Секундная стрелка на часах стучала все сильнее и сильнее. Майер зажал уши ладонями, но ее маршевый шаг никуда не пропал и только усилился, заполнив голову гулким, ритмичным звоном.
Больше он не уснет. Уже под утро он пройдет в кухню и выпьет две рюмки водки. Затем сварит крепкий кофе и будет неподвижно сидеть за столом, дожидаясь, когда в заиндевевших окнах соседнего дома забрезжат огоньки свечей. Тогда он встанет перед зеркалом, сделает пару глубоких вдохов и возьмет себя в руки. Медленно, вдумчиво побреется, осторожно проводя лезвием по шраму на подбородке, умоется ледяной водой, зачешет назад влажные, светло-русые волосы, одернет мундир с красной лентой Железного креста 2-й степени в петлице и, натянув сапоги, крепко притопнет ими по полу. Ровно в половине седьмого он выйдет из дома.
По раскинутой на всю улицу снежной шкуре, с яблочным хрустом проминавшейся под ногами, уверенным, твердым шагом Майер шагал к гаражу, где стоял его служебный «опель». Полы плаща хлопали по коленям. Было еще темно, но по всему ощущалось, что рассвет уже близок. Утренний холод кусал щеки, в морозном воздухе витали ароматы остывших очагов и свежеиспеченного хлеба. Вчерашние бомбардировки не задели его квартал.
Из тени полуобвалившейся арки навстречу Майеру вышел офицер в зимнем пальто с меховым воротом, с тростью в руке. Майер приложил руку к фуражке и прошел мимо.
— Оберштурмбаннфюрер?
Майер остановился, секунду помедлил и обернулся.
— Оказывается, мы с вами в одном звании. Я знаю вас как Грубера. Но вы Майер. Я не ошибся?
Майер не поверил своим глазам. Прямо перед ним, живой и, очевидно, здоровый, разве что заметно похудел, стоял Франсиско Хартман, о котором в ведомстве Шелленберга вслух не вспоминали. Рука Майера сама потянулась к кобуре.
— Не надо, — покачал головой Хартман и указал глазами на противоположную сторону улицы, где на обочине замер старый фургон с красным крестом на крыльях. Фары машины мигнули, из водительского окна высунулось дуло автомата. Майер опустил руку.
— Будьте благоразумны, — сказал Хартман, — не стоит делать резких движений.
В глазах Майера полыхнул гнев.
— Вы сумасшедший или идиот, Хартман, — процедил он сквозь зубы. — Как вам хватило наглости объявиться здесь? Вам, русскому агенту. Надеюсь, для вас не будет новостью, что все донесения, которые мы вам предоставили, были продублированы советской пианисткой в Нойкельне? Вас раскрыли, и что я вижу? Вместо того чтобы сидеть в погребе, вы разгуливаете по Берлину! — Ни теперь, ни после Майер так и не дал себе отчета в том, что сболтнул лишнее. Но Хартман его услышал. Ему несказанно повезло: он получил несколько секунд, чтобы проанализировать сказанное Майером.
— Сумасшедший и идиот — это одно и то же, — задумчиво уточнил он. — Что касается советской радистки, то вы не забыли, что «Интеллидженс Сервис» — британская организация, а Британия — пока еще союзница СССР? Конечно, не все наши интересы совпадают, но обмен информацией между разведслужбами — не такая уж редкость. Будем справедливы, ваши донесения не имели высокой ценности, да вы и сами это прекрасно понимаете, поэтому мы обменивали их на что-то более существенное из того, что могли предоставить русские. А русские, в свою очередь, получали вашу полупустышку. Или вы хотели, чтобы СИС полностью прекратила работу на этот период?
— Но нам об этом не было известно.
— Даже в минуты откровений разведки делятся не всеми подробностями своих интимных похождений. И давайте прервем этот стон о продажной любви, тем более что в наших делах, как вам должно быть известно, другой не бывает. У нас мало времени. Чтобы не задубеть здесь от холода, я буду краток.
— Вы будете кратки? — ошеломленно повторил Майер, и пар изо рта на мгновение окутал его лицо.
— По возможности. — Хартман будто не замечал возмущения, душившего Майера. — Еще летом мы установили ваш адрес, поэтому мое появление не должно вас удивлять. Да, гестапо смешало нам карты. Но прошло много времени, и мое руководство поручило обратиться к господину Шелленбергу с предложением возобновить наш разговор по известному направлению. Он вправе не доверять мне лично, но СИС, за которой стоят Англия и, в известном смысле, американцы, — единственная пригодная для переговоров сила, когда речь заходит о шефе СД. Особенно после провала покушения на «тройку» в Тегеране. Передайте это оберфюреру. И добавьте, что моя персона в качестве контактного лица утверждена высшей инстанцией СИС. Слишком много мы знаем друг о друге. Нам будет трудно разойтись. — В голосе Хартмана прозвучали нотки угрозы. — Не думаю, что мой арест гестапо — в интересах господина Шелленберга и тех, с кем он согласовывает свои действия. Так ему и скажите. И вот еще. Завтра я буду ждать вас здесь в это же время, в шесть тридцать три. Вы принесете мне ответ Шелленберга. Если ответ будет «да», то встретиться мы предлагаем не в Берлине, а в Цюрихе — либо с самим оберфюрером, если такое возможно, либо с его доверенным лицом. Например, с вами. Это деликатная тема, поэтому люди вроде фон Гогенлоэ, засветившие ваши намерения во всех салонах Берна и Стокгольма, сюда не подходят. — Его рука в черной перчатке описала круг возле носа. — Говорят, в Цюрихе мало что изменилось — подают отличные устрицы с холодным мозельским. Детали обсудим позже. Хайль, оберштурм-баннфюрер.
