– Рядовой?
Молчание.
– Назовите часть, род оружия?
Пленный покачал головой.
– Не могу. Прошу меня расстрелять.
– Мы не расстреливаем пленных, – резко сказал полковник, – и вы это прекрасно знаете.
– Но я не могу ничего сказать.
Полковник покачал головой.
– Неужели, Ян Борн, – сказал он, – вам не надоело жить в вечном страхе?
Борн опустил голову.
– Кто вы? Рабочий?
– Да, – пробурчал Борн.
– Из Оберланда?
– Откуда вы это знаете?
– По вашему выговору. Я два года провел у вас на родине.
– Вы были в Оберланде? – удивленно спросил Борн.
– Я был военнопленным во время мировой войны.
– А… – сказал Борн и вздохнул.
– Сколько ночей вы не спали?
– Четыре, – ответил Борн.
– Работаете у нас на тылах?
Борн не отвечал.
– Где вы работали до войны?
– На химическом заводе.
– На каком?
– Детаг-Фарберейн в Гертингере.
– И не стыдно вам, Борн, убивать крестьянских детей?
– Детей? Я не убивал детей.
– Сегодня в деревне умерли двое маленьких детей – брат и сестра, от неизвестной болезни.
– Я ничего не знаю, – быстро проговорил Бори, опуская голову.
– Да тут и знать нечего. Они пили воду, которую вы заразили.
Борн молчал.
– Я все знаю, – продолжал полковник, – вас спустили с самолета вчера, под прикрытием воздушной атаки. Я так понимаю, что это опыт?
– Опыт, – вяло сказал Борн.
– Безнадежный опыт. Ни один красноармеец не пострадал. Зато было несколько смертных случаев среди населения. Хотите убедиться? Товарищ дежурный, покажите ему детей. Стойте, я сам пойду.
Борна почти насильно втолкнули в домик с черепичной крышей. Дети лежали на столе рядышком, прикрытые простыней. У изголовья горела свеча.
– Простите, – сказал полковник, – мы пришли снова. Вот убийца ваших детей.
Мужчина с трубкой приподнялся и, тяжело шагая, подошел к пленному.
– Что он сделал? – медленно сказал он.
– Он заразил воду в окрестностях.
Борн молчал.
– Послушайте, Борн, – сказал полковник, – может быть вы объясните, заразительно ли это через воздух?
– Я сам не знаю, – тихо сказал Борн, – мы работали только на кроликах.
– Мерзавец! – раздельно сказал мужчина с трубкой и отошел к стене.
– Можно идти, – проговорил полковник.
Пленного вывели на улицу.
– Посадить его отдельно от первого и дать ему карандаш и бумагу. Утром приготовить наряд для отправки обоих в штаб бригады.
– Что со мной будет? – тяжело дыша, спросил Борн.
– Ничего. Вы рабочий. Я надеюсь, что в вас проснется хоть капля совести. Я сам бывший красильщик. Но я ничего от вас не требую.
В середине ночи снова за холмами загудели пушки. Наступало самое напряженное время суток – вторая половина ночи. Летучая почта доставила новое задание комбрига. Полковник сидел с начальником штаба над картами, когда запел полевой телефон и дежурный связист принял сигнал «воздушная тревога».
Сигнал был мгновенно передан по полку. Не прошло и трех минут, как с черного беззвездного неба донесся рокот моторов. Небо на секунду озарилось яркой вспышкой и ослепительная звезда стала медленно спускаться вниз, бросая дрожащий мертвенно-белый круг света на безмолвные крыши и огороды.
Это был осветительный снаряд. За ним последовали два других. Они медленно падали на парашютиках. В деревне все было тихо.
Молодые москвичи из пополнения сидели у прожекторов наготове. Они знали все оттенки в гуле моторов. Они знали, что самолеты пошли ниже. И тут вдали что-то тяжко грохнуло. Дрогнула земля, с криком взвились где-то птицы. Упала бомба.
Полковник приказал не отвечать. Гул моторов нарастал, наблюдатели сообщили о второй группе самолетов.
Одновременно с гулом моторов со стороны холмов донеслась далекая тяжелая дробь бронебойных пулеметов второю эшелона. По-видимому там шли танки.
Еще раз полыхнуло и грохнуло где-то за деревней. Следующий снаряд ударил прямо в деревенскую площадь и поднял огромную тучу земли, досок и черепицы. Противник обстреливал деревню не по наблюдению, а по плану. Предполагалось, что здесь расположена красная часть.
Молодые люди из пополнения, наконец, плучили возможность доказать свои способности. В их расположении запищал телефон, и командир приказал приготовиться. С поста управления включили прожекторную установку. За тяжелым сеточным стеклом раздалось шипение, которое затем перешло в глухой гул. Широкий сноп света метнулся на пять километров ввысь и уперся в обгоняющие друг друга облака, похожие на дым. Невдалеке лейтенант орудовал регулятором на доске звукоулавливателя. Четыре трубы двигались, как бы шаря и прислушиваясь. Вместе с трубами автоматически двигалось в стороне и неуклюже огромное блюдо прожектора. Зеркало-отражатель сияло нетерпеливым блеском. Световой столб, как нож, резал облака и, наконец, остановился, нащупав быстро летящие белые крылатые существа, похожие в столбе света на гигантских насекомых. «Искатель» выполнил свою работу. Теперь к нему присоединились «сопроводители», и еще четыре таких же белых столба взметнулись к мутному небу. Один из них задел еловые леса Гохвадьда.
