ов. – Знаете ли вы, каково это, когда на твоих глазах убивают твоего отца? Знаете ли вы, что это такое?
– Что-то не так, командир? – приоткрыв глаза, спросил Али.
– Да нет, спи. Я им урок новейшей истории преподаю, – снизив тон, ответил Гасан, хотя его сердце негодовало. И тихо продолжил:
– Моего отца убили выстрелом в голову, потом накрыли его тело двумя покрышками его же «газона»[36] и сожгли. Его вина была в том, что он, азербайджанец, живёт в Армении, и что он посмел выйти к боевикам, окружившим наш дом, с охотничьим ружьём в руках. Но сначала отец спрятал нас всех на чердаке, за сеном, а уж потом спустился вниз. И говорил с ними на армянском о том, что азербайджанцы веками жили в мире с армянами. О том, что Карабах его не интересует, что он жил в Армении и будет жить, если ему позволят. А если не позволят, то он уедет в Азербайджан или в Грузию, где у него родня.
Главарь тех бандитов вышел вперёд