Начиная работать в Америке, понимаешь, что все практические проблемы здесь умеют быстро разрешать. Понадобился огромный подрамник, который не входил ни в одни двери и окна. Для американцев не возникло никаких препон. Ничего страшного, сказали. Шурупы поставили посередине, и подрамник стал складываться пополам. Потом я на этот подрамник натянул холст, сделал картину, и она тут же, еще сырая, была отправлена на выставку. Я перепугался, что вся краска с одной половинки к другой прилипнет, когда они сложили подрамник. Но оказалось, что они что-то подложили, и эти две половинки не соприкасались, а стояли друг от друга на расстоянии, на тех же шурупчиках. Американская деловитость, быстрота и сноровка неподражаемы.
Я видел, как это делается и чего от меня хотят, но так работать не мог. Они, конечно, ждали от меня скорости и объема, количества, но когда увидели, что я работаю все время, дурака не валяю, то от меня большего ничего уже и не требовали.
Дирижабль
В 1989 году, когда мы еще жили в Нью-Йорке, меня пригласили в Париж оформить дирижабль к двухсотлетию Французской революции. Предполагалось, что дирижабль должен символизировать единство Востока и Запада. Поэтому работу предложили сделать мне и американскому художнику Киту Харингу. Я уже был знаком с ним ранее. У Харинга было очень естественное, органичное совмещение рынка и его искусства. Это такая счастливая судьба. Он не был признан изначально. Никто его не знал, не видел. Рассказывают, что он просто забегал в метро в Нью-Йорке, оглядывался, нет ли стражей порядка, и тут же наносил свои огромные рисунки на стены туннелей. Они имели успех и привели его к славе и деньгам. Далеко не у каждого так получается.
Мастерская Харинга произвела на меня сильное впечатление – целое учреждение, масса людей бегали туда-сюда, что-то носили, переносили. Пространство заполняли его выставленные изделия, пачки бумаг, упаковки футболок, сотни рубашек и чего-то еще. Сам он был болен СПИДом и обречен, и уже знал это, и тем не менее работал как сумасшедший. Одновременно делал некоммерческие работы, но главное место занимала коммерция. Кит, очень приятный, высокий, довольно красивый, спокойный, даже скромный человек, никогда не повышал голос, но, когда знаешь его судьбу, понимаешь, что человек обречен, наблюдать это было очень тяжело. Через некоторое время я получил заказ. Нам с Наташей прислали специальные приглашения, и мы приехали в Париж, где опять увиделись с Китом Харингом.
Предполагался диалог полярности – Америка и Россия, поэтому с одной стороны русское изображение, с другой – американское. Что касается меня, я выбрал вариант с текстом и написал слово «Перестройка». А Кит Харинг готовил огромную черную змею на белом фоне, у нее лилась изо рта кровь. То есть она была как бы убита этой революцией. Писать буквы в первую очередь помогала Наташа и очень симпатичные ребята из Академии художеств, старательно выполнявшие задание. У каждого в распоряжении, и у Кита, и у меня, был этаж бывшего гаража «Рено». Гигантское помещение. Размеры наших работ были тоже огромные, больше 10 метров. Проблема была в том, что, как оказалось, организаторы сами просто не представляли весь процесс. И когда мы пришли, все видели только это пространство и два огромных полотна, по полотну на каждом этаже – для Кита Харинга и для меня. И непонятно, что дальше.
И вот тут Кит Харинг проявил настоящую американскую хватку. Он сказал: будем использовать краски, которыми красят автомобили, потому что никто не знал, какими красками надо расписывать два полотна из шелка, не поддававшиеся ни растяжке, ни укреплению, потому что шелк пузырился. Работникам выдали по белому комбинезону. Замечательно, что Кит Харинг уже привез с собой операторов, врубил музыку и взял дело в свои руки. В конце концов все сложилось хорошо. Доставили необходимые краски, чтобы все делать одновременно. Харинг связал флейцы – две малярные кисти, и получилась широкая кисть, а потом в большом количестве развел черную краску. Макал эту щетку в черную краску и рисовал змею, просто протягивая извивающуюся линию через кольца. Важно было все делать сразу и ясно держать в голове то, что должно получиться. Вся работа состояла из двух отделений: первый час, потом перерыв на короткий отдых и завершение.
Самое интересное, что Харингу было не важно, как закреплять это шелковое полотно на полу. Он быстро этой кистью прошелся по нему и сразу нарисовал линию. А мне нужно было закреплять, и не получалось, потому что полотно пузырилось. Но тут организаторы нашли выход. Оказывается, в Англии существует фирма, чуть ли не единственная в мире, которая делает такие полотна с рисунками на дирижабле для рекламы. Из Англии вызвали специалиста. Он приехал и привез уже готовый рисунок, фотографию которого ему послали по факсу. Его увеличили, подложили под шелковое, довольно прозрачное полотно. И тогда мы с ассистентами по контуру на бумаге, просвечивавшему сквозь ткань, начали выводить рисунок. А потом уже на следующий день раскрашивали синей и красной красками буквы, взяв половую щетку для уборки в отеле. Ассистентка забрала эту щетку, вымазала в краске, и ею помощники все эти полотна раскрашивали.
