Кан никогда не скучал по отцу. Он стал для него полулегендой. Мастер всегда говорил, что он должен чтить своего отца, но тот был слишком далеко, чтобы Кан мог выразить своё почтение. А Мастер всегда был рядом.
Весь первый год он ежедневно приходил к Мастеру в пещеру, сперва боясь это необычное огромное существо, потом любопытствуя, ожидая чего-то нового, а иногда разочаровываясь его молчанием и проявляя нетерпение.
Мастер почти не разговаривал; он бродил по пещере на четырёх конечностях, волоча за собой крылья, нюхал воздух, прикладывал ладони и уши к земле и стенам. Иногда они просто сидели друг против друга: пхуг смотрел на него своими круглыми чёрными глазами, и Кану вдруг становилось жарко, по всему телу выступал пот, сердце колотилось, и это не прекращалось до тех пор, пока он не вскакивал с камня и не бросался в море, окунаясь с головой, чтобы охладиться. А когда возвращался обратно, его одежда и сам он почти сразу высыхали.
Какой в этом скрывался смысл? Кан не знал. Тогда ему было всего восемь лет.
После года молчания Кан досконально изучил старого Мастера и смог бы отличить его от миллиона других пхугов. Он знал его запах и повадки, видел спящим, закутанным в крылья, похожим на кусок скалы. Он делил с ним пищу и чувствовал растущее единение с этим созданием, которое становилось для него всё более родным.
Оставшись без отца, Кан начал покупать продукты в деревне за холмами, прогуливаясь туда вместе с котом. Он общался с матерью по интернету и следовал в быту всем её инструкциям, поскольку слушаться родителей был приказ Мастера, а слушаться Мастера — приказ отца. Пхуг зачаровал его так, чтобы одинокий ребёнок с холмов ни у кого не вызвал интереса, и Кан свободно бродил по деревне, смотрел на рыбацкие лодки, заходил в магазинчики, в большую церковь, и наблюдал за жизнью людей, которые казались ему гораздо более чужими, чем подземный вампир в пещере у моря.
Вскоре после отъезда отца они начали рыть. Это была первая магия, которую объяснил ему пхуг, и волшебство подземного мира, его необъятность и неожиданное богатство пленили Кана. Они рыли норы, слушали разговоры, изучали минералы, флору и фауну подземелий, бродили по коридорам, где Мастер учил его ориентироваться во тьме, и Кан сам не заметил, как старый пхуг стал для него всем в этом мире. Он уже не мыслил своей жизни без Мастера. Он хотел всегда быть рядом, слушать его, выполнять все его указания. И когда это произошло, началось реальное ученичество.
Двери спирального термитника отворились. Кан инстинктивно подался назад, в тень комнаты, но это была нейтральная территория, и как бы ни относились друг к другу выходившие из здания люди, здесь они соблюдали нейтралитет.
Колдуны шли один за другим, неторопливо, в молчании, почти торжественно. Можно было многое сказать о племенах и народах, что здесь собрались, но Кана не интересовала этнография; он рассматривал их наряды, яркие, длинные, с узорами, которые сами по себе были заклинаниями; он наблюдал за тем, как они смотрят друг на друга и как они друг друга игнорируют; он изучал их фамилиаров — один колдун был покрыт шевелящейся массой муравьёв, за другим шествовала пара деревянных фигурок-духов, — и чувствовал, как вместе с ними из дверей на площадь выползает что-то ещё: атмосфера переговоров, коллективное сознание переговорщиков, сохранявшееся, пока они не разошлись по своим временным жилищам. Кан не заметил, как к двери подошёл Вальтер и тоже стал смотреть на колдунов.
— Жуткое дело, — сказал он. — Вот они идут, опасаются друг друга, презирают, ненавидят, никому не верят. Не хотят мира, но вынуждены вести о нём переговоры с тем, кого боятся больше, чем любого проклятия.
Кан посмотрел на Вальтера с искренним изумлением.
— Откуда ты знаешь?
— Ну… сложно объяснить. Просто вижу. В языке их тел, в несказанных словах…
— Читаешь мысли? — с подозрением осведомился Кан.
— Нет, мысли я читать не умею. Дело не в мыслях. Люди говорят не только словами, а я умею читать эти сообщения.
— Язык тела.
— И тела тоже. Любой язык. — Вальтер посмотрел на Кана. — Любой способ коммуникации. Это у меня с рождения.
Колдуны разбрелись; последним вышел маленький пигмей с оранжевой птицей на плече и неторопливо удалился с площади. Двери в термитник остались открыты.
— Иди, — проговорил Рафики из-за их спин. — Он на тебя не сердится.
Кан никогда не считал, что отец на него сердит. Это было не то слово. Когда он возвращался погостить в дом матери, то иногда заставал там отца. Его отношение не было холодным или равнодушным — напротив, он с интересом слушал рассказы сына о том, чему учит его Мастер, но, кажется, полностью переложил на пхуга всю ответственность, больше не давая Кану советов и указаний, уклончиво отвечая на вопросы, и лишь несколько лет спустя он узнал, почему это так, почувствовав восхищение отцом и страх перед такой проницательностью, казавшейся ему тогда невероятной для человека.
