Курьер ушёл.
*
Геннадий положил пакет на большой диван в зале и аккуратно начал вскрывать его куттером.
«Да и так было понятно, что тут один футляр», – он нахмурил брови.
Сняв защитную плёнку, он открыл его.
– Ну слава Богу, ты цела!
Геннадий долго смотрел на инструмент. Много лет он не прикасался к скрипке. Последние попытки наладить с ней отношения увенчались полнейшим фиаско с безоговорочной капитуляцией. Но, она манила его, как голос русалки из-под воды. Поддавшись однажды её чарующему пению, ты уже не мог спастись.
Взяв смычок, он начал его канифолить, всячески оттягивая момент истины. Положил аккуратно канифоль на раскрытую крышку футляра. Взял её снова. Сунул в коробочку и спрятал в специальное отделение.
«Ну, хватит ходить кругами. Бери инструмент! – сказал он сам себе, – все у тебя получится. Она давно тебя ждёт».
Скрипач плавно скользнул длинными пальцами в футляр, обвив ими изящную шейку скрипки, нежно подхватил её и положил на плечо. Взял смычок и провёл по струне “ля”. Скрипка ругнулась, как бы это сделала девушка, которую попытались взять без её согласия.
– Не трогай меня.
– Прости. Мне плохо без тебя.
– Ты же меня оставил… Кинул…
– Зачем ты так. Ты же знаешь причину.
– Если причина столь серьёзная, зачем ты снова прикасаешься ко мне?
– Не капризничай, милая, тебе это не идёт.
– Ах! Ты помнишь, что мне идёт?!
– Я всё помню, родная. Помню каждый изгиб твоего тела. Твою изящную шейку. Твои, несравнимые ни с чем бедра. Твой запах… Твой шёпот… Твой неподражаемый голос, когда ты говоришь со мной на своём ангельском языке… И твой истерический крик.
– Это я-то истеричка?!
Он улыбнулся.
– Ну, иногда ты истеришь.
– Всё! Я на тебя обиделась!
– Иди ко мне, дорогая…
И он прошёлся вдоль её длинной шейки, остановил кисть и, упавший на струну палец, завибрировал, предвкушая прикосновение смычка к струне…
*
Левая рука довольно быстро свыклась с положением на грифе. Помогли долгие занятия на гитаре. Но вот правая никак не поддавалась. Он всякий раз опускал смычок, потирая локоть. Сразу всплывали воспоминания десятилетней давности. И кроме физической боли, это причиняло ему и душевные страдания.
– Нет! Это невыносимо! – воскликнул он, в очередной раз бросив скрипку в футляр.
События того рокового вечера ярко предстали перед глазами. Он увидел её взгляд. Но, что-то изменилось в нём. Галина как будто говорила с ним.
– Не печалься. Ты не виноват в том, что произошло. Сыграй мне мою любимую часть из этого концерта.
– Но, мне не с кем её играть. Тебя нет, – в миг его глаза стали влажными и по щекам побежали ручейки.
– А ты представь, что я играю с тобой. Тебе в воображении не откажешь. Ты всегда мог меня удивить. Ну же!
Он снова взял скрипку. Галина заиграла. Анданте.
И вот он вступил. Длинная нота с раздирающей душу трепетной вибрацией зазвучала в концертном зале. Нисходящие секвенции, одна за другой, вызывали в его воображении картины из далёкого прошлого. Это был реквием по жизни, уже давно казавшейся сказкой.
*
Ещё много времени пройдёт, пока он восстановится. В этом ему поможет его друг, Михайлов, встреча с которым станет началом их крепкой дружбы.
А пока ему предстоял долгий процесс ломки. Многочасовая игра в метро и на улице спровоцировала массу неправильных рефлексов, от которых впоследствии очень тяжело было избавиться.
Гитара ушла сначала на второй план. Потом он и вовсе перестал на ней играть, погрузившись в скрипку целиком.
Через неделю решился вопрос и со второй частью посылки. По каким-то неведомым для всех причинам, она застряла на таможне. Он не стал в этом разбираться. Главное, инструмент прибыл в целости и сохранности.
Альт был небольших размеров. Чуть больше скрипки, но по весу превосходил её ощутимо. Этот инструмент хранил в себе огромный потенциал для будущего творчества. Впереди был дуэт Моцарта для скрипки с альтом…
Эрис
Атмосферу метро нарушили короткие трели. Совсем тихие, с небольшой атакой они все же пробивали шум толпы, эскалаторов и траволаторов. Звучала «Зима» из цикла «Времена года», Вивальди.
Несмотря на то, что была пятница, и усталость, накопившаяся за всю неделю, казалось, валит с ног, скрипач её совершенно не чувствовал. Играть было легко.
Аккомпанемент звучал всегда одинаково, в том же темпе, без каких-либо изменений. И всё же, ощущения при игре были всегда разные. Иногда музыкант не поспевал за ним. Цепляясь пальцами за каждую ноту, в изнеможении, пытался удержаться на дистанции, спотыкаясь и падая, всё же доходил до финиша. Но, порой, его словно подменяли. Энергия переполняла его. Становилось неудобно играть. Приходилось ждать аккомпанемент, который постоянно отставал.
