что полон красот наш болгарский язык,
и стыд да нависнет над тем человеком,
кто предал свой край, пресмыкаясь пред греком,
забывшим и имя, и край свой, и род —
измены ему не простит наш народ!
Заблудшие овцы, слепая орава,
во что превратила вас вражья отрава?
От братьев своих отрекается брат,
сменил старину чужеземный разврат,
заброшены вами родные могилы,
лишь вражьи подачки вам любы и милы,
народа чуждаетесь вы своего,
забыв, что позорите сами его!
Читайте, болгаре, о прежних победах,
о славе, сиявшей при доблестных дедах,
которые храбро вставали на брань
и с недругов брали богатую дань.
Могущество зрело в болгарской державе:
по воле святого Бориса в Преславе
крестился народ. Царь Асень возводил
прекрасные храмы. А царь Самуил?
Кем был он, пока не приблизился к аду?
Дураццо он взял и унизил Элладу!!
Читайте: Шишман был разумен и смел,
но власти своей он спасти не сумел...
Калоян всеблагой: его праху доныне
народ поклоняется, словно святыне...
Читайте: Никифора Крум победил,
и череп врага ему чашей служил!
Когда же мадьяр был разбит Симеоном,
послы Византии пришли к нам с поклоном.
Ученым, философом был Симеон,
прославил язык своей родины он,
и часто, устав от забот своих царских,
писал он о славных деяньях болгарских...
Читайте ж, болгаре, закончен мой труд,
преданья правдивые собраны тут.
Читайте и знайте по этим сказаньям,
что славный народ наш достоин признанья,
что мы не презренья достойны, о нет,
что наша история — правды завет!..
Пусть книгу мою сотни рук перепишут,
пусть тысячи тысяч завет мой услышат.
Пусть правда о нас разнесется везде,
где стонет болгарин в бесправной страде.
Читайте же книгу, болгарские люди, —
кто правду поймет, тот разумнее будет!»
Так молвил отшельник. Волненьем объят,
он бросил в грядущее зоркий свой взгляд...
Отдал он полжизни святого горенья
для счастья страны, для ее возрожденья,
забыв для труда монастырский устав,
писал день и ночь, ни на миг не устав!
Так молвил отшельник в далекие годы...
Отвергнутый раем за службу народу,
он первый, предвидя истории ход,
немеркнущей искрой зажег свой народ!..
Братья Миладиновы
Пропойте вы мне, македонские девы,
пропойте невинные ваши напевы,
возьмите букеты — откликнусь я вмиг,
заслышав ваш звучный певучий язык.
Туда устремлюсь я по вашему зову,
и буду вздыхать о вас снова и снова
я с пенистой Дриной и Струмой-рекой,
и эхо с Пирина ответит тоской.
Летите же, песни, из гор македонских,
печальны, как плач на реках вавилонских;
в тех песнях кандальный мне слышится звон...
Развейте же, песни, кладбищенский сон!
О, эти старинные воспоминанья,
сказания древности нашей, преданья,
чудесные тени минувших веков —
о славных дружинах юнаков-орлов,
о храбрых, в борьбе за свободу сраженных,
достойною славою не окруженных,
о тысячах раненых, павших борцов,
кто вновь с Крали Марко к походам готов!
Ты, наш Крали Марко, встаешь, как в тумане,
славянская слава, фантазий созданье,
Роланд македонский — заветный, родной,
друг слабых и бедных, народный герой!
Ты мчался пустынями, мчался лесами,
дамасский свой меч вознося над врагами!
Кого не страшил ты, разящий грозой,
орудуя палицею боевой?
Где ты не сражался с Муса-Кеседжией?
Куда ты не мчался с конем Шарколией?
Где только следа великаньего нет?
На скалах гранитных ноги твоей след!
В Белграде и в Прилепе в темной пещере,
тобой рождены, притаились поверья.
Как призрак, ты, черным конем вознесен,
взлетаешь над Кукушем, на Геликон!
Какая гигантская тень твоя всюду!
Какою же сказочной вскормлен ты грудью!
Коль на ноги станешь ты, наш исполин,
под правою — Хемус, под левой — Пирин!
Летите, о песни, великое слово!
Вы — словно последние вздохи былого.
Так пойте же, девушки, песенный дар,
несите восторженно в Пинд или в Шар
и в Стругу — мой город любимый особо:
ведь там родились Миладиновы оба.
В темницах зловонных и затхлых, сырых,
покрытых мокрицами стен вековых,
истерзаны, гнили, закованы оба,
два трупа, что брошены были в два гроба.
Века миновали! Тепла и светла,
надежды заря в их сердцах не зажгла.
О, прокляты будьте, вы, тюрьмы глухие,
где гибли, разбившись, сердца молодые,
где столько могучих надорвано сил,
где столько насилий тиран совершил.
Дмитрий был в бездну низвергнут безвинно,
и скоро столкнули туда Константина.
