И ко всему считают неизбежным в самое ближайшее время вступление в войну Италии.
В свете этих ужасных событий я перечитываю заявление маршала Петэна перед военной комиссией сената от 7 марта 1934 г.
«От Монмеди тянутся Арденнские леса; если там возвести специальные оборонительные сооружения – они станут непроходимыми. Следовательно, мы рассматриваем этот район как зону уничтожения. Само собой разумеется, что опушки леса со стороны вероятного нападения будут укреплены. Глубины у этого фронта не будет, поскольку неприятель не сможет углубиться в лес; если же он все-таки это сделает, то будет перебит при выходе из лесов. Таким образом, этот сектор не опасен».
28 мая 1932 г. на заседании верховного военного совета было решено отложить рассмотрение проекта, разработанного военным министром Пиетри и предусматривавшего ассигнование 240 миллионов на укрепление Мобёжа, Монмеди и в особенности Валана. 4 июня 1932 г. маршал Петэн вновь высказал свое резко отрицательное мнение, и верховный военный совет отклонил проект об ассигновании 240 миллионов. Если бельгийцы, заявил он, укрепят свою границу с Германией, французская армия должна направиться именно к этой границе. В противном случае оборона предпограничной зоны будет организована подвижными силами инженерно-технических войск.
Перед лицом разгрома не военных, а политических деятелей будут обвинять в непредусмотрительности и в некомпетентности.
Перемирие 1940 года
Отъезд из Парижа
Я начну свой рассказ с воскресенья, 9 июня 1940 г. В этот день в 15.30 я был вызван в сенат на совещание с председателем этой палаты и главой правительства, поскольку, в соответствии со статьей 59 закона от 11 июля 1938 г., прежде чем решать вопрос о переезде властей, необходимо было заслушать мнение председателей обеих палат. Итак, предполагалось покинуть Париж и вступить на путь грандиозной авантюры. Костяк, на котором держалась Франция, рушился. К вечеру того же дня мне сообщили, что положение ухудшилось и надо поспешить с отъездом. От Поля Рейно я получил письмо следующего содержания «Имею честь уведомить Вас, что главнокомандующий, ввиду сложившегося положения, находит целесообразным начать эвакуацию властей из Парижа» (9 июня 11 часов). Заседание совета министров, назначенное первоначально на 10 июня, состоялось в 21 час 9-го с тем, чтобы принять решение исключительной важности.
Правду говоря, я отказывался верить в то, что положение в самом деле отчаянное, и коммюнике, опубликованное в воскресенье вечером, вселило в меня некоторую надежду. Тем не менее в понедельник, 10-го, в 4 часа утра я уехал с частью своего персонала в Вуврэй, небольшой городок на берегу Луары, вызывающий у французов так много веселых воспоминаний о минувших временах. К 8 часам я прибыл в отведенную мне резиденцию, замок Монконтур, старинную постройку XV века. Я находился под тягостным впечатлением контраста между великолепным спокойствием природы и глубоким горем, которое мы переживали. Вечером, около 19 часов, я нанес визит президенту республики. Я застал его в парке в окружении семьи. Он сообщил мне, что Италия вступила в войну.
В то время я был председателем палаты депутатов и одновременно мэром города Лиона, и я должен был выполнять обязанности, которые накладывали на меня эти две должности. Ночью на машине я отправился в Лион и прибыл в город 11-го около 10 часов утра. В это время в Брие проходило совещание, на котором присутствовали гг. Уинстон Черчилль, Иден, Рейно и Петэн. Военное положение на совещании было обрисовано в очень мрачных красках. В среду, 12-го, в 20 часов совет министров собрался в Канжэ, у президента республики. На этом заседании Вейган потребовал заключения перемирия. Рейно высказался против этой меры и поддержал необходимость соглашения с англосаксами. «Если мы поступим иначе, – заявил он, – мы потеряем и честь и надежду». Маршал Петэн, напротив, потребовал заключения перемирия и заявил, что не покинет Францию. Огромное большинство совета выступило за продолжение борьбы. Несколько министров, в том числе Шотан, потребовали, как мне рассказали, психологического воздействия на общественное мнение. Вейган согласился с тем, что перемирие будет отвергнуто, но отказался как от противоречащего чести армии предложения Марена о так называемом голландском решении проблемы – решении, принятом королевой Вильгельминой, которая ценой гибели всей армии спасла свое государство.
Около часу ночи с 12-го на 13-е меня вызвал к телефону Мандель. Он сказал, что в 15 часов состоится заседание совета министров, на котором меня просят присутствовать. Мнения Рейно и Вейгана резко разошлись. К тому же послезавтра вечером ожидается вступление немцев в Париж.
