Чтобы не сойти с ума, нужно мысленно отстраниться.
Снимки на память из отпуска в дождливой Италии: трупы, мутации, гниющая плоть. На теле священника крыса, она сдохла, пожирая то, что осталось от его лица. Патологические изменения в ДНК зашли так далеко, что даже кости разрослись неестественными шишками, прорвав кожу изнутри. Тела изуродованы не только шишкообразными образованиями, но длинными выростами, свисающими наподобие лестницы, а похожие на рога выступы торчат из того, что когда-то было лицами. Тела, уже не человеческие, но еще достаточно их напоминающие, чтобы не принять за инородные. Смерть здесь, в Италии, обрела кошмарную изощренность.
Вдруг раздался хлюпающий, сосущий звук. Мне он знаком. Я не смею закрыть глаза, чтобы подумать, и я не могу задержать взгляд на чем-нибудь хоть на секунду, чтобы определить его природу. Кошка, облизывающая кусок мяса шершавым языком. Втягивание лапши из миски. Высасывание мозга из только что разломленной косточки…
Что-то кормится. Монстр, который мог бы быть человеком, если бы не стал жертвой этого безумного эксперимента. Звук одновременно и негромкий, и оглушающий, так что у меня от него звенит в ушах.
Кто-то их здесь запер. Кто-то оставил их в этом склепе умирать, и я не могу его винить за такое решение.
Я едва удерживаю тяжелую деревянную балку. Трясущимися руками я кое-как вставляю ее в скобы и вколачиваю кулаками на место, чтобы существа внутри никогда не смогли выбраться наружу. Я иду, не оборачиваясь, впереди Лизы и сжимаю кулаки.
– Что там было?
Ей любопытно, но я не знаю, что сказать. Эти существа были когда-то людьми, но теперь превратились в новое звено пищевой цепочки.
Я мотаю головой, я не могу говорить. Если я заговорю, то придется расстаться с фасолью.
Мы отошли уже, наверное, на расстояние полумили. Дождь стал слабее, капли щекочут мое мокрое лицо, прежде чем стечь ручейками под круглый вырез футболки. Лиза болтает без умолку о чем придется, и я радуюсь этому, потому что ее болтовня отвлекает меня от мыслей о церкви.
Еще одна миля позади. Стрелка компаса свидетельствует о том, что мы по-прежнему двигаемся на восток с небольшим отклонением к югу, как раз в точности туда, где я хочу оказаться. Небо нависает так низко, что, кажется, вот-вот заденешь его головой. Тучи сгустились до однородной плотной темной массы. Мир затаился. Что же будет?
А потом все взорвалось и разлетелось на куски. Чудовищный грохот сотряс округу, даже трава припала к земле. Мы рухнули наземь, прижавшись животами к мягкой почве и прикрыв затылки руками. Велосипед упал между нами, консервные банки рассыпались вокруг.
Ударила взрывная волна, вжав нас еще глубже в траву.
– Ты в порядке?
Лиза кивает, прильнув щекой к земле. Немигающие глаза широко раскрыты. Она не пострадала, по крайней мере видимых кровоподтеков нет. Я определяю, что тоже цела, и, перекатившись на спину, приподнимаюсь на локтях.
– А ты? – спрашивает Лиза.
– Все нормально.
– Что это было?
– Что-то взорвалось.
Взрыв раздался у нас за спинами. Об этом свидетельствует огненный шар, поднимающийся в небо в том месте. Пламя окружает массивное облако дыма, усиливающее жуткую красоту зрелища.
Осознание грозного значения происшедшего заставляет мой пульс галопировать, а мысль о скорейшем бегстве кажется наиболее разумной.
– Нужно идти. И нужно уходить с дороги.
Уголки ее губ недовольно опускаются.
– Но тогда нам придется пробираться через болото. Наши ноги…
– Мне тоже это не очень нравится, но выбора нет.
– Почему?
– Потому что этот взрыв говорит о том, что кто-то может быть позади нас. Так что лучше скрыться из его поля зрения.
– Полагаешь, это была церковь?
– Возможно.
Недолгое молчание.
– Что там было внутри?
– Ты когда-нибудь слышала про старые карты, составленные еще до тех времен, когда стали известны настоящие очертания континентов, когда люди думали, что земля плоская?
– Наверное, слышала. В школе. И что?
– На некоторых из них были нарисованы драконы и другие несуществующие существа, живущие, предположительно, на неизведанных территориях.
– Ты хочешь сказать, что это сделал дракон? – делает вывод Лиза.
– Нет, я хочу сказать, что весь мир теперь стал неизведанной опасной территорией, населенный монстрами, которые когда-то были одними из нас.
Мы уходим отсюда, стараясь идти среди густых зарослей травы, где наши ноги не проваливаются в грязь. Так и продвигаемся. Дождь усиливается.
«Я ненавижу тебя», – произношу я одними губами через стол своей сестре.
Она пожимает плечами: «Что?»
Я чешу нос средним пальцем правой руки. Взрослые женщины, а ведем себя, как подростки.
– Китайцы, – бубнит рядом со мной голос, – теперь они представляют для нас главную опасность. Они вообразили себя Господом Богом и внедряют программу изменения погоды.
– И что, теперь у нас белье будет быстрее высыхать? – спрашивает мой зять.
