— Не знаю, — поморщилась та, недоверчиво разглядывая этикетку, — в наше время лечили лопухом. Сперва распаривали, потом обкладывали листьями лопуха и — спать. Мой отец страдал подагрой. Это благородная болезнь, не всякому дается. Вот вы кем служили?
— Аптекарем, мадам, только аптекарем.
— А мой Фердинанд заведовал отделением банка в Берне. Как бишь назывался твой банк?
— А? — ухнул супруг, приложив ладонь к уху.
Старушка безнадежно махнула рукой.
— Ну, в общем, большой банк. Так вот у него и начальник, и начальник начальника, и даже президент этого самого банка — все заболели подагрой. А у Фердинанда к тому же еще и дворянский титул. Древний род фон Йостов, слышали? И там тоже многие болели подагрой. Ты помнишь дядю Оливера, Фердинанд?
Старик опять всколыхнулся и, сложившись вдвое, приблизил ухо к супруге.
— Если ты про геморрой, то сегодня обошлось без крови. Может, из-за запора?..
— Подагра, Фердинанд. При чем тут твой запор?
— Куда там! — развел руками Фердинанд. — Всегда одно и то же.
— Он туговат на ухо, — пояснила старушка. — Его дядя Оливер, городской депутат, уважаемый человек, заболел геморро. о, Фердинанд, ты меня сбил!.. заболел подагрой, когда ему было всего сорок лет. И до конца дней пил вино, ел жареное мясо, курил и даже, представьте себе, волочился за юбками.
— И в каком возрасте он скончался, мадам? — полюбопытствовал аптекарь.
— В сорок пять. Он лечился только лопухом. Ему помогало. Вон сколько его растет под ногами. Вы могли бы продавать его в своей аптеке. Очень хорошее средство.
— Спасибо, мадам, я подумаю над вашими словами.
Все это время Чуешев делал вид, что заинтересованно рассматривает витрины. Аптекарь отсчитал сдачу и опять задел его взглядом.
Наконец ему удалось закруглить общение с болтливой старушкой. Прощаясь, она уточнила:
— Так, значит, подагры у вас нет?
— Нет, мадам.
— Боюсь, господин фармацевт, что и не будет. Всего хорошего. — Старушка гордо вскинула подбородок, и парочка медленно удалилась.
Дождавшись, когда за ними закроется дверь, Чуе-шев оторвался от витрин и подошел к прилавку. Аптекарь задержал на нем внимательный взгляд.
— Что это с вами случилось? — спросил он.
Войдя в аптеку, Чуешев остался в шляпе, из-под которой выбивалась медицинская повязка.
— Да так, — усмехнулся он, — неудачная встреча с быком на ферме у знакомых. Плохой из меня матадор.
— Поаккуратнее надо, — с сомнением в голосе заметил аптекарь. — Так и без глаза остаться недолго. А повязку пора поменять. Давайте я сделаю.
— Нет-нет, спасибо, — ответил Чуешев, — мне поменяют. А сейчас — вот. — Он сунул аптекарю несколько заполненных цифрами страничек. — Нужно срочно передать в Центр. Шифровка большая. Разбейте на три, а лучше четыре части и отправьте из разных точек, чтобы не запеленговали.
— Хорошо. Первая уйдет через час. Остальные вечером.
— Договорились.
Аптекарь порылся в шкафу и достал оттуда флакончик с мазью:
— Вот, возьмите. Это хорошо подсушивает рану.
Колокольчик над дверью предупредил о появлении нового посетителя. Аптекарь выложил на прилавок коробочку с метамизолом.
— К сожалению, пока от головной боли ничего другого нет, — сказал он. — Если не почувствуете облегчения, приходите снова. Подумаем, что можно сделать.
— Ладно, ничего не попишешь, — вздохнул Чуе-шев, — воспользуемся тем, что имеется. Сколько с меня?
— Полтора франка, месье.
— Прошу вас.
В дверях Чуешев вежливо приподнял шляпу перед стоящим на пороге стариком.
В ночь, когда был назначен генеральный пуск циклотрона, Берия внезапно вызвал Курчатова к себе на Малую Никитскую, где в особняке бывшего градоначальника Тарасова он жил с супругой Ниной и сыном Серго.
Раздосадованный Курчатов раздал последние указания и скрепя сердце поехал к наркому. Всякий раз, бывая в кабинете у Берии, он испытывал какое-то неприятное чувство, как если бы оказался один на один с волком, от которого неизвестно чего ожидать. В то же время ему было абсолютно ясно: Берия — единственный администратор высшего звена, которому не требовалось доказывать важность имеющейся проблемы и который в полной мере обладал волей и возможностями ее разрешить.
Секретарь с автоматизмом кремлевского курсанта доложил о прибытии Курчатова и разрешил войти.
Берия сидел в недавно доставленном ему кресле Джефферсона, слегка покачиваясь. Глаза то и дело затягивались пленкой отблеска стекол пенсне.
Вопрос с характерным восточным акцентом прозвучал угрожающе:
— А что, товарищ Курчатов, правду говорят, что вы, при поддержке товарища Иоффе, обратились к Верховному со странной, прямо скажем, просьбой — освободить товарища Молотова от руководства всем комплексом работ по строительству уранового боеприпаса?
Курчатов медленно сел за стол напротив. Подумал, прежде чем ответить, и сказал:
— Сущую правду, товарищ нарком.
— И чем же вам не угодил Молотов?
