Хартман хотел уже откланяться, но Шольц задержал его:
— Если не секрет, как вы узнали, что я в Цюрихе?
— Характерный изгиб позвоночника выдал вас, когда вы прятались за колонной в «Цюрих Вест». Для контрразведчика — это важный штрих.
Со стороны можно было подумать, что прощаются два добрых приятеля. Хартман легко сбежал по лестнице и скрылся за углом. Еще несколько минут парень в шляпе сидел в кресле. Потом бросил на стол мелочь и тоже спустился с террасы, однако пошел в противоположную сторону.
Шольц достал из кармана платок, вытер мокрый лоб, подозвал официанта и попросил принести еще одну чашку крепкого кофе.
Гестапо обладало одной общеизвестной чертой: ни при каких обстоятельствах они не бросали начатое на полпути и никогда ничего не забывали. Если кто-то попадал в оперативную разработку, его неустанно, методично разыскивали без скидок на давность времен. Фотографии Мод — и со светлыми волосами, и с темными — были вывешены во всех полицейских участках гау Большой Берлин, отчеты по ее розыску регулярно поступали в центральный аппарат. Мюллер любил повторять своим референтам: «Не забывайте, что в первую очередь мы бюрократическая контора и только потом — сыск».
Душа природного технократа тонко чувствовала важность отлаженного документооборота для достижения максимальной результативности. Сложная структура тайной полиции работала, как поршневой компрессор, при любых условиях.
Сотрудники гестапо «просеяли» около тридцати парикмахерских в Лихтенберге и примыкающих к нему районах, прежде чем вышли на модистку Гу-друн Цукенбауэр, подрабатывавшую созданием женских причесок на дому. Растрепанный пучок седых волос, выбивавшийся из-под натянутой на голову шелковой повязки, наводил на мысль, что фрау Цукенбауэр занимается не своим делом. Поначалу она энергично отрекалась от своего не совсем легального приработка: «С чего это вы взяли? Я шью перчатки, платья, жакеты! У меня бюро на Маркт-штрассе, можете проверить! А-а! Это, верно, толстая Эльза из первого подъезда? Ей завидно, что у меня ноги, как у Марики Рёкк, а у нее нос утюгом!» — как вдруг в дверь постучала очередная клиентка. Гудрун сникла и приготовилась быть арестованной, но вместо наручников ей предъявили фото Мод.
— Что? Это?.. Это Эрна, моя. моя клиентка.
— А фамилия?
— Фамилия? А зачем мне фамилия. Просто Эрна. Мы познакомились на улице.
— Когда вы видели ее в последний раз?
— Минуточку. — Гудрун порылась в блокноте. — А, вот, девятнадцатого сентября. В шесть вечера, если вам интересно. Она попросила перекрасить ее в блондинку. Не знаю, зачем: у нее красивые каштановые волосы. Я еще предложила ей подровнять кончики, но она отказалась. А что, она что-нибудь натворила?
— И куда она пошла потом?
— А кто ж ее знает? По своим, наверно, делам.
— Где она живет? Адрес?
— Не знаю. Чего не знаю, того не знаю. Мы не подруги, видите ли. У нас — интересы.
— Чем занимается?
— Не представляю себе. Может, в администрации где-нибудь? У нее хорошая речь. Мы с ней не особенно близки, знаете. Какие разговоры между женщинами? Шмотки, цены, мужчины. Сами понимаете.
— Что вы можете сказать о ней?
— Да что тут скажешь? Приветливая. Посмеяться любит. А вообще она такая загадочная. Всё спрашивает, но ничего не рассказывает.
Гестапо не интересовала ее коммерческая деятельность, поэтому никто не стал докапываться до теневой бухгалтерии фрау Цукенбауэр. Задав еще несколько вопросов относительно Эрны, незваные гости в штатском молча направились к выходу.
Провожая их, Гудрун устало произнесла:
— Если господа пожелают покрасить усы или подстричься, то милости прошу. Моему мужу нравилось, как я это делала. Не слышали? Он погиб под каким-то Курском. Есть, говорят, такой город в России.
С довольным видом гауптштурмфюрер Гереке покрутил в руках фотографии Мод и отложил в сторону ту, на которой она была брюнетка. В его бесцветных глазах, опушенных длинными, словно выбеленными, ресницами, поблескивала холодная решимость.
— Итак, — обратился он к своим подчиненным, — ее второе имя Эрна. Прошу запомнить: второе имя Мод Ребрих — Эрна. Теперь она блондинка. Неизвестны ни фамилия, ни где работает, ни с кем контактирует. Имя и фото. Это немало. Если она не покинула Берлин, то, надо полагать, где-то она проживает. Раз снимала квартиру — значит, своего жилья у нее нет. Следовательно, и сейчас она где-то что-то снимает. Задача — перетрясти все районы и пригороды города, пробить всех женщин в возрасте плюс-минус тридцать лет, арендующих любую жилплощадь, с именем Эрна.
Напрасно Мод представилась Эрной, когда познакомилась с Гудрун.
На правой стороне Цюрихского озера близ станции Кройцплатц возвышается церковь Святого Антона, предназначенная для франкоязычных приверженцев Папского Престола. Могучая вертикаль неороманской колокольни с огромными часами словно выросла из земли наподобие величавого дерева. Ее видно отовсюду, но прихожан мало — местные католики предпочитают швейцарскую христианско-католическую церковь, свободную от влияния Папы.
