В другие времена женщине (даже той, которая носила на себе пояс девственности) разрешалось позволять ухажеру самые смелые жесты, даже поощрять его к ним, не нарушая тем супружеской верности, так как последняя ограничивалась самим половым актом. Бывали времена, когда муж был самым усердным сводником, ежедневно продававшим свою жену, а замужняя женщина — самой ловкой и деловитой проституткой, устраивавшей на своем супружеском ложе карьеру мужа, обезвреживавшей его конкурентов, выигрывавшей его процессы, удесятерявшей его состояние и т. д. С эпохами и классами, считавшими брак по любви высшим идеалом, соседствовали и такие, которые не считали любовь необходимым условием брака, которые были склонны видеть в любви даже нечто несовместимое с браком и смотрели на выбор жены с точки зрения простого расчета или простого производства детей. Древние греки, например, относились к браку именно так. Вот почему женщина у них должна была стать гетерой, чтобы иметь право быть подругой. Вот что по этому поводу сообщает историк С. В. Ешевский:
«В государственной жизни женщина, очевидно, не могла стоять наравне с мужчиной и никогда не стояла. Женщину в древних государствах не относили к свободным, полноценным гражданам… В свободной, блестящей Греции, в центре древней цивилизации, в Афинах, жена свободного афинянина не получала никакого образования, не существовала для общества, не видела мужчин, кроме своего мужа и ближайших родственников, и жила в особом отделении, часто охраняемом малосскими псами, прикованными к цепям у входа в женскую половину. Но и мужу она была необходима только для того, чтобы иметь детей. "Есть ли кто-нибудь, — спрашивает Сократ Критобула, — с кем бы ты говорил меньше, чем с твоей женой?" — "Никого, — отвечает Критобул, — а если и найдутся, то таких людей очень мало". То, что не мог дать свободному греку семейный круг, он искал в образованном, изящном обществе свободных или, лучше сказать, вольных женщин, не связанных семейными узами».
Одни эпохи превращали женщину в домашнее вьючное животное, делали из нее пожизненную домашнюю рабыню или терпеливую машину для детопроизводства, лишенную личной воли. Другие времена и сословия видели в ней избалованный предмет роскоши, любой каприз которой становится законом, или утонченное орудие наслаждения, задача которого состоит в том, чтобы доставлять мужу все те удовольствия, которыми ее предшественницы, всевозможные любовницы, радовали и приковывали его к себе. Наконец, были и такие времена, в которых муж и жена становились верными товарищами.
Такое же разнообразие находим мы и в принципиальной оценке женского целомудрия. Наряду с эпохами, придававшими девственности огромное значение, существовали такие, которые не только не прославляли, а осуждали невесту, если она в брачную ночь оказывалась еще нетронутой. Из этого делали вывод, что, очевидно, раньше никто не пожелал ею обладать, а это понижало ценность девушки, тогда как незаконные дети, напротив, иногда повышали ее ценность. Если были времена, в которые считалось для девушки позором, если ее хоть раз видели в сопровождении мужчины или она появилась в публичном месте без родителей, то в другие позволялось молодой девушке, достигшей половой зрелости, принимать в своей спальне на протяжении нескольких лет по ночам своего возлюбленного («пробные ночи», «коmmnachte»). И притом заметьте — не только одного. Без всякого вреда для своей репутации она имела право отвергнуть одного возлюбленного и отдать предпочтение другому, третьему, четвертому, если ее ожидания и требования не находили надлежащего удовлетворения. Ни ее доброе имя, ни ее супружеское счастье не терпели никакого ущерба от того, что она месяцами давала каждому из своих любовников возможность доказать, обладает ли он теми качествами, которых она требует от будущего мужа.
Те же самые взгляды позволяли достигшему половой зрелости юноше убедиться именно этим путем в физических достоинствах выбравшей его девушки, предоставляли ему право решить в зависимости от этого опыта, намерен ли он вступить с ней в брак или нет. Он также имел право провести несколько пробных ночей у целого ряда девушек, и то обстоятельство, что эти пробные ночи не исключали половых отношений, не связывало его с данной девушкой. Некоторые романтики усмотрели в этих обычаях нечто безусловно идеальное. Это действительно так, если видеть в них базис здоровой индивидуальной половой любви, а не то, что в них хотели найти романтики, а именно чисто духовное и душевное общение полов. Для юноши и девушки половой акт был единственной целью, несмотря на препятствия, которые разнообразные подробности этого обычая создавали для юноши.
