, лишь только он выйдет из машины, невзирая на то, сколько людей будет вокруг.
«Ладно, — решил Хартман, — пора выбираться».
Он вынул из-за пояса пистолет и положил его на соседнее сиденье, после чего вдавил педаль газа. «Ситроен» сорвался с места и, взвизгнув тормозами, занырнул в узкий переулок. «Мерседес» повторил маневр и устремился за ним. Хартман решил гнать на запад города, туда, где можно было затеряться в лабиринте промзон, в которых он неплохо ориентировался.
Промчавшись через жилой квартал, он выскочил на пустынную площадь, пересек ее и ушел влево: там начиналась территория природного парка, испещренная паутиной развязок. Преследователи немного отстали, но, стоило ему заехать внутрь лесного массива, как «Мерседес» резко увеличил скорость. Встречные машины с возмущенным гудением шарахались в сторону.
Помотавшись по лесу, автомобиль Хартмана вылетел на шоссе и ринулся в направлении старой рабочей окраины. Позади надрывно ревел, медленно нарастая, шестицилиндровый немецкий мотор. Стрелка спидометра «Ситроена» дрожала на крайней отметке 100, но на прямой трассе более мощная машина уверенно настигала его: Хартман вынужден был вилять перед бампером преследователей, чтобы не дать им вырваться вперед и прижать его к обочине. Пару раз на обгоне он едва не задел идущий впереди транспорт, а вот «Мерседесу» не повезло: обходя сельский грузовичок, он зацепил его, сбив зеркало, и вынужден был притормозить, что дало Хартману возможность оторваться и первому влететь внутрь тесного квартала, где жили рабочие ближайших фабрик.
Поскольку рабочий день еще не закончился, на улицах было пустынно. Хартман не знал этого района и гнал машину наобум. «Мерседес» опять пристроился сзади, но теперь в его преследовании ощущалась напористая агрессивность. Машины неслись по улицам с бешеной скоростью. Редкие прохожие с удивлением смотрели им вслед. На счастье, перекрестки в этих местах не регулировались.
Впереди телега с сонным возчиком на козлах поравнялась с рейсовым автобусом, Хартман вынужденно затормозил. В «Мерседесе» уже приоткрыли дверцы, чтобы бежать к остановившемуся «Ситроену», но в этот миг автобус тронулся, и Хартману удалось проскочить в образовавшуюся щель.
Гонка возобновилась. Хартман погладил лежащий рядом «вальтер», словно хотел ощутить дружескую надежность оружия. Смахнул со лба заливавший глаза пот и удовлетворенно отметил, что рука была твердой. «Если к промзоне, то левее», — прикинул он.
Но как только его машина свернула на тесную улочку, он понял, вернее, почувствовал, что ошибся. По каким-то мимолетным, невнятным признакам ему стало ясно, что улица эта непроезжая и надо уйти в сторону, чтобы не упереться в тупик. Первый же переулок вывел его на более-менее понятную улицу, которая теоретически могла тянуться к промзоне. Хартман перешел на максимальную скорость.
В какой-то момент у него появилась уверенность в правильности взятого направления, как вдруг улица сделал колено, и «Ситроен» Хартмана с визгом замер перед перегородившими проезд «ежами», обозначившими рубеж дорожных работ.
Он успел переключить скорость и дернуться назад, когда «Мерседес» преследователей резко затормозил перед задним бампером его автомобиля. Хартман схватился за пистолет. В ту же секунду из узкого проезда, увешанного сушившимся на протянутых между домами бельем, с диким ревом вылетел малиновый «Ситроен» и, не сбрасывая скорости, врезался в бок «Мерседеса», отшвырнув его к кирпичной ограде. Из «Ситроена» выскочил коренастый парень — лицо его испачкала кровь, сочившаяся из рваной раны возле виска, — и, пошатываясь, кинулся к «Мерседесу», на ходу вытаскивая из подмышечной кобуры пистолет. Двумя выстрелами в упор он уложил пытавшихся выбраться из машины гестаповцев. Уже хотел добить третьего, который с разбитой головой полулежал на руле, но в это мгновение взгляд его уткнулся в дуло «вальтера», направленного прямо на него. Тяжело дыша, парень выпрямился. Внезапно губы его тронула улыбка, он сунул пистолет обратно в кобуру и приподнял руки.
— Что это вы такой неприветливый? — задыхаясь, спросил он Хартмана, который застыл возле своей машины, держа в руке «вальтер».
Хартман молчал. Парень пригладил растрепавшиеся волосы и с доброжелательной иронией в голосе произнес:
— А я вот, между прочим, где-то потерял портмоне. Вы случайно не находили?
Медленно опустив руку с пистолетом, Хартман сел на скамью возле ограды, сдвинул дулом шляпу на затылок и, все еще с недоверием глядя на незнакомца, ответил:
— Пожилая женщина отнесла его в бюро находок.
Парень вытащил из кармана платок и прижал его к ране на голове.
— В таком случае, — сказал он, — давайте выбираться отсюда на вашей машине. От моей, как видите, мало что осталось.
Вечер, вечер. Черный, страшный, пустой. Что ни шорох, незримая угроза. В звенящей тишине слышны смутные голоса. Ближе, ближе. Различимы уже резкие, как удары хлыста, ошметки невнятных лающих команд. Где это? Показалось? Но кто-то отчетливо произнес: «Nevermore», как будто в проржавевшем замке с трудом провернули засов. Ох, эти глупые литературные фантазии, бессмысленные аллюзии. Ничего нет! Ничего. В зыбком трепете лунного света темно-синие, тревожно фосфоресцирующие по краям облака несутся по ночному небу, то открывая, то закрывая собой мерцающие звезды. Забыть. Отмахнуться. Забыть. Забыть. Как прекрасно забвение, когда ничего из того, что было, не знаешь, словно ничего никогда и не было. Что там за дверью? Опять?.. Кто-то возится с замком. Нет, нет, нет, показалось. Но кто-то смотрит из окна соседнего дома. Следит, наблюдает. Там блеснули окуляры бинокля. Нет никаких сомнений! Если приглядеться, можно различить темный контур человека. Чем отвлечься? Занять себя, чтобы не думать, не слышать? Вторые сутки в доме нет света. И свечи все догорели. Надо вспомнить, надо что-то такое вспомнить, что-то хорошее, доброе... Но в ушах крики, ужасные крики, которые надо забыть. Если выйти в подъезд, на улицу, будет ли правильным такой поступок? Что, если там только и ждут, когда откроется дверь?..
Крики, крики — их нет! Они были, но теперь их нет. Фантом, иллюзия. Вот же, если открыть уши, то нет никаких звуков. Никто никого не мучает. Никто не кричит. Но что это? Он вопит прямо в лицо! Его желтые зубы, рыжие, тараканьи усы, в вытаращенных глазах плещется безумие! Остановитесь!! А если опять? Опять?.. Не разобрать ни слова. Чего он хочет?.. Нет, от этого не избавиться. Никак, никак. Надо закрыть окна. Опустить шторы. Съежиться в углу дивана — там тише, покойнее, там как в норе, тревога не так жадно ест мозг. Боже, боже! Всё это бред, несуществующие фобии. Надо увидеть, что их попросту не существует!.. Но как страшно. Нет, не страшно. Не страшно. Как страшно.
Кот, кот, кот, где ты, мурлыка? Иди сюда. Спаси меня, мягкий комочек покоя.
Где же Вилли?
Когда, поглаживая ее волосы, Гесслиц сказал, что должен уехать, Нора приняла это известие покорно. Так бывало, Вилли отсутствовал и день, и два. Но чтобы так невыносимо долго.