Гелариус появился в церкви Святого Антона около полудня, когда утренняя месса уже закончилась. Внутри было пусто, только служители, гулко переговариваясь, мыли полы возле амвона.
Он снял шляпу, огляделся. Немного подумал, затем подошел к тускло лоснящемуся лаком, темнобурому конфессионалу. Опять огляделся и, отодвинув тяжелую штору, занырнул внутрь исповедальни. Возле подставки для коленопреклонения стоял стул. Гелариус сел на него и стал ждать.
Спустя десять минут с эмпор, где размещался орган, спустился долговязый, хромой, очень подвижный пресвитер в черной сутане и черном пилеолусе на голове. Длинные и мягкие, как у пианиста, пальцы быстро перебирали бусины четок до кольца и назад, очевидно, автоматически. Придерживая крест на груди, он решительно направился к исповедальне. Убедившись, что никого вокруг нет, подтянул сутану и скрылся на своей стороне кабины. Там он уселся на скамью, вытянул, сколько было возможно, ногу, закрыл глаза и тихо спросил:
— Ты пришел исповедоваться, сын мой?
Гелариус приблизился к окошку с непрозрачной сеткой:
— Я лютеранин, отец.
— Все мы дети Господа нашего.
— У меня важное сообщение для его преосвященства Георга Бальзамо.
— Я весь внимание, сын мой.
Через четыре часа старенький приходской «Ситроен» затормозил перед входом в особняк ватиканской нунциатуры в Берне. Оттуда вылез одетый в скромный бежевый костюм, узкоплечий, худой диакон церкви Святого Антона. На гладко выбритом лице пылал юношеский румянец. Служителю при входе он сказал, что хотел бы видеть интернунция Георга Бальзамо, и был немедленно принят.
Войдя в загроможденный позолоченной мебелью, вазами, кубками, картинами старых мастеров, древними фолиантами, скульптурами всевозможных родов и сюжетов кабинет, диакон слегка оробел. За всей этой роскошью нелегко было разглядеть сидевшего глубоко в кресле маленького, горбоносого, желтолицего Бальзамо в обычном пиджаке из вельвета «манчестер» и галстуке темно-фиолетового окраса. Диакон поклонился:
— У меня послание от пресвитера церкви Святого Антона отца Жерара.
— В Цюрихе хорошая погода? — тонким, скрипучим голоском спросил Бальзамо.
— Сегодня да, ваше преосвященство. Но вчера целый день лил дождь.
— Надеюсь, перемены в погоде не отразились на больной ноге отца Жерара?
— Трудно сказать, ваше преосвященство. Отец Жерар никогда не жалуется, предоставляя себя в руки Божии. Но мне показалось, он стал хромать сильнее обычного.
— Скажите ему, что я стану молиться за его здоровье. Но все-таки пусть не забывает и про сульфа-салазин. — Бальзамо протянул руку. — Давайте ваше послание.
На другой день в Государственный секретариат Ватикана экстренной почтой было доставлено письмо из нунциатуры в Берне с пометкой «Особо секретно», которое тотчас было передано в Бюро информации, руководимое титулярным епископом Пионийским, в миру — Александром Евреиновым, главой русских греко-католиков.
В письме, в частности, говорилось: «Сим посланием спешу донести Вашему преосвященству о событиях, кои, при условии их доподлинности, не могут не вызывать глубокой обеспокоенности. Я уже сообщал Вам о том, что брат наш, пресвитер храма Святого Антона Жерар установил доверительные отношения с бывшим вторым вицеконсулом посольства Германии в Швейцарии полковником Максом Гелариусом. Ныне этот достойный человек скрывается от преследования тайной полиции после покушения на жизнь Адольфа Гитлера, к коему волею судеб он был причастен. В личной беседе Гелариус сообщил, что, по его сведениям, в Цюрихе в настоящий момент ведутся тайные переговоры между высшими руководителями Германии и представителями Советского Союза. Предмет переговоров — урановая программа, которую реализуют немецкие ученые для создания оружия страшной разрушительной силы. Как Вам известно, в этом направлении им удалось продвинуться дальше всех, и бомба, о которой грезит Гитлер, может появиться уже через несколько месяцев. Господин Гелариус утверждает, что у него имеется возможность быть в курсе данных переговоров и, при необходимости, пресечь их дальнейшее продвижение. Подробности он готов сообщить нам при гарантии вознаграждения, сумма которого будет известна после нашего согласия вести разговор в таком направлении. Прошу высочайшего разрешения продолжить общение с господином Гелариусом с учетом удовлетворения его пожеланий, ибо данные сведения — разумеется, при их доподлинности, что, безусловно, будет нами установлено, — несут в себе огромную ценность для Святого Престола в его неустанных заботах о сохранении мира в Европе и спасении рабов Божиих от небывалой опасности, которая становится все очевиднее. Эти сведения также могут стать серьезным аргументом для папской нунциатуры в ее взаимоотношениях с заинтересованными сторонами на всех уровнях общения. Позволю высказать свое мнение, что именно по этой причине нам не стоит в настоящий момент препятствовать ходу переговоров. Не будет откровением и наша обеспокоенность, что такое оружие может попасть в руки советской стороны. В этом случае угроза распространения большевизма в мире станет еще более опасной, чем ныне».