Ренуар, кто такой Ренуар? Я понятия не имел, но раз перекликаются, с таким уважением об этом написано, наверное, это замечательный художник. Меня спросили, что бы я хотел посмотреть. Я назвал Ренуара. Заведующая объяснила, что, к сожалению, сейчас Ренуара они показать не могут, потому что он как раз на реставрации. Но предложила других, не хуже Ренуара, а может быть, даже более крупных. Конечно, я с благодарностью согласился. И она показала мне Анри Матисса. Я совершенно обалдел: мазня какая-то. И потом сказал: «А настоящей живописи у вас нет?» И эта женщина посмотрела на меня грустными глазами: «Скажите, пожалуйста, мне честно, от всей души, вам не нравится Матисс?» Я ответил: «Нет, совсем не нравится; и не нужно мне ничего говорить, чтобы мне не пришлось вам солгать». И тогда она так печально мне: «Какой вы счастливый человек». Считалось, что уже навсегда покончено с таким искусством. Да, такое было время. А Матисса и Ренуара не нужно сравнивать, они совсем разные.
Бунт
В 1957 году моя жизнь принципиально изменилась. Я оказался во главе антиинститутского бунта. Как это получилось? Непонятно. Cитуация в нашем институте сложилась непростая, поскольку после фронта вернулось много людей старше нас, и они относились к обучению в институте как к деловому мероприятию. Их волновали не проблемы искусства, а получение диплома для членства в Союзе художников и, соответственно, получения заказов. Вместе с тем были также студенты, которым искусство было небезразлично. Они старались, пытались понять что-то и были недовольны преподаванием. Так получилось, что эти ребята попросили меня, чтобы я написал письмо в правительство с просьбой о помощи. В конце концов решили провести открытое комсомольское собрание и поставить вопрос о преподавании. Ведь все были комсомольцы, кроме тех, кто вернулся с фронта. Мы хотели вернуть тех преподавателей, кого изгнали во время последних сталинских репрессий. Сейчас я понимаю, что нельзя решить такие дела восстанием. Одним подходило, другим не подходило обучение, но люди-то разные, а большинство студентов ничего не хотели менять. Вот я и оказался замешанным в заговор, а преподаватели ко мне подходили и спрашивали напрямую: «Ну чего тебе еще надо?» Им казалось, что я чего-то хочу для себя, что меня недооценили, чем-то обидели. Они не понимали, что мои интересы не личные, а относятся к тому искусству, которым я хотел заниматься.
В общем, устроили бунт на собрании, договорились выгнать несколько педагогов, но ничего из этого, конечно, не вышло. Надо отдать должное: педагоги, против которых я выступал, – и директор, и профессора, – не пытались мне отомстить. Они отнеслись ко мне мягко. Мне, правда, вместо пятерки поставили четверку за живопись и рисунок. За диплом четверку, а я был отличником по всем предметам. Но хоть из института не выгнали, дали мне возможность его окончить и дальше вести самостоятельную жизнь, не связанную ни с МОСХом, ни с какими-либо другими государственными организациями. Я к этому как раз и стремился, потому что в отличие от сталинского времени, когда могли арестовать, среди ночи просто прийти и проверить, что ты делаешь дома, при Хрущеве уже не убивали за тот образ жизни, который ты выбрал сам. Дома разрешалось делать все что угодно. Но было невозможно не только продать, но даже просто выставить то, что ты сделал по своему усмотрению. Для преодоления запрета необходимо состоять в Союзе художников, а потом пройти отбор жюри. Как прожить в таких обстоятельствах? Вот это оставалось проблемой.
Работа в детских издательствах
Наша графика пребывала в лучшем положении, чем живопись, потому что в живописи культурная традиция оборвалась, а в графике сохранялась, и основа оставалась более прочная. Здесь нужно рисование, и вместе с тем есть возможность работать официально, потому что книжная продукция, вообще графическая продукция, была более высокого художественного уровня, чем все, что инициировал Союз художников, уничтоживший живописную культуру. В графике же преемственность в какой-то мере продолжала существовать, то ли вследствие памяти о наследии «Мира искусства», то ли потому, что все-таки еще были живы такие великие графики, как Владимир Андреевич Фаворский и Владимир Михайлович Конашевич. Самим фактом своего существования они поддерживали традицию и профессиональный уровень.
Можно было работать в издательстве и находить общий язык с руководством путем взаимных уступок. Но я совершенно не был подготовлен к работе с книгой. У меня ведь другое, живописное образование. Из нас всех только Илья Кабаков соответствовал этой профессии, поскольку учился на факультете графики, возглавляемом Борисом Александровичем Дехтеревым, по совместительству главным художником «Детгиза». Под его руководством Илья Кабаков уже в институте делал книжки для издательства. И его первые технические уроки для нас с Олегом Васильевым оказались полезны: Илья объяснил, как начать работать с книгой, как посчитать текст, сообразить, сколько отводить места для рисунков. А дальше мы двигались сами. У меня уже был опыт работы с журналами: приходилось готовить иллюстрации к рассказам в журнал «Пионер».