Интересно, что ребята явно болели за Россию, и когда у нас возникли сложности с непониманием, что делать, как прикрепить, красить, они очень переживали, но в конце концов остались довольны и горды результатом. А для характеристики Харинга примечательна еще одна деталь, которая меня тогда просто потрясла: он был со своим то ли другом, то ли ассистентом, (наверное, это было и то, и другое), похожим на китайца. И в какой-то момент, тот, зная, что я не говорю по-французски, подошел и сказал Наташе: «Вы скажите Эрику, что там надо то-то и то-то сделать». Не помню уже, в чем там было дело, но он подсказал, как лучше укрепить, раскрасить, чтобы не испортить полотно, и это было сделано очень незаметно и деликатно. И я прислушался к его предложению, это было, конечно, очень по-товарищески. Вообще Кит Харинг держал себя дружески. Очень хорошо было с ним работать. В первый день черная змея была готова, а на следующий день красной краской он добавил кровь. То есть у змеи кровь лилась – убитая змея. Имелось в виду, что революция убила эту змею.
Вместо гонораров за эту работу нам предложили бесплатное проживание в парижском отеле в течение месяца. Кит Харинг выдвинул единственное условие: предоставить ему номер в одной из самых дорогих гостиниц на Вандомской площади. Правда, он пробыл там два или три дня и сразу уехал. А мы остались на целый месяц, чем были очень довольны.
Харинг, надо сказать, выглядел очень эффектно, и с самого начала организовал себе рекламу: в белом комбинезоне тянул эту черную линию на белом фоне. И операторы его снимали со всех сторон. Но в результате он все-таки несколько ошибся в размерах. Когда дирижабль подняли в воздух, то рисунок оказался немножко мелкий и дробный. А дальше произошла вообще анекдотическая ситуация: выяснилось, что в конце концов этот дирижабль не будет запущен. Изначально организаторы намеревались поднимать его над Парижем, предполагая, что в дирижабле существуют какие-то окошки, через которые стражи порядка смогут наблюдать за толпой. Но что-то пошло не так. Скорее всего, они испугались надписи «Перестройка», которая в центре соединялась в такой кулак, как серп и молот. В итоге дирижабль над Парижем не запустили. Но он, пролетев через всю Англию, где было производство, приземлился, и его отправили в Нант. Дальше мы о его судьбе ничего не знаем.
Испания
Из Америки мы приехали в Испанию, где готовилась моя новая выставка. В Мадриде мы жили недалеко от вокзала и площади Аточа. В соседнем доме над дверью на барельефе был изображен Дон Кихот, и на мемориальной доске пояснялось, что именно отсюда, из этого дома, из этой двери Дон Кихот отправился странствовать по всему миру. Мое ателье находилось на крыше дома с башней, оттуда открывался прекрасный вид на весь Мадрид. И знаменитый мадридский музей Прадо совсем близко, даже крыши видны. Наверху дул сильный холодный ветер, хоть и стояла весна. В мае в Испании обычно тепло, но в этот момент было очень прохладно. Этот сильный ветер стал для меня основой в моей работе, потому что он дул оттуда, из Москвы, с северо-востока. И все мысли, все ожидания сосредоточились в той стороне. Так появилась картина «Вид Москвы из Мадрида». Два силуэта – Москвы и Мадрида – отражали охватившую меня непонятную тревогу, и действительно, через два месяца в Москве произошел путч.
Мы много путешествовали по Испании, посмотрели работы Эль Греко в Толедо, видели праздник Пасхи в Мадриде, праздник огня в Валенсии. Побывали в Севилье, Гранаде и других городах. Из особых впечатлений – величественная, суровая, жесткая церковь по дороге в Толедо. Церковь называется «Примирение», а издали видны скала и огромный крест наверху, что сразу привлекает внимание. Она построена во времена правления Франко. Испанцы относятся к ней двояко: они вроде стесняются фашистской архитектуры и символики, где герои – узнаваемые гитлеровские рыцари, а с другой стороны, гордятся этой постройкой. Среди достопримечательностей в ней – два симметричных захоронения – могила Франко и могила Хуана Негрина (главы первого республиканского правительства, противника Франко. – Прим. ред.).
Франция
Министерство культуры Франции предоставило мне мастерскую в Париже в резиденции Сите дез Арт, где я работал в течение двух лет. В Париже мы впервые почувствовали себя на своем месте. В благополучном Нью-Йорке мы все-таки ощущали себя посторонними из-за того, что в Америке другие привычки, быт, сознание и жизнь устроена по-другому. А во Франции сразу ты как будто свой. Я вообще с детства был галломаном и действительно безумно любил все французское, Наполеон, мой кумир, притягивал меня. Атмосфера в городе более спокойная, не такая деловая, как в Нью-Йорке. Здесь другой мир: люди сидят в кафе, разговаривают, смеются по-домашнему. Нет такой бешеной гонки, что сказывается и на работе. Город и правда красивый. А главное – Нотр-Дам. Вообще, этот период французской готики, мне кажется, самый лучший, когда воздвигались соборы, такие как Реймсский и Шартрский, что наложило отпечаток на эпоху, на всю Европу.