— Видите ли, — осторожно начал Курчатов, — товарищ Молотов чрезмерно занят на дипломатической работе. Финляндия, затем Румыния... Кроме того, теперь он возглавляет Бюро Совнаркома, курирует планы производства и снабжения. Это — непомерная нагрузка на одного человека. Атомная отрасль, к сожалению, не входит в число приоритетов Вячеслава Михайловича. У нас сложилось впечатление, что ему попросту не хватает времени, энергии, а где-то и желания, чтобы. чтобы вникнуть во все детали. А мы тем временем топчемся на месте уже два года.
— И эту непомерную нагрузку вы решили переложить на мои плечи.
В словах наркома прозвучала ирония. Курчатов, конечно, знал, что в июле именно на Берию была возложена ответственность за танкостроение, которое до него курировал Молотов. При этом он оставался уполномоченным ГКО по промышленности вооружений и наркомом НКВД.
— Да, Лаврентий Павлович, — просто ответил он.
Некоторое время Берия выразительно сопел, подбирая слова.
— А что вы ожидаете от меня?
— Мобилизации. Как в сорок первом году. Предельной, комплексной мобилизации. Я знаю, что вы углубленно знакомитесь со всеми материалами, которые имеют отношение к урану. Вы полностью в курсе наших проблем. Благодаря вам бесценные данные нашей разведки попадают в руки ученых. Это очень важно. Но отрасль. За границей, в Америке, создана небывалая в истории концентрация научных и инженерно-технических сил. Немцы вот-вот выйдут на промышленное производство обогащенного урана. У нас же воз и ныне там. И здесь меньше всего я хотел бы упрекать наших ученых, специалистов. Лаборатория № 2 плохо обеспечена материально-технической базой. Вопиющие проблемы с сырьем и вопросами разделения. Нет единого руководства отраслью, и, как следствие, наши заказы воспринимаются как лишняя нагрузка. Производственники попросту не понимают значения этой работы, им кажется, что в разгар войны, когда всё для фронта, всё для победы, мы требуем от них принять участие в научных исследованиях. Это надо срочно менять.
Берия выслушал его довольно-таки равнодушно.
— Мобилизация, говорите? — спросил он. — А выдержит ли народ новую мобилизацию?
— Иного пути нет, товарищ нарком. Вы знаете это лучше меня.
— Вы действительно так считаете?
— Да. Всецело.
— Я бы обвинил вас в паникерстве, товарищ Курчатов. — Берия надолго замолчал. — Но не могу. Иного пути и правда нет. Скажите, вы уверены в своих ресурсах?
— Если вы говорите о моих сотрудниках, то безусловно, — ответил Курчатов, поглаживая бороду и нервно взглядывая на часы. — Наш научный потенциал не уступает германскому. Да и с американцами могли бы поспорить.
Берия задержал на нем колючий взгляд и спросил:
— А что это вы, товарищ Курчатов, как будто не в себе сегодня? Вы куда-то спешите?
Курчатов выдавил из себя улыбку:
— Понимаете, Лаврентий Павлович, именно сейчас, вот в эти минуты, мои ребята запускают циклотрон. Вот я и переживаю.
— Не надо переживать, — успокоил Берия. — О результатах вашего эксперимента нам немедленно доложат.
И действительно, через восемь минут телефон на столе наркома зазвонил.
— Это вас, Игорь Васильевич, — кивнул Берия на аппарат.
Курчатов поднялся, тяжелым шагом подошел к столу и снял трубку. Раздался восторженный голос Неменова. Постепенно лицо Курчатова расплылось в радостной улыбке. Он повесил трубку.
— Ну, что там? — спросил Берия.
— Удача! Успех! Выведен первый в Европе пучок дейтронов.
— Первый в Европе? — усомнился нарком.
— Пожалуй. Понимаете, до сегодняшнего дня. простите, ночи — мишень помещали в зазор между дуантами. Внутри разгонной камеры, одним словом.
А у нас пучок выведен наружу, чтобы всей его мощью бомбардировать мишени. Это значит — энергия ядра у нас в кулаке!
Берия выслушал его со спокойствием предельно уставшего человека. Он даже не улыбнулся, только кивнул одобрительно. Потом, подытоживая, произнес:
— Вот что, товарищ Курчатов, вернемся к теме нашего разговора: вы всё, что мне здесь сообщили, изложите письменно, на мое имя, и передайте через секретариат официально. А так — поздравляю. Это хорошая новость.
Охваченный радостью Курчатов не сразу осознал, что сегодня он победил дважды.
Шольц спустился к завтраку, как всегда, ровно в семь. После инцидента с машиной гестапо он перебрался в более комфортабельный отель — хоть небольшой, но чистенький, уютный «Александер» в Нидердорфе с предусмотрительным персоналом и открытой террасой при гостиничном ресторане. Официант принес омлет Пуляр, пару ломтиков бекона и плошку творога.
— Вам кофе сразу? — спросил он.
— Нет, чуть позже.
Шольц поймал себя на мысли, что испытывает беспокойство за маленького, белого шпица, оставленного на попечение соседки, и что в такой степени его ничто более не волнует. Собачонка успела привязаться к нему, не отходила ни на шаг, когда он был дома, и, улыбаясь, глядела ему в лицо блестящими пуговицами влюбленных глаз. Не привыкший к проявлениям нежных чувств к своей персоне, Шольц неожиданно размяк: пес любил его ни за что, просто так, без оговорок, ему было все равно, глуп Шольц или умен, обаятелен или скучен, талантлив или бездарен, — казалось, что только в нем, в его внимании видит он смысл своей жизнешки, и это потрясало Шольца до глубины души.