Сначала мы с Олегом работали раздельно, а потом объединились, поняв, что так веселее и легче. Мы были единомышленниками, ездили в путешествия, помогали друг другу. Поэтому как-то все само собой получалось. Пробовали рисовать по-разному, но лучше всего получались цветные иллюстрации, потому что черно-белые изображения рисовать вдвоем труднее.
Мы попали в издательство «Малыш», очень маленькое в отличие от огромного и мощного «Детгиза». Поначалу «Малыш» и книжек не выпускал, а только «картонки», раскладушки, ширмы, но с появлением главного художника Ивана Львовича Бруни превратился в настоящее издательство, выпускающее хорошие и интересные книжки. И как-то сразу Бруни нас приметил. Ему понравились наши рисунки, мы начали работать легко и с удовольствием.
Но вдруг новая напасть: в газете «Правда» опубликовали статью «Формализм в детской иллюстрации», и в перечень имен «формалистов» одними из первых попали и мы с Олегом. После публикации статьи в книжном отделении МОСХа состоялось собрание, и нам перестали давать работу. Примерно около полугода мы не могли получить ни одного заказа, но потом постепенно дело наладилось, мы пересмотрели свой стиль, откровенно далекий от общепринятого.
В издательстве «Малыш» сменилось начальство, и новым главным художником назначили Евгения Михайловича Рачева, человека крайне консервативного, противника формализма. Тем не менее в это время нам заказали для оформления книжку стихов Ирины Токмаковой «Поиграем!». Тут появился Рачев, попросил показать макет. Художественный редактор пошел к Рачеву и сразу стал критиковать: «Эти художники не самые лучшие, у нас есть лучше». Евгений Михайлович сказал: «Ну хорошо, покажите мне, что они принесли». Редактор показал тщательно нарисованный макет. Рачев удивился: «Позвольте, ведь они же умеют рисовать! Пусть остаются и сделают эту книжку».
Так мы и остались, а он все теплее к нам относился. Потом мы стали получать заказы на сказки Перро, Андерсена, что случалось довольно редко для таких, как мы: обычно заказы передавали маститым художникам с именем, положением и авторитетом. Рачев рисковал, но надеялся каждый раз, что книга получит премию или приз. Никаких призов нам не доставалось, правда нас ввели в состав художественного совета, а члены художественного совета имели привилегию подавать заявку. Мы пользовались возможностью и каждый раз подавали заявку на сказки. После «Красной Шапочки» появилась «Золушка», потом «Спящая красавица», «Кот в сапогах» и другие. За 30 лет и три года в издательстве «Малыш» мы оформили больше сотни детских книг. Самые любимые – «Золушка» и «Дикие лебеди». Дальше наша карьера детских иллюстраторов пошла спокойно, больше нас не трогали.
Книжное рисование оставляло нам время для занятий своим основным делом – живописью. Мы старались так распределить свой год, чтобы осень и зима, когда темно, приходились в основном на книжную работу, а весна и лето оставались на живопись. Такой порядок у нас получался, а без него какой же смысл? Мы не хотели превратиться в детских иллюстраторов, хотя книжная иллюстрация давала материальную базу и возможность работать над тем, что было предметом основного увлечения.
Когда мы иллюстрировали стихи или тексты народов СССР, не просто сказки, а конкретную литературу, то присутствовали авторы, а мы, согласно обязательствам, показывали рисунки в республиканских представительствах и консульствах. Илья Кабаков сделал книжку, которую рисовал с натуры, и она вызвала скандал. Когда авторы увидели кабаковскую книжку, то страшно возмутились несоответствию своих ожиданий и того, что было на самом деле, и сочли, что художник все придумал. Хотя у него все выглядело натурально. Проверяющие хотели видеть современные дома, современную одежду. Мне Кабаков сказал: «Все. Больше с натуры никогда рисовать не буду». Позднее он успешно исполнил свое обещание.
Постепенно мы стали всерьез и с удовольствием относиться к книжным заказам, не только чтобы зарабатывать деньги. Существовали и другие способы заработка – изготовление плакатов, копий – все художники по-разному устраивались. Но главное все-таки было связано с профессиональным рисованием, живописью – нашей специализацией по образованию.
В детской иллюстрации художник играет роль не меньшую, чем автор, ему отводится много места, и важная роль при чтении или рассматривании книжки, конечно, достается ему. Возраст наших читателей от 5 до 8 лет. Мы иллюстрировали только детские книжки и никогда не брали взрослые, потому что там иллюстрации существуют отдельно от текста. А мы хотели сделать так, чтобы книжка была единой, сохраняла цельный зрительный характер, непрерывное впечатление – от первого титульного листа до последней страницы. Предполагается единый колорит и конструкция. Текст продолжается в рисовании, рисунки как бы его дополняют, поэтому т