тры. Она будет клониться к упадку, когда эти центры начнут расцветать. Другим условием интенсивной и разнообразной жизни в стране были старые ее связи с «Островом океана». Указанный мореходами путь в Британию стал одним из самых живых в средневековой торговле. В сношениях с Британией, впоследствии Англией, лежит один из элементов процветания Бордо — он открывается на первых страницах его истории, проходя затем все Средневековье. Понятно, что и этот город, и весь край были «яблоком раздора между скрещивающимися здесь народами. За них спорили воины Цезаря с гельветами, вестготы с франками, солдаты Карла Мартелла[15] с берберскими бандами юга» (Поль Видаль де ла Блаш[16]). В интересующий нас период здесь начинают чередоваться и бороться французская и английская власть; впрочем, последняя в нашем случае представлена французским принцем, сыном Алиеноры.
Если в богатой натуре Ричарда рядом с его норманнской энергией и в некоторых случаях с анжуйской нежностью мы можем почувствовать его аквитанскую сложность, то, присматриваясь ближе к его материнской семье, мы могли бы с известной вероятностью угадать, что именно внесла в семью Плантагенетов изменчивая принцесса, дочь страны басков, готов и латинян, внучка династии трубадуров, целого гнезда певчих соловьев солнечного края. Прадед Ричарда по матери, Гильом IX Аквитанский, получивший прозвище Трубадур, своими песнями открыл век миннезанга. Как некогда «мэр Бордо», как впоследствии правнук Ричард, он побывал в Иерусалиме. Там он «претерпел бедствия плена». Но, «человек веселый и остроумный», он «пел о них забавно в присутствии королей и баронов, сопровождая пение приятными модуляциями». Достойный образец прославленному своей чувственностью правнуку, Гильом IX был великим сердцеедом и поклонником женской красоты. Прославив ее в песнях, он собирался основать около Ниора «женский монастырь», где сестрам вменялся бы в послушание устав сердечных радостей. Его внучка, прекрасная Алиенора, могла бы быть подходящей настоятельницей подобной обители. Если на юге она окружена была певцами, то и впоследствии на нормандский север, в Руан, она перевезла за собою по крайне мере одного — Бернарда де Вантадура[17], достойно здесь воспевшего ее красоту.
На берегах Гаронны в пору молодости Ричарда прошла коротким, но душистым цветением поэтическая жизнь Жоффре Рюделя, певца «далекой графини» Триполи[18]. Ричард, хотя родился в 1157 году в Оксфорде, вырос и воспитывался в Аквитании. Едва получив возможность создать собственный двор, он населил его трубадурами. «Он привлекал их отовсюду, — с неодобрением замечает хронист конца XII века Роджер Ховденский, — певцов и жонглеров; выпрашивал и покупал льстивые их песни ради славы своего имени. Пели они о нем на улицах и площадях, и говорилось везде, что нет больше такого принца на свете». Подобно прадеду своему, Ричард сам охотно упражнялся в славном искусстве песни. К сожалению, ничего не сохранилось из его творчества, кроме двух поздних элегий: из них одна дошла на французском, другая на провансальском языке. Тот и другой были для него родными.
С 1169 года он считался «графом Пиктавии», то есть аквитанским герцогом, а в 1173 году, когда Генриху II удалось привести Лангедок в зависимость от Аквитании, Ричарду как своему сюзерену принес присягу граф Раймунд Тулузский.
На французском юге прошла большая часть жизни Ричарда. Хотя, конечно, были и поход на Восток, и несколько месяцев войны с отцом около Тура и Ле-Мана, и война в Нормандии и Оверни с королем Филиппом II Августом в 1194—1199 годах, и недолгие пребывания в Париже и Руане. Но в Англии, в Лондоне, Ричарда почти не видели, кроме нескольких недель 1189 года, когда он там короновался и после венчания шумно пировал, и потом — нескольких недель 1194 года, когда он направлялся из Германии, из имперского плена, во Францию, для борьбы с Филиппом. С историей Англии, таким образом, меньше всего приходится связывать личность Ричарда. И в той мере, в какой связь эта была, она носила характер преимущественно отрицательный: происходящее демонстрировало стране обременительность искусственного союза с материковым государством, интересам которого ее так часто приносили в жертву. События научили Англию обходиться без короля, которого она видела так мало и так редко.
Жизнь Ричарда развернулась во Франции, достигла величайшего напряжения на Востоке и завершилась во Франции.
Глава II Борьба за владения во Франции
Ричард был любимцем матери, и, так как эта мать вечно враждовала с отцом, сын стал предметом отцовской антипатии. Сыновья Генриха и Алиеноры — Генрих Младший, Ричард и Жоффруа — рано стали поверенными матери, которая посвящала их в супружеские измены и любовные похождения Генриха II. Вместе с ними она страдала оттирании короля, деспота как в семье, так и в отношении подданных. Раздел, который в 1169 году Генрих произвел между сыновьями, был фиктивным: Генрих Младший правил номинально в Анжу и Нормандии, Жоффруа — в Бретани, Ричард — в Аквитании и Лангедоке. На деле принцы были только куклами, которых не пускали в их «государства» без строгого явного надзора и тайного соглядатайства. В 1173 году уже женатый и даже коронованный английской короной Генрих Младший и шестнадцатилетний Ричард все еще были только слугами отца в своих «государствах». Побуждаемые матерью и своими вассалами, они в этом году восстали против Генриха II, вызвав бурю по всей огромной французской территории Плантагенетов. За принцев подняли оружие бретанцы и нормандцы севера, анжуйцы и пуатевинцы у океана, баски пиренейских склонов. Волнение докатилось до «Острова океана», и король далекой Шотландии поддержал восставших. Те два года, пока шла война, постоянной опорой принцев, моральной и военной, был Людовик VII, столковавшийся в этом деле со своей бывшей супругой.
