Александр благосклонно выслушал Ермолова и оставил свое решение в силе.
Все это довольно странно. С одной стороны, Александр явно благоволил генералу. С другой — раз за разом он назначал его на должности вопреки желанию назначаемого, не допуская его до командования боевыми частями.
При этом Александр устроил новому начальнику над артиллерией режим наибольшего благоприятствования: «В облегчение возложенных мною затруднений и ускоряя распоряжения Артиллерийского департамента, Государь приказал мне, составя ведомости о всех необходимо надобных предметах, доставлять их графу Аракчееву, который для немедленного удовлетворения требований будет объявлять волю его инспектору всей артиллерии барону Меллеру-Закомельскому».
Армия должна была выступить в Заграничный поход 1 января 1813 года. Для того чтобы подготовить находившиеся в строю артиллерийские роты, у Ермолова оставалось две недели.
Поход в Европу
Мы не будем углубляться в подробности первого периода военных действий 1813 года — множество локальных столкновений, в которых, как правило, русские и прусские войска отбрасывали немногочисленные французские части, были прологом основных, ключевых событий этого решающего года.
Ермолов начал новую кампанию, как мы знаем, в новом качестве, отнюдь его не радовавшем. Командование всей артиллерией русских армий было, разумеется, почетным постом, но он мечтал о другом. В этой новой должности на него навалилась масса разнообразных проблем небоевого характера.
Причем решение многих из этих проблем зависело не от него. Формирование батарей из тех орудий, что остались под Вильно, и обучение рекрутов, назначенных в артиллерию, происходили без его участия. Он был в наступающей армии.
Одной из главных задач было снабжение артиллерии зарядами. Но он далеко не всегда мог контролировать движение парков, застревавших на зимних дорогах и не поспевавших за армией. Доставка снарядов и пороха из России тоже была фактически вне его контроля.
Зная Ермолова, мы можем смело утверждать, что он делал все, что было в его силах…
16 апреля в Бунцлау умер Кутузов. Главнокомандующим Александр назначил графа Витгенштейна.
В это же время активизировались французы и нанесли союзникам ряд частных поражений. На театр военных действий прибыл Наполеон.
20 апреля произошло первое большое сражение у города Лютцена. Поскольку непосредственного участия в сражении Ермолов не принимал и только его печальный финал резко отразился на его положении, подробно описывать ход битвы мы не станем.
Союзники потеряли около двадцати тысяч человек.
Эйфория, которая владела русской армией после триумфа 1812 года, кончилась. Было ясно, что Наполеон остался Наполеоном.
Очевидно, кое-кто вспоминал мрачное предсказание Кутузова, сделанное в частном разговоре: «Как воротимся? С мордой в крови!»
Старый фельдмаршал лучше, чем кто бы то ни было, понимал, что победа над Наполеоном отнюдь не обеспечена. Он считал: «Отдаление наше от границ наших, а с тем вместе и способов, может показаться нерасчетливым…» В марте Кутузов писал рвущемуся вперед Витгенштейну: «Я не спорю, сколь полезно было бы захватить более Германии и тем ободрить и поднять народы, но польза сия равна ли будет той опасности, которая нам предстает от последственного ослабления нашего самым тем отдалением и усиливанием неприятеля по той же самой пропорции».
Но теперь уже не он определял стратегию.
Поражение при Лютцене отрезвило Витгенштейна, но провал этот надо было как-то оправдывать. Репутация самого удачливого из генералов была поставлена на карту.
Муравьев передает немедленно возникшие слухи: «Говорили, что Государь хотел на следующий день возобновить сражение, но не сделал сего по причине недостатка в артиллерийских снарядах оттого, что парки наши отстали».
Михайловский-Данилевский в своих «Записках о походе 1813 года» представляет ситуацию несколько по-иному: «Граф Витгенштейн, доложив Императору, что еще на некоторое время останется на поле для распоряжений к завтрашнему наступлению, приказал из парков Главной квартиры армии, только что в этот день поступившей под предводительство его, снабдить снарядами орудия, бывшие в деле. Генерал, в ведении которого сии парки находились, донес, что они далеко отстали, и что снарядов нет. „Так извольте же о сем лично доложить Государю“, — отвечал ему граф, который единственно по причине недостатка в снарядах принужден был отменить намерение свое дать вторичное сражение и на следующий день отступил».
Михайловский-Данилевский не любил Ермолова, которому фактически не нашлось места в его истории Наполеоновских войн, и потому в своей официальной версии событий охотно принял личную версию Витгенштейна.
Вполне возможно, что снарядов и в самом деле не хватало. Но причина отступления союзников была куда серьезнее.
Участник этого боя Норов свидетельствует об отсутствии сколь-нибудь единой системы управления армией: «После сего можно ли удивляться, что, при одинаковой храбрости, победа склонилась на ту сторону, которая была сильнее и где все в мгновение ока приходило в исполнение по повелению одного, опытного и великого полководца».