Почти два десятка лет они виделись несколько раз в год, случайно или собираясь всей большой семьёй; отец был сдержанным, ровным, не слишком эмоциональным человеком, который одинаково относился ко всем своим детям и уделял им равное внимание. Но три года назад жизнь Кана радикально изменилась, и это изменение дало ему возможность увидеть отца на другой территории — на его. Ошеломлённый и смятенный, Кан вернулся к Мастеру, надеясь никогда больше не бывать в Африке.
Он вышел из дома и направился к термитнику. Вальтер проводил его взглядом и повернулся к Рафики.
— Давай-ка мы с тобой выпьем чего-нибудь, — сказал тот, — а ты мне расскажешь, как дошёл до жизни такой.
— Я не пью алкоголь, — отказался Вальтер.
— Так и я его не пью! — воскликнул старик, с энтузиазмом накрывая на стол. — Да и какой тут алкоголь — под куполом он сразу превращается в воду! — Он вскипятил чайник. — Это ройбос, великолепный африканский чай.
Вальтер знал, что такое ройбос, но, помня о предупреждении Кана, решил на всякий случай не очень откровенничать.
Внутри термитника был полумрак, но зрение напрягать не приходилось. В помещении, чьи стены и потолок скрывались во мгле, стоял длинный деревянный стол и отодвинутые в сторону стулья. Из глубины до Кана доносились тихие голоса. Он вошёл и на секунду захотел обернуться гепардом, чтобы разглядеть место, в котором оказался.
— Проходи, — сказал из темноты полковник.
Кан пошёл мимо стола, различив впереди две фигуры. Его отец был там с другим легионером, за обманчиво приятным лицом которого скрывался жёсткий игрок; незнакомец лишь коротко кивнул и молча направился к выходу. Двери за ним закрылись. Оранжевые светильники на стенах вспыхнули ярче.
Имей Кан возможность выбирать, он бы никогда не выбрал для встречи это место. Он не знал, где оно находится, что за пространство внутри этого здания, что за магия царит в нём, и может ли он здесь колдовать. Как они вели тут переговоры? С таким же успехом можно договариваться с горной грядой, с джунглями или с текущей рекой. С пространством, где кто-то живёт, но его не видно. Кан невольно сжал кулаки — и это его отцу удалось отразить…
Полковник сказал:
— У меня есть для тебя дело.
Кан остановился в паре метров от отца. Он казался ему фантомом, сотканным из атмосферы иных миров, совершенно чужим существом, только притворявшимся человеком.
— Какое дело? — хрипло спросил Кан.
— Интересное. Тебе понравится. Тебе и твоему спутнику.
Кан не знал, что ответить. Ему хотелось поскорее всё узнать и покинуть термитник — при всей своей любви к темноте эта его нервировала.
— Я вижу в тебе какие-то изменения, — вдруг сказал полковник. — Что произошло?
От его взгляда Кан оцепенел. Какого ответа ожидает отец?
— Что именно ты видишь? — спросил он, защищаясь.
— А что видел ты, когда мы встретились в Кисуму три года назад?
Кан молчал.
— Что? — спросил отец.
— Я… я видел, что ты расстроен и не веришь мне…
И тут он подумал о Мастере. Кулаки его снова сжались, челюсти стиснулись; он не хотел, чтобы отец видел, как ему больно — хотя это глупо, тот давно уже всё увидел, возможно, знал причину и вообще знал всё из-за своей изменённой природы, личины, которую обретал на этом континенте, или же наоборот, лишался всех личин, давая приют сущности, использовавшей его тело для каких-то своих нужд — полупришелец из другого, неведомого Кану мира…
— Мастер, — произнёс Кан. — Умер год назад.
Он отвернулся, чтобы отец не видел слёз, и внезапно замер, ощутив, как тот вдруг оказался рядом и обнял его. Он вновь оцепенел — это было неожиданно и даже страшно, — но объятия были вполне человеческими, мягкими, сочувствующими, и Кан нерешительно поднял руки, положив их на спину отцу, не отваживаясь обнять его по-настоящему.
— Я понимаю, — сказал полковник, отстраняясь. — Понимаю лучше, чем тебе кажется. Сядь. — Он указал на ближайший стул, и Кан повиновался. — Я знаю, как тебе тяжело. За последний год ты почти не покидал свою ферму, и мне не хочется тебя потерять, что бы ты обо мне ни думал.
Кан молчал, сознавая, какое у него сейчас выражение лица.
— Завтра утром человек, которого ты забрал у людей Читемо, отправится выполнять задание Легиона. Ты можешь поехать с ним.
— Вальтер? — переспросил Кан. — Разве он легионер?
— Нет, но и ты не легионер, что не мешало тебе нам помогать.
— А зачем его взяли люди Читемо? — спросил Кан, радуясь, что они ушли от темы Мастера. — Это как-то связано с тем заданием?
— Косвенно, — ответил полковник. — Понимаешь ли, Северной Африкой занимается человек, которому не слишком удаётся наводить там порядок, да он к этому и не стремится. Он развлекается тем, что засылает на мою территорию банды, а я и мои люди вышвыриваем их обратно. Не знаю, зачем он нужен Легиону, зачем Легиону нужна такая ситуация, но придёт время… Так или иначе, ему стало известно, что Вальтер представляет большую ценность, поскольку Штаб поручил ему сделать то, чем в конечном итоге занимаюсь я — то есть найти его, объяснить, что от него требуется, и отосла