Официальное положение в общественной жизни проституции также могло быть различным. Жрицу продажной любви иногда загоняли в самые темные углы, клеймили всеобщей ненавистью и презрением, на нее смотрели, как на прокаженную, одно дыхание которой будто бы способно заразить все окружающее и обратить в бегство всех «порядочных» людей. И только тайком, обходными путями могли к ней пробираться те, кто жаждал любви. Но бывали и такие эпохи, когда ее провозглашали лучшим украшением праздников жизни. У греков культ женщины сосредоточивался в гетере. Она — подруга мужчины, с которой он ведет философские беседы, которую он окружает роскошью и блеском, дружба и благосклонность которой делает ему честь, красоте которой поклоняется весь народ, тогда как к жене относились как к неизбежному и неудобному ярму и та была обязана терпеливо проживать свой век в уединенном гинекее[2], никому не показываясь на глаза, скромно довольствуясь остатками чувств мужа.
Нечто похожее повторялось в эпоху Ренессанса, правда, проститутка уже не провозглашалась богиней, но и тогда куртизанка часто являлась в качестве подруги и украшения публичных праздников и увеселений. Когда город навещал какой-нибудь высокий гость, то красивейшие куртизанки даже раздевались и встречали князя в обнаженном виде у городской черты как лучшее наслаждение для его глаз. Эпоха абсолютизма возводила куртизанку на престол, и ее любовные ухищрения и кокетство превращали любой ее каприз в высший закон для общества и государства. Народ обязан был оказывать фаворитке государя высшие почести и гнуть перед ней шею, хоть она только что поднялась из грязи болот и низин…
Ограничимся пока этими немногими примерами характерных различий в отношении различных эпох к основным вопросам половой морали. Остановимся подробнее на примерах, касающихся второстепенных пунктов этого аспекта. Здесь различия бросаются в глаза еще резче. Достаточно вспомнить об изменениях языка, моды, чувства стыдливости, воспитания, искусства, нравственности, права и т. д. Мы ограничимся и в этой области самыми характерными доказательствами этой изменчивости, фактами, которые каждый легко сам может проконтролировать.
О различных взглядах на главнейшие темы разговора между мужчинами, с одной стороны, и мужчинами и женщинами, с другой, достаточно будет сказать следующее.
Бывали эпохи, когда не считалось аморальным, если мужчины, чаще всего публично, вели беседу на тему о грубых любовных приключениях, о недвусмысленных и откровенных похождениях, или пережитых, или слышанных от других. Достаточно указать на приблизительно триста фацетий[3] Поджо (1380–1459), почти исключительно посвященным таким темам. Это был главный материал бесед епископов и кардиналов при дворе Папы Мартина V специально для этой цели собиравшихся каждый день в определенном месте Папского дворца. Даже сами Папы, бывшие в первую очередь героями этих эротических шуток, часто участвовали в подобных беседах.
Также бывали времена, когда мораль позволяла женщинам в беседах самые естественные вещи называть своими именами. Немецкие масленичные пьесы XIV и XV вв., которые кажутся нам чересчур непристойными, нравились не только мужчинам, но и женщинам. Женщины были не только слушательницами таких бесед, но сами спокойно могли в них участвовать и выбирать темой для своих шуток и рассказов самые интимные вещи. Они обсуждали тонкости искусства соблазнять, делились своим опытом в деле любви и т. д. Достаточно вспомнить новеллы Боккаччо, сто новелл жизнерадостной королевы Наваррской и другие аналогичные документы.
Бывали эпохи, когда женщина придворных кругов могла присутствовать на спектаклях, изображавших эротические оргии. Примерами могут служить публичные представления любовных сцен обнаженными красавицами куртизанками и обнаженными атлетического сложения мужчинами… Как пример аналогичных простонародных увеселений можно привести шутовские и ослиные праздники, в которых фаллический маскарад и фаллические остроты играли главную роль.
В иные времена мужчины и женщины имели право во время ухаживания пользоваться самыми откровенными словами и сравнениями. В другие эпохи (например, в конце XVII в., а в Германии — в эпоху, представленную в литературе силезской школой) беседа светского общества состояла из непрерывной цепи более или менее замаскированной порнографии. Каждое слово, каждая фраза имели свой скрытый порнографический смысл, и чем богаче контрастами был смысл того или другого слова, тем восторженнее ему аплодировали и тем восторженнее его переносили из салона в салон[4].
В этой области светское общество XVII в. и Второй империи достигло виртуозности. Высшим идеалом этих эпох была женщина, отдававшая предпочтение в разговоре различным двусмысленностям, и в глазах общества ее светское значение росло в прямой зависимости от ее фривольности, от ее способности пикантно произнести самое грубо-циничное выражение.
Также было время, когда подвергался опале каждый мужчина, который осмелился бы произнести в обществе непристойное выражение, и предписывавшее ж