В те годы борьба справедливая двух
будила народный отвагою дух —
Несли Миладиновы вещее слово
о битвах грядущих, о будущем новом.
Почувствовали они первые срам,
великое чувство, — безмолвствовал храм,
в котором мольбу вознесли они Богу
на том языке, что веков уже много
был загнан, схоронен: «Народ наш велик, —
сказали, — и Богу наш внятен язык».
И крикнули: «Сбросить нам нужно скорее
те ярма, что фанариоты на шею
надели!» За то, что — презревшие страх —
грехом не сочли они с верой в сердцах,
бороться под стягом «Наука, свобода!» —
погибнуть за правое дело народа.
За то, что за песнями край свой родной
прошли, — как по берегу Тунджи весной
с корзинами девушки, розы сбирая,
для этого утром пораньше вставая,
вплетая себе в ароматной венок
колосья иль росной герани цветок.
За то, что бывали они средь народа —
на сборищах, свадьбах или в хороводах,
или находили седых стариков,
что пели им сказы далеких веков.
За то, что собрали они воедино
напевы народа, сказанья, былины;
к служителям музы нагрянул во храм
в ночи патриарх к нашей песни друзьям;
изрек он, грозя им мученьем суровым:
«Соскучились два бунтаря по оковам».
В железы закованных, вот почему
их заживо замуровали в тюрьму.
Две жизни, тюремным отравленных смрадом,
губили тюремщики медленным ядом.
Вдруг весть о прощении к братьям пришла.
Фанар — то гнездо черноризца, где мгла,
кощунство, и лень, и вместилище блуда, —
Фанар, закосневший в пороках, откуда
весь мир отравляли столетье подряд
зловоние падали, низкий разврат, —
который опутывал сетью густою
все передовое и мертвой рукою
душил человеческий разум, зане
от века он сам пребывал в полусне,
далек от борьбы, идеалов и чести, —
Фанар взорвался, чуть услышав известье
о милости, молвил он: «Божий есть суд!
Так пусть же преступники-братья умрут!»
И, перекрестившись, послал им отраву.
Рассвет был холодный и мрачный, кровавый.
И весть прозвучала под сводом глухим
тюремным: жизнь, милость дарована им!
А бедные братья в предсмертном страданье
лежали уже при последнем дыханье.
И, божьему свету промолвив «прости»,
уже холодея, без жизни почти,
шептали чуть слышно они, угасая:
«Тебя мы, Болгария, любим, родная!»
Раковски
Георги Раковски (02.04.1821 – 09.10.1867)
Воитель тревожный, мечтатель безбрежный,
суровой эпохи избранник мятежный,
Раковски, ты спишь под могильным крестом,
надломленным ветром в бурьяне густом.
Почил ты спокойно, — заснуть не хотевший,
над пламенем злобной стихии кипевший.
Дремли, отшумевший, спокойно дремли.
Кто вырвет тебя из могильной земли?
Седая природа вещей и явлений
хотела вложить в тебя жаждущий гений,
и череп твой стал словно жаркий очаг,
и пламя восторга взыграло в очах.
Увы! Искушаемый демоном тайным,
ты сделался крайних начал сочетаньем,
пылающим сердцем, в котором жила
сверканьем зарниц побежденная мгла.
Врагов ненавидя враждой сатанинской,
к друзьям ты любовью пылал исполинской,
любовь словно крестную ношу влача,
ты верил — и вера была горяча.
Кумир твой — свобода, святая свобода!
Ты верил в Балканы и в сердце народа,
народа в бесчестье, народа в крови.
Вся жизнь твоя — подвиг мечты и любви!
В грядущего мрак ты вглядеться пытался,
в забытое прошлое дерзко вторгался,
чтоб снова взметнуть, словно знамя полка,
забвеньем покрытые славы века,
звучанья юнацких сказаний и песен,
преданья, которых не тронула плесень...
Ты взором орлиным глубоко проник
в сужденья болгарских писаний и книг,
и в древности темной глухие провалы
мечта твоя дух животворный вдыхала.
И делались ближе, теплей и родней
виденья в прошедшее канувших дней.
А сердце твое было верой согрето,
от сфинксов немых ожидал ты ответа,
шагал ты, сметая преграды с пути,
везде ты хотел, побеждая, пройти!
Ты, сердцем высок и душой беспокоен,
несчастный мечтатель, апостол и воин,
хотел, чтоб в мгновенье слетело само
пятивековое гнилое ярмо.
Мы помним: на Саве и у Дымбовицы
ты первый воскликнул: «Свободы зарницы!»
Перо твое, речь твоя, ярость бойца
надежды вселяли в людские сердца.
Недремлющий дух усыпленного края,
стоял ты на страже, очей не смыкая,
то мудрый мыслитель, в ком древность жива,
то просто шальная сорвиголова!
То узник в Стамбуле, то вождь на Балканах
поэт и разбойник в отрепьях и ранах,
ты был воплощеньем извечной борьбы,
железом, и мыслью, и громом трубы!
Века о деяньях твоих поразмыслят