Хартман быстро пересек улицу, запрыгнул в кабину фургона, и машина исчезла за поворотом.
Новость, принесенная Майером, вогнала Шел-ленберга в глубокую задумчивость. О Хартмане к этому моменту все как будто забыли. События на Восточном фронте развивались столь стремительно, что заниматься сбежавшим шпионом, который не то умер, не то остался жив, у гестапо не было ни сил, ни желания — тем более что русская сеть, судя по эфиру, была ликвидирована. В полицейских участках по-прежнему пылились его фото, но на них все реже задерживали взгляд.
Утром за завтраком жена вдруг сказала, глядя, с каким раздражением он пытается срезать верхушку яйца: «Милый, чтобы скорлупа не попала внутрь, требуется резолюция высших сил. Всё будет так, как должно быть. Не трать свой гнев понапрасну». Посмеиваясь над окружением Гиммлера, потакавшим его мистицизму, сам Шелленберг верил в готовность Судьбы соответствовать его намерениям. Поэтому то, что сообщил Майер, было воспринято им как, возможно, недостающее звено в цепи решений, способных обеспечить спасение либо Германии, либо системы, либо его лично.
Шелленберг размышлял. Конечно, можно было бы проигнорировать предложение Хартмана — правда, тогда придется его ликвидировать (с этим легко справится Майер), — и продолжить свой путь к гильотине. Русские вот-вот выйдут на границы рейха и вряд ли на них остановятся. Англосаксы подгрызают вермахт с юга, но так будет не всегда — им придется в полной мере войти в игру. Пока этого не произошло, руководство Великобритании и США оказалось атаковано многочисленными посланниками рейха с предложением всевозможных вариантов сепаратного мира, которые если и рассматривались, то без особого интереса. Шелленберг внимательно ознакомился с итогами Тегеранской встречи лидеров «Большой тройки», на которой они кое-как поделили послевоенный мир, а Рузвельт предложил разделить Германию на пять государств. Но главное: Сталин, Рузвельт и Черчилль договорились об открытии Второго фронта в течение мая будущего года. Фиаско Гитлера стало для Шелленбер-га очевидным.
В этой связи отбросить Хартмана было бы недальновидно. Единственным упреком к нему следовало считать обвинение в сотрудничестве с русской разведкой. Однако можно было временно принять его объяснение, и если все, что сказал Хартман, правда — а это похоже на правду, — то тогда апробированный канал связи с западными союзниками мог быть задействован вновь.
С Шелленбергом, ассоциировавшимся с Гиммлером, и так не желали договариваться — помимо работы в высшем эшелоне СС ему не забыли инцидент в голландском Венло, когда в ноябре 1939-го при его прямом содействии были захвачены и вывезены в рейх два агента СИС. Теперь к этому добавилось провальное покушение на «тройку» в Тегеране, о котором упомянул Хартман. Координацию операции «Длинный прыжок» поручили шефу Главного управления имперской безопасности Кальтенбруннеру. Он привлек к ней оберштурмбаннфюрера Скорце-ни, начальника секретной службы в VI отделе РСХА, который возглавлял Шелленберг. Судя по словам Хартмана, никому в СИС дела не было до того, что Шелленберг имел весьма косвенное отношение к диверсионной деятельности — покушения на премьер-министра не простят никому, пусть и косвенного. Они взяли радистов, готовивших плацдарм для высадки диверсионной группы, затем и всю вскормленную Канарисом агентурную сеть в Тегеране, и бог знает, что им там наболтали.
Не говоря уж о том, что с каждым днем закулисные шашни с противником в принципе становились все более проблематичными. Еще в августе, после высадки союзников на Сицилии, в Сантандере, при посредничестве испанских дипломатов, тайно встретились шеф абвера Канарис, директор «Интеллид-женс Сервис» Мензис и глава Управления стратегических служб США Донован, чтобы обсудить три вопроса: условия перемирия на западе, продолжение войны на востоке, устранение Гитлера. Подробная информация о прошедшей встрече легла на стол Шелленбергу. Это сильно задело его самолюбие. Правда, последствий переговоров в Сантандере не было. Разведка донесла: Донован получил резкий окрик от самого Рузвельта, что стало сигналом и для Мензиса — ведь Черчилль уж тем более не погладит его по голове. Это был полноценный крах. Шеф СД не дал хода этой информации и положил ее под сукно, рассчитывая воспользоваться ею впоследствии.
Шелленберг понимал: его веса недостаточно для контактов с англосаксами. С ним, ближайшим сотрудником Гиммлера (а Гиммлер — это лагеря, истребление евреев, гестапо), станут говорить лишь в том случае, если круг предложенных тем будет уникальным. Исключительно уникальным. Это значило, что торговаться возможно, имея в портфеле только одно — урановую программу рейха, на которую они уже клюнули. Единственное, что заставит считаться с ним и даст право выдвигать условия, сыграв на противоречиях союзников. И следовательно, отмахиваться от услуг Хартмана — нецелесообразно.