Генрих Младший после некоторых неудач капитулировал первый и попросил отца о перемирии. Ричард пытался еще некоторое время держаться, но и он, в свою очередь, должен был покориться. Алиенора в самом начале войны была схвачена и увезена в заточение. Расправа Генриха II с сыновьями была относительно милостивой — да и можно ли это назвать расправой? Им были оставлены титулы. Кроме того, они получили по два замка и право на часть доходов своих «государств». Наилучше, однако, наделен был младший из братьев — шестилетний Иоанн, который в силу возраста, разумеется, не был замешан в возмущении против отца.
С годами власть Ричарда в Аквитании стала более реальной. Получая указания от отца, он тем не менее сам деятельно в ней распоряжается. Эта вечно откалывавшаяся и вечно бурлившая страна, в смутных и неорганизованных мятежах которой еще с каролингской эпохи хотели видеть проявление «аквитанского патриотизма», была ареной постоянных бессознательных смут, не связанных общей мыслью и общим планом, но имевших, конечно, какие-то постоянные причины. Так что Ричарду раз за разом приходилось подавлять бунты, направленные равным образом против отца и сына. После восстания принцев, усмиренного в 1174 году, в Аквитании осталось немало беспокойных опасных людей, всегда готовых поддержать всякое воинственное предприятие, участвуя в котором можно было бы хорошо поживиться. Кроме того, любые восстания получали здесь поддержку горных баскских племен — «стражей Пиренеев». Иногда и суровое правление Ричарда вызывало острое раздражение местного населения. Как писал Геральд Камбрезийский, «он похищал жен и дочерей свободных людей (несвободные, очевидно, в счет не шли. — О.Д), делал из них наложниц». Правда, трудно думать, чтобы это было главной причиной, по которой от Лиможа до Дакса и Бигорра весь вассальный мир Пуату и Гаскони непрерывно волновался. Как бы то ни было, девятнадцатилетний принц Ричард в 1176—1178 годах развил энергичную усмирительную деятельность, о которой Геральд высказывается с восхищением: «Откинув — по мудрому отеческому распоряжению — имя отцовского рода, он принял честь и власть рода материнского. В нежном возрасте он до того не укрощенную землю обуздал и усмирил столь доблестно, что не только умиротворил потрясенное в ней, но собрал и восстановил рассеянное и разбитое. In formam informia redigens, in normam enormia[19], он упорядочил старинные границы и права Аквитании».
Геральд здесь пользуется случаем, чтобы высказаться о Ричарде вообще. Ричард, по его словам, это принц, который «гнетет судьбу и пробивает властно пути в грядущее. Он вырывает у обстоятельств успех, он второй Цезарь, ибо, подобно первому, верит не в совершенное, а в то, что предстоит совершить. Яростный в брани, он вступает только на пути, политые кровью. Ни крутые склоны гор, ни непобедимые башни не служат помехой внезапным порывам его бурного духа». Среди непрерывных восстаний «благородный граф Пиктавии изучил искусство войны».
«Искусством войны», надо признать, страна славилась искони. Славился им и один из ярчайших поэтов времени Ричарда, его враг, превратившийся затем в поклонника. Это был рыцарь Бертран де Борн. Его жизнь и произведения следует изучить хотя бы для того, чтобы понять, до каких пределов могла дойти любовь к войне и кровавой ее резне, до какой степени грабежи, пожары и избиения могли стать для баронов той эпохи утехой и потребностью. На трезвый и мирный ум этот поэт произвел бы впечатление сумасшедшего, глядя на которого решительно не понимаешь, чего он, собственно, хочет. Из него хотели сделать барда борьбы за аквитанскую независимость в период восстаний против Генриха II и Ричарда. Тем более что Бертран был не только поэтическим вдохновителем войны. В базилике Святого Мартина Лиможского он сам на Евангелии принимал клятвы заговорщиков и был как бы хранителем их повстанческой присяги.
Однако видеть в нем носителя национальной или политической идеи могли только те, кто вовсе не читал его стихов. «Идея» его была до крайности элементарна. Он хотел, в сущности, одного — чтобы вокруг него не прекращалось взаимное избиение; он уважал только тех, кто дрался, и презирал тех, кто этого не делал. Бертран долго бунтовал против Ричарда, который в одной из местных войн отнял у него замок. Когда же Ричард в порыве великодушия или расчета замок вернул, Бертран начал его воспевать. Он дал Ричарду прозвище «Мой Да и Нет».