Сразу же в полосе яркого света вспыхнуло длинное белое облако, за ним другое, третье… Зенитчики и прожектористы работали точно и быстро.
– Ишь ты, – проговорил полковник, опуская бинокль, – шоферский клуб как действует.
Немного пониже, в лощинке, наводчик, привалившись грудью к рычагам и не спуская глаз с концентрических кругов диоптра, с трудом сдерживал мощную вибрацию тройного зенитного пулемета.
Земля вздрагивала, в штабе мелко звене стекла, в конюшнях нервничали деревенские лошади и собаки, повизгивая, жались поближе к людям.
Наконец, на небе вспыхнуло пламя. Ярко горящий клубок, оставляя за собой огненный след, покатился к горизонту и там взорвался выбросив фонтан огня. За ним последовал другой, потом третий.
Полковник спокойно следил за этой феерической картиной. Его не волновали ни монотонный гул моторов, ни поспешное хлопанье зенитных пушек, ни густой, низкий, механический звук пулемета, ни яркие световые дуги трассирующих снарядов и метущиеся белые столбы прожекторов. Романтика ночного боя потеряла для него всякую привлекательность. Он привык драться по ночам. Он отдавал приказания и поднимал бинокль. Голос его стал сухим и жестким. Он распоряжался, как дирижёр огромного оркестра, механизм полка работал безотказно, и стоило этому большому усатому человеку поднять руку, чтоб заговорила или замолчала новая батарея.
В четыре часа утра ракета обозначила «отбой». Гул моторов смолк. Четыре самолета противника упали и сгорели, остальные ушли. Рыжая полоса зари поднялась над верхушками елей Гохвальда.
Полковнику принесли письмо, нацарапанное карандашом на обрывке бумаги. Он подошел к окну и при мутном свете наступающего дня прочел письмо:
«Господин полковник, я прошу вас уничтожить это письмо, как только прочтете. Я вовсе не член фашистской партии, я рабочий, Ян Борн меня зовут. Человек, с которым меня поймали, капитан Гальс, знаменитый Гальс, занимается опытами с бактериями, он называет это „черный крест“, не верьте ни одному его слову. У меня не было выхода, – если б я не пошел на это дело, меня послали бы в атаку и прикончили бы пулей в спину. Я сейчас боюсь, они все равно меня прикончат как прикончили четырех других из „специальной части № 3“. Они говорят, что человеческая жизнь ничего не стоит и кто боится умереть, тот не имеет права жить и может быть использован как „материал“. Когда кончит война, прошу вас передать привет вдове Ганне Борн из заводского поселка в Гертингере, в Оберланде, а я больше не могу так жт все равно он меня убьет. У меня есть ампула, зашитая в белье».
– Дежурный! – рявкнул полковник, – куда посадили пленного?
– В нижний этаж, товарищ полковник…
– За мной!
Было уже поздно. Белобрысый человек в крестьянской куртке лежал, уткнувшись головой в угол, нелепо разбросав ноги в тяжелых солдатских сапогах. Лицо его посинело. На полу чуть поблескивали кусочки тоненького чистого стекла.
Полковник посмотрел на него и прикоснулся пальцами к козырьку шлема.
– Бедняга, – сказал он, потом дернул себя за ус. – Товарищ помполит! Сейчас семнадцатый час. Время есть. Распорядитесь похоронит его как советского гражданина.
– Есть похоронить! – глухо отозвался помполит.
Полковник вернулся в штаб. Перед, тем как засесть за карты, где красным был отчеркнут рубеж, на котором следовало полку развернуться, он закурил, подошел к окну. Он снова увидел надпись карандашом на стене.
– Вам придется потанцевать, пока нас чума выдушит, – сказал он сквозь зубы. – Товарищ помполит, дайте я подпишу рапорт и отправьте пленного в штаб бригады. Коробочку тщательно упаковать и вручить под расписку лейтенанту, который будет его сопровождать. Вызвать сюда начальника штаба.
– Есть вызвать сюда начальника штаба! – как эхо откликнулся дежурный.
Бела Иллеш
Между горным кряжем и рекой
Узкая, 86 километров шириной полоса земли между горной цепью и рекой была занята врагами еще до объявления войны. Небольшие части республиканской армии были застигнуты врасплох. Они мужественно защищались, но бой был короткий – они были уничтожены. В этом бою в плен не брали.
Армии обоих агрессоров соединились. Пришедшие с северо-запада казнили объявивших забастовку рабочих топором, пришедшие с юга – через повешение.
Все три горных прохода, ведущие через гарную цепь на северо-восток, были заняты войсками. Железные дороги, ведущие к северо-востоку, были милитаризованы. Длинные поезда день и ночь привозили новые эшелоны, орудия и амуницию. Фабрики и заводы поступили в распоряжение военного ведомства. Было объявлено чрезвычайное положение.
В соляных копях собралась группа беженцев – рабочие, крестьяне, шахтеры, два сельских учителя, инженер и несколько солдат разбитой республиканской армии. Новые власти произвели тщательный обыск в соляных копях, но не нашли ничего и никого. Не нашли потому, что беженцы спрятались не внизу, в шахте, а в заброшенном, десятки лет не использовавшемся коридоре, лежащем на глубине 300 метров, но на 200 метров выше соляных копей.