Предлагает Норов и более правдоподобную причину отступления после тяжких потерь, понесенных русской и прусской армиями. «Впрочем, ничто еще не было потеряно; мы были отражены, но ночевали на месте сражения. К тому же гвардия, исключая стрелков некоторых полков, не была в деле. Тридцатитысячный корпус Милорадовича не сделал еще ни одного выстрела, и с рассветом должен был присоединиться к армии. Он имел довольно сильную артиллерию, следовательно, мог на другой день возобновить сражение; между тем подоспели бы наши парки. Но союзные государи, быв свидетелями сильного урона и узнав, что Лористон занял уже Лейпциг, приказали отступление».
Главная причина отступления союзных армий заключалась в тяжелых потерях и опасении проиграть Наполеону маневренную войну — оказаться атакованными во фланги и в тыл.
Александр хорошо помнил Аустерлиц, а Фридрих Прусский — Йену. Немаловажным фактором, заставившим их принять решение об отступлении, был страх перед Наполеоном. Они не хотели рисковать. Продолжение битвы могло закончиться катастрофой. И они проявили благоразумие.
Версию самого Ермолова, как это часто бывало, закрепил Денис Давыдов: «Граф Витгенштейн, не отличавшийся большими умственными способностями, потерпел здесь поражение; он приписал, как известно, свою неудачу недостатку снарядов к артиллерии, это несправедливое обвинение, повторяемое позднее нашими военными историками, опровергается следующим: во-первых, положительно известно из достоверных источников, кои некоторые наши военные историки не хотели принять во внимание, что Ермоловым, бывшим начальником артиллерии всех армий, было приготовлено снарядов более, чем было их выпущено в Бородинском сражении; а во-вторых, парки, наполненные зарядами, оставались нетронутыми в течение боя, во все время лишь в шести верстах от поля сражения».
К последней фразе Давыдов сделал примечание: «Все мною здесь сказанное основано на документах, хранящихся в артиллерийских архивах».
И далее: «Ермолов, лишившийся поста вследствие этого вполне недобросовестного обвинения, был заменен мужественным, деятельным и остроумным князем Яшвилем <…> который, будучи старее его в чине, находился, однако, под его начальством в этом сражении. Ермолову, кроме того, было приказано главнокомандующим доложить нашему Государю и королю Прусскому о неблагоприятном исходе этого сражения; таким образом, Витгенштейн, желая еще более повредить ему в глазах Его Величества, избрал его вестником неудачи».
По докладу Витгенштейна Александр снял Ермолова с должности начальника артиллерии армий.
Ермолов этой должности не хотел и рад был бы от нее избавиться, но — не таким образом и не при таких обстоятельствах. Это был тяжелейший удар по его самолюбию. Никогда еще за всю службу его не обвиняли в нерадивости и не объявляли виновником поражения.
17 мая он отправил письмо Аракчееву:
«Во время пребывания в Дрездене, ваше сиятельство, рассчитав средства к укомплектованию артиллерии людьми, лошадьми и снарядами, определить изволил пять дней срока на приведение того в исполнение. Прибывшие в Дрезден люди, лошади и парк № 1-го доставили мне возможность исполнить то прежде, а мая ко 2-му числу прибыли к армии и вообще все парки, которые имел я в моем распоряжении. К 7-му числу представил я подробнейший обо всем отчет начальнику артиллерии г. генерал-лейтенанту князю Яшвилю.
Представляя при сем записку и ведомости обо всем, что зависело от моего распоряжения, какие вообще имел я средства, просить всепокорнейше ваше сиятельство осмеливаюсь представить их по рассмотрению Вашем Государю Императору.
Долгое время имевши честь служить под начальством вашего сиятельства, не мог я укрыть от вас образа поведения моего по службе, и не сомневаюсь, что известно вашему сиятельству, что я никогда и ничего не достигал происками, не дозволял их себе и не терпел в подчиненных моих.
По справедливости, ваше сиятельство, никогда не останавливался я обращаться с полною моею к вам доверенностию и теперь, не изменяя правил моих, вас же всепокорнейше упрашиваю представить Государю Императору мои бумаги.
Общая молва обвиняет меня недостатком снарядов. Я все то имел при армии, что имел в распоряжении; более не мог иметь того, что мне дано. Записки мои объяснят вашему сиятельству точное состояние артиллерийской части. Если что упущено мною по нерадению о должности, по недостатку деятельности, я испрашиваю одной и последней милости — военного суда, которого имею все причины не страшиться и единственным к оправданию средством».
Судя по этому письму, дело было уже не только в потере должности, но и в страхе потерять с таким напряжением завоеванную репутацию в армии. «Общая молва обвиняет…» У недругов Алексея Петровича появилась сильная карта.