Так было и в этот раз. Пальцы, казалось, не чувствовали под собой струн: они порхали над грифом. Смычок, несмотря на сумасшедшую скорость, успевал извлекать точные звуки; они были похожи на прыжки камешка, запущенного над водной гладью, который, при каждом прикосновении с водой, проскальзывая по ней, заставляет её вибрировать, оставляя чёткий след.
Монета упала в полупустой футляр, издав глухой звук, прокатилась по нему и остановилась на ребре. Невероятно. В памяти всплыл разговор с другом.
Однажды, во время игры на улице, Геннадий увидел, как одна монета, точно так же упав на ребро, прокатилась по футляру и остановилась вертикально. Повернув голову, музыкант заметил, что пианист тоже обратил внимание на этот феномен. Во время очередного перерыва тот рассказал одну занимательную историю из своей студенческой жизни.
Группа студентов собралась на уроки. Один из ребят предложил, шутя, кинуть жребий, чтоб решить: идти им в консерваторию или заняться чем-нибудь другим.
«Если выпадет орёл, то пойдём в кино, – предложил он, – если же решка – останемся в общаге и будем в карты играть. Если встанет на ребро – в кабак пойдём, – он приготовился подкинуть монету, но тут один из них прервал его: «А как же учёба?»
«А учёба?.. – повторил он с сарказмом. – Что ж, если зависнет в воздухе, то все сразу на уроки!»
Все рассмеялись.
«Да уж, – подумал скрипач, – жаль, что я до этого не загадал, что мне кинут хоть два евро, – это была первая монета за последние минут двадцать. Хотя, если уж загадывать, то хоть пятьдесят, – он снова себя одёрнул: – Конечно же, пятьдесят. Такое было за три года, что я тут играю, всего-то, на пальцах одной руки пересчитать можно. Кинут тут пятьдесят, – ухмыльнулся он, – разве что, если монета в воздухе зависнет».
В то же мгновение подошла девушка, глянула музыканту прямо в глаза и кинула монету…
Скрипач отчётливо увидел, как монета в два евро, подлетев немного, повисла в воздухе, как пушинка, зависшая в облаке. Как будто откуда-то из параллельного мира в мир реальный, пересекая чёткую грань между ними, начал проявляться силуэт. Как дым от погасшей свечи, помнящий пламя, из которого он родился, этот силуэт был изящен и неуловим, и любое прикосновение к нему, могло нарушить его струящуюся структуру. Вначале появилась кисть с узеньким запястьем, которая оканчивалась тонкими, длинными пальчиками. Монета скользнула в неё, и кисть немного приблизилась, как будто поднося монету музыканту, чтоб показать, что это именно два евро. За ней появилась прелестная ручка. И после, денежка легко скользнула по пальчикам, как по шёлковому платку вниз, и упала в футляр. Вместе с этим, постепенно проявился весь силуэт. Он был подобен языкам дыма погасшего пламени, переливающийся из одного в другой.
Происходило нечто мистическое. Уже время полностью остановилось для его сознания. Толпа превратилась в цветной поток. Он видел, как его руки творили нечто невероятное – они играли сами. Он мог наблюдать за ними со стороны, как будто они ему не принадлежали и жили собственной жизнью. Казалось, он замер на вдохе, который никак не заканчивался. Воздух продолжал медленно наполнять его лёгкие, пока грудная клетка не остановила его. Это был не страх, а скорее восхищение происходившим. Совершенство линий, исчезающих и появляющихся внезапно из ниоткуда. Это был силуэт прекрасной девушки.
– Ты кто? – произнёс скрипач где-то глубоко в подсознании. И тут же услышал ответ, доносящийся оттуда:
– Эрис.
– Ты прекрасна, Эрис! – в восхищении, все там же глубоко, произнёс скрипач.
– Так что ты загадал, если монета зависнет в воздухе? – спросила она уже заигрывая.
В ту же секунду подошёл смуглый парень невысокого роста, посмотрел на музыканта с недоумением, как будто он сам не ожидал от себя такого и положил в футляр купюру в пятьдесят евро. Эрис заглянула в глаза молодого человека. Казалось, он даже испугался, сам не понимая, чего, так как он её не видел. Эрис лукаво улыбнулась и стала танцевать перед скрипачом, кружась, закручивая невидимые никому кроме него вихри. Кульминация была стремительной и с последней нотой всё внезапно исчезло, как будто произошла диффузия некой субстанции в воздухе. Всё как прежде: толпа бежит, инструмент в руке, поскрипывает траволатор. Он глянул в футляр. Там лежала монета достоинством в два евро и… Геннадий не мог поверить своим глазам – купюра в пятьдесят евро.
– Этого быть не может, – недоумевал он. – Колдовство какое-то.
И вдруг, как будто вытекая из-за спины, появился всё тот же силуэт.
– Ты не веришь своим глазам, дорогой мой виртуоз? – голос Эрис теперь звучал вполне отчётливо. Было ясно – видит её только он.
– Что это? Помутнение рассудка? Воображение? А как же объяснить монету в два евро и купюру в пятьдесят? – Геннадий ломал себе голову, отказываясь верить очевидному. Но она стояла перед ним.
– А повтори это снова, специально для меня, – и как по мановению волшебной палочки снова зазвучали трели и закружился вихрь…
Анна
Ещё не успел отзвучать последний аккорд «Зимы», как подошла восхитительная девушка среднего роста: элегантный костюм буквально вырезал её модельную фигуру из толпы; стрижка под Клеопатру; чёрные глаза перфорировали сознание. Она робко протя