Я был полностью согласен с министром Жоржем Манделем и здесь мне хотелось бы воздать должное его горячему патриотизму. Мое свидетельство не может внушать недоверия, поскольку у меня с ним были самые серьезные политические расхождения. Еще после войны 1914-1918 годов он в качестве начальника кабинета Клемансо в течение двух лет, до того самого дня, когда специальный арбитраж не подтвердил мою правоту, обрушивался на меня за мое управление городом Лионом. Таким образом, я был вправе отвернуться от него; однако патриотизм Манделя был столь искренен и решителен, что я, напротив, привязался к нему. Мандель обладал завидным мужеством. При любых обстоятельствах он всегда оставался человеком, безгранично преданным своему долгу. Я видел его в Бордо, когда Петэн отдал дурацкий приказ о его аресте и когда Мандель потребовал от маршала письмо с извинениями, которое мне довелось прочитать. Его смерть, о которой мне рассказал Лаваль во время моего мнимого освобождения в августе 1944 года, была подлым убийством. Гитлер отправил Манделя во Францию, чтобы использовать его в качестве заложника, когда находившееся в Алжире правительство принимало суровые меры против предателей. Его доставили в Париж и заключили в тюрьму Сантэ. Директор же этого заведения, якобы не получив соответствующих инструкций, отправил его на дорожные работы. Я думаю, что правосудие прольет свет на обстоятельства, предшествовавшие этой чудовищной драме. Я приветствую этого мученика. У него хватило мужества быть несгибаемым патриотом в годы, когда министрами становились люди, которых во времена Клемансо расстреляли бы. Боло, если бы он жил при вишийском режиме, поставили бы у власти, а не отправили на виселицу. Жорж Мандель не пошел на сделку с совестью. В ходе бурных событий наши взгляды всегда совпадали.
Итак, в ночь со среды 12 июня на четверг 13-го Мандель призвал меня на помощь. Я отправился в Тур ночью на машине и прибыл туда 13-го. К часу дня я приехал к Рейно, в Шисей. Там находились председатель сената Жанненэ, Мандель, министр Дотри. Последний составил ноту, датированную 12 июня (14 часов). «Перемирие, – говорилось в ней, – имело бы следствием разрыв между англосаксонской демократией и нашей, расчленение нации и, на протяжении нескольких поколений, закабаление небольшого отрезка территории, который будет отведен Франции. Могущество франко-британского военно-морского флота, поддержанного флотом Соединенных Штатов, обеспечивает нам, за отсутствием свободы маневров на захваченной территории, свободу действий во всем мире. Эта свобода даст нам возможность воссоздать, опираясь на ядро нынешних франко-британских армий, огромную армию, которая позднее сумеет высадиться на французском побережье под прикрытием мощного воздушного флота. И в 1943, в 1944 или же в 1945 годах у нас хватит сил разгромить Германию и на обломках истерзанной родины создать новую Францию, если нам удастся спасти ее душу». Подобные взгляды оказались пророческими. Рейно доложил о плачевном положении на фронте и зачитал нам письмо, написанное им Вейгану. Мы с трудом вернулись в нашу резиденцию, в Монконтур, по дороге, забитой беженцами. В этот день в Турской префектуре состоялось совещание между Рейно и Черчиллем. Французский премьер-министр дал понять своему британскому коллеге, что Франция, возможно, будет вынуждена уступить. О чем еще они говорили между собой в тот трагический час, могут рассказать нам лишь они сами. Знаю лишь одно: Уинстон Черчилль вновь показал себя другом Франции, каким он и был всегда. Я вспомнил о радостном волнении, охватившем его в Версале во время парада в честь короля Георга, который вселил в нас столько надежд и иллюзий. В Туре Черчилль часто выходил в сад, чтобы посовещаться со своими коллегами лордом Бивербруком и лордом Галифаксом. Я встретил его в одной из комнат, где он, со слезами на глазах, сидел в кресле, и как только мог заклинал его не покидать несчастную Францию. Уверен, что, как и я, он не забыл эти особенно жестокие минуты.
В тот же день, 13 июня, состоялось заседание совета министров. По предложению Бутилье президент Лебрен, как мне сказали, заявил, что на своем предыдущем заседании совет отверг перемирие. Вейган, хотя и не изменил свою позицию, не так решительно настаивал на перемирии, как накануне. Рейно согласился предпринять новый демарш и обратиться к Соединенным Штатам с просьбой о помощи.
В Бордо
14 июня, перед тем как уехать из Тура, я повидал Манделя, который информировал меня о состоявшемся накануне заседании совета министров. Затем я отправился в Бордо, сделав остановку в Сент-Жюньене. В тот же день в 21.45 Рейно сообщили, что британское правительство не может освободить Францию от ее обязательств. В субботу, 15-го, утром я был занят поисками жилья для депутатов: очень многие из них прибыли в Бордо. Мне пришла в голову мысль о том, что, быть может, военно-морское ведомство предоставило в мое распоряжение пароход для этих целей. Я отправился в адмиралтейство. Там я застал адмирала Дарлана, которому изложил свою просьбу. «Невозможно, – ответил он мне. – Я сейчас готовлю широкую операцию и нуждаюсь в каждом судне». Я решил, что речь идет о перевозке войск, и поэтому не стал настаивать. После того как этот вопрос был решен, Дарлан отвел меня к окну и внезапно спросил: