— Помни, еретик, — простонал племянник каноника, — я всё равно приду за тобой с того света.
Не в силах даже вытереть шпагу, почти теряя сознание, Базиль дотащился до стены ближайшего дома, там была тень, и опустился на траву.
Очнулся он от грубого толчка. Над ним стояли четверо бородатых солдат, вооружённых аркебузами. Ангелы, наверное, не дотащили ещё душу племянника каноника до ворот рая, а четверо бородачей уже доставили Базиля в тюрьму Шатле, где ему и предъявили обвинение в убийстве с целью ограбления.
На другой день пришёл в тюрьму к Базилю Раймон Ариньи.
— Ещё немного — и ты будешь на свободе, — заверил он. Ростовщик считал, что единственный ключ, который безотказно открывает любые двери, сердца и уста, — это деньги. Небольшого роста, хромой, с лицом, туго обтянутым кожей, отчего оно казалось неподвижным, Раймон обладал замечательным талантом: он всегда точно знал, кому, когда и сколько нужно дать денег, чтобы взамен получить денег или услуг больше, чем дал.
— Кожаному мешочку с камешком, — сказал Раймон, — сейчас действительно лучше полежать у меня. Ты прав. Но это вовсе не значит, что я принял какие-то твои условия. Глупость и ещё раз глупость. Мы с тобой друзья. А дружба деньгами не оплачивается.
В тюрьме всем, кому он счёл нужным, Раймон уже заплатил. В суде — тоже.
— Противник, — пояснил он, — я думаю, затрат тоже не пожалеет. Но ведь и мы кое на что годны.
А вечером того же дня тюремный страж протянул Базилю записку.
«Крепитесь, — было написано в ней. — Клеветникам не удастся сделать чёрное дело. Вы дрались честно и красиво, я видела. Истина — это прежде всего красота. Она восторжествует. Немного терпения. Я помогу Вам.
Базиль долго вспоминал, у кого из его знакомых имя начинается с буквы С, но так и не сумел вспомнить.
ГЛАВА ПЯТАЯЗа новым письмом
Капитан Жерар понимал: чтобы завоевать Сандрезу, нужно написать ей ещё одно письмо. С этой целью он и поскакал к своему двоюродному брату Жоффруа Валле, который сочинил то, первое послание.
Что-что, а водить пером по бумаге кузен капитана умел превосходно. Так же, как молоть языком всякий вздор. Бесстрашный капитан Жерар де Жийю, который мог взять за рога самого сатану, побаивался, откровенно говоря, общений со своим непутёвым братом. Болтливый язык подчас опасней пули или клинка. Особенно когда говорят о церкви и боге.
Единственное, что спасало Жоффруа Валле, было распространённое о нём мнение как о человеке слабоумном. Какой с дурачка спрос! Перед чудачествами Жоффруа Валле оказались бессильными и отец с матерью, и родные братья с сестрами, и жена Анна. Он выкидывал такие коленца, что окружающие только диву давались или в ужасе затыкали уши. Чтобы спасти Жоффруа, его близкие попытались официально, через суд, признать его слабоумным. Однако прево Парижа не поддержал их, сославшись на недостаточность фактов.
Недостаточность! Но можно ли назвать нормальным человека, который, к примеру, добровольно оставляет выгоднейшую и почётную должность королевского нотариуса-секретаря? Можно ли назвать нормальным человека, который сам о себе публично заявляет, что он слаб разумом?
Или взять последний случай. Раньше Жоффруа Валле, несмотря на свои беспрерывные чудачества, благополучно, как и подобает добропорядочному семьянину, жил с женой Анной. Но вдруг он оставил её, перебравшись на улицу Гренель в дом каноника Феррье.
— Я полюбил другую женщину, — заявил он жене.
— И уходите к ней? — спросила Анна.
— Нет, — ответил он. — Я просто ухожу от вас.
Кто, кроме человека с расстроенной психикой, способен сделать подобное?
Спрыгнув с коня у дома каноника Феррье, где теперь обосновался Жоффруа Валле, капитан привязал иноходца к кольцу, вделанному в каменную ограду, и толкнул дверь в сад.
Однако дверь оказалась закрытой.
— Простите, сударь, — услышал капитан и оглянулся. — Вы, вероятно, к господину Жоффруа Валле? Он совсем недавно ушёл со слугой на рыбный рынок.
Шустрый мальчишка лет десяти в упор смотрел в глаза капитану.
Ну, чем не чудачество? В друзьях у тридцатидвухлетнего мужчины крутятся вот такие недомерки, с которыми Жоффруа разговаривает, словно со взрослыми.
— Тебя, кажется, зовут Жан-Жаком? — сурово спросил капитан. — Ведь это ты перебил горшки в лавке горшечника?
— Было дело.
— Сбегай за Жоффруа! — приказал капитан, выискивая в кармане мелкую монету.
— Я и за так сбегаю! — откликнулся Жан-Жак. — Я вас, сударь, знаю. Вы — капитан Жерар де Жийю. Вы одной рукой подкову гнёте. Вы погодите, я живо.
И босоногий мальчуган юркнул в проулок.
Жан-Жак родился в семье Люсьена Ледрома девятым. После Жан-Жака у Ледромов родились ещё трое детей. Где при такой ораве уследить за всеми? Только успевай кое-как прокормить да приобрести самое необходимое из одежды. И, естественно, чем реже Жан-Жак бывал дома, тем меньше хлопот доставлял он матери, бабушке и сестрам.