Марк не расист, но я вижу, что этот зануда, сидящий рядом со мной, утомил его не меньше, чем меня.
Тип, к которому я пришла на свидание, видимо, сделан из дрожжей – чем жарче становится, тем больше он раздувается. Удивительно, как только на нем не лопаются его модная рубаха и стильные бриджи.
– Они это делали во время Олимпийских игр, – вставляю я. – Они стреляли в небо серебряно-иодоводородными снарядами. Но не только китайцы. Мы там тоже этим занимались.
Дэниэл, этот человек-тесто, отшатнулся так, будто я его ударила.
– Мы – нет.
– Да-да, занимались.
Дженни теребит скатерть. Она знает, я это так не оставлю. С любым другим – пожалуйста, но этот тип вызывает у меня бурное раздражение.
– Чем, ты говоришь, занимаешься?
– Работаю на «Поуп Фармацевтикалз».
Он кивает.
– Видел их рекламу. Антидепрессанты и снотворное.
Во время обеда между уборщиками ходят шутки о том, что «Поуп Фармацевтикалз» подобно страховому агентству: выпускает таблетки на все случаи жизни, даже от таких хворей, о которых вы у себя и не подозревали.
– И таблетки для члена, – влезает Марк, – на тот случай, когда он не встает.
Дэниэл не обращает на него внимания.
– И что ты там делаешь?
– Убираю.
Он вскидывает руки вверх, как будто победил в соревновании, о котором, кроме него, никто не знает.
– Леди и джентльмены, теперь любая домохозяйка – эксперт в вопросах погодного контроля.
Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не засунуть свой бокал для вина ему в глотку.
– Прошу прощения, – говорю я и ухожу на задний двор, чтобы побыть в одиночестве.
Я иду вдоль бассейна, останавливаюсь, разворачиваюсь, иду назад. Яркая луна отражается в зеркальной воде. К тому времени как я подхожу к трамплину для прыжков в воду, мои пальцы нащупывают телефон.
Набираю номер. Четыре гудка, соединение прерывает пятый.
– Вы на месте, а я думала, вас сегодня не будет.
– Кто это? – спрашивает доктор Роуз.
Я замолкаю, он смеется.
– Зои, я пошутил. Вы в порядке?
– Нет.
Тру лоб, будто пытаюсь разгладить складки на мятом листе бумаги.
– Да. Я могу вас кое о чем спросить?
– Боксеры, – говорит он. – Вид боксерских трусов обостряет мою клаустрофобию.
При нормальных обстоятельствах я бы рассмеялась, но сейчас я как натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть.
– Я на свидании с человеком, которого вижу в первый раз. Это идея моей сестры.
Доктор Роуз издает урчащий звук, который порождает перед моими глазами картину: он откидывается на спинку кресла и кладет ноги на стол, поскольку разговор обещает быть долгим и нужно устроиться поудобней.
– Свидание с незнакомцем, – произносит он. – И как…
– Пожалуйста, только не надо спрашивать меня, какие чувства оно у меня вызывает. Если нужно подобрать им определение, то это скорее желание убить.
– Это ответ на мой вопрос. Я хотел спросить: «И как оно проходит?»
Я бросаю лист в воду, и луна покрывается рябью.
– Извините, я не должна была звонить. Ваша жизнь состоит не только из пациентов-неврастеников.
– Вы не неврастеник, – возражает он. – Вы на свидании с незнакомцем. У меня остается еще один вопрос: почему вы не напились до бесчувствия?
– У меня аллергия.
– На алкоголь?
– На придурков. У меня бывает сыпь, если я смешиваю одно с другим.
Чувствую, как он улыбается.
– Вы упоминали мужа на нашем первом сеансе.
– Сэм.
– Да, Сэм. Расскажите мне о нем.
– Что рассказать? Нас обуяла страсть, мы быстро поженились в Лас-Вегасе, а потом он умер еще до того, как мы успели полюбить друг друга.
– Извините. Я полагал, что вы разведены.
– Это наиболее логичное предположение в наше время.
В его молчании заключен вопрос.
– Автокатастрофа. За рулем была его мать.
– Пьяна?
– Сердечный приступ. Выехала на встречную прямо перед грузовиком.
Его голос как успокоительный бальзам на мои натянутые нервы:
– Мои соболезнования. Как давно это случилось?
– Пять лет назад. Моя родня считает, что пора уже жить дальше.
– А вы что думаете на этот счет?
– Я бы предпочла жить дальше, но не с придурком. Я слышала, что это можно определить, сделав анализ ДНК.
Какое-то время стоит тишина, и я уже подумала, что связь прервалась. Потом он засмеялся.
Дэниэл, этот несостоявшийся разоблачитель, просовывает голову в приоткрытую дверь.
– Ну ладно, – произносит он, заметив меня. – Хватит дуться, ты как неразумное дитя.
– Прошу прощения, – говорю я Нику. – Кажется, с меня слетела шапка-невидимка.
– Позвоните мне, если убьете его. У меня, как вашего доктора, право узнать все первым.
– Неужели?
– Шучу. Но судьи делают скидку в случае с придурками.
Я вхожу в дом следом за Дэниэлом.
– У меня есть билеты на «В ожидании Годо»[12]