Не один раз замечали мальчишки, что горшечник с соседней улицы не ходит к обедне. А раз он избегает обедни, значит — гугенот. И они решили проучить отступника.
Проникнуть в лавку горшечника через окно выпало на долю Жан-Жака. Его друзья караулили. После они клялись, что свистели изо всех сил. Но Жан-Жак так вошёл в роль, воюя с глиняными горшками, что ничего не слышал. Крепкой палкой крушил он направо и налево большие и маленькие горшки.
— Бей гугенотов! — кричал Жак. — Громи их! И вот этого толстопузого! И вот этого с тонкой шеей! Трах! Бах! Вот вам, гадам!
Он оглянулся лишь тогда, когда над ним нависла палка раза в три толще той, которой он громил горшки. Не палка, а целая дубина.
От первого удара дубины Жан-Жак успел увернуться. Дубина просвистела рядом, отбросив в сторону тяжёлый табурет и расколов надвое его толстое сиденье. От второго удара ему удалось уйти тоже. Но третий удар неминуемо достигал цели, и Жан-Жак, загнанный в угол, обречённо закрыл глаза, торопливо забормотав слова молитвы, обращенной к деве Марии.
Однако удара не последовало. Услышав пыхтенье и возню, Жан-Жак открыл глаза. Рука горшечника, занесённая вместе с дубиной, так и осталась за спиной. Её удерживал мужчина в огромном берете.
— Прочь! — сопел горшечник, пытаясь освободить руку. — Кто вы такой?
— Я ваш благодетель, — отвечал незнакомец. — Я спасаю вас от тюрьмы или от галер, где вы станете горько сожалеть о том, что расправились с маленьким негодником столь нелепым способом. Не лучше ли, оголив ему одно, специально предназначенное для той цели место, надрать его свежей крапивой. А после обработки отвести к отцу с требованием возместить лавке причинённый ей урон. В результате — вы снова будете иметь полную лавку горшков и избежите возможности попасть за решётку. Что лучше?
— Пожалуй, то, что предлагаете вы, — согласился горшечник. — Я вам весьма признателен, сударь. Вы, как я понимаю, зашли в лавку что-нибудь купить?
— У вас сегодня не слишком богатый выбор, — улыбнулся чудак в берете, оглядывая полки с черепками. — Я загляну как-нибудь в следующий раз.
Горшечник поступил в соответствии с советом незнакомца. Правда, вместо крапивы он использовал лозу, считая крапиву, хотя и жгучей, но слишком мягкой, а вечером повёл мальчишку к отцу.
— Деньги?! — взревел отец Жан-Жака Люсьен Ледром, который только что, усталый и раздражённый, вернулся домой. — Какие к дьяволу деньги? Да лучше бы вы убили этого мерзавца, чем приводить его ко мне. Нет у меня денег! А коль вы на месте не прикончили стервеца, то теперь это сделаю я сам. У меня давно на него руки чешутся.
Нужно же было случиться, что когда Люсьен Ледром с кухонным ножом гнался за своим сыном Жан-Жаком по улице, навстречу им шёл тот же самый чудак в огромном берете.
— Сколько просит за побитые горшки горшечник? — поинтересовался он. А узнав сумму, возмутился тоже: — Вы правы, он определённо жульничает. Там было разбито значительно меньше. Разрешите, я сам рассчитаюсь с горшечником. У вас, вероятно, сейчас трудно с деньгами, месье… простите, не имею чести знать вашего имени.
— Люсьен Ледром, — сказал отец Жан-Жака и спрятал кухонный нож.
Так Жоффруа Валле подружился с маленьким Жан-Жаком.
— Небось интересно бить палкой чужие горшки? — спросил он у мальчишки.
— Смеётесь, сударь, — возразил Жан-Жак.
— Зачем же ты их бил?
— Так ведь горшечник — гугенот. Почему он не ходит к мессе? Гугеноты против Христа, веры и короля.
— Вовсе они не против Христа, веры и короля, — возразил Жоффруа. — Они, вопреки издавна установившимся представлениям, считают, что во время причастия хлеб и вино в руках священника не на самом деле превращаются в тело и кровь Христа, а лишь символически. И потому в знак протеста не ходят к причастию. Понимаешь?
— Не-а, — признался Жан-Жак. — Не понимаю. А за такие слова, что вы говорите, если кто услышит…
— Испугался? — спросил Жоффруа. — Мысль, если она нова, частенько кажется большинству людей кощунственной и страшной. Я не гугенот, но считаю, что гугеноты умнее католиков, от которых они отделились.
То, о чём рассказывал Жоффруа Валле, было слишком сложно для Жан-Жака. Так сложно, что не укладывалось в его сознании. Что там католики и гугеноты! Оказалось, что Земля, Луна и Солнце — космические тела, которые вращаются в мировом эфире. Звёзды тоже космические тела. Обо всём этом люди знали уже и две, и три тысячи лет назад, а Жан-Жак услышал впервые. Оказалось, почти полторы тысячи лет назад в Древней Греции жил великий учёный Клавдий Птолемей, который доказал, что все звёзды и планеты находятся во вращательном движении. В центре нашей системы находится Земля, а Солнце, Луна и другие планеты вращаются вокруг неё.
— Это правда? — в восторге выдохнул Жан-Жак.
— Полторы тысячи лет считалось чистой правдой, — сказал Жоффруа. — А недавно в Польше умер другой учёный, Николай Коперник. Он пришёл к выводу, что Птолемей ошибся. В центре нашей системы, по мнению Коперника, находится Солнце, а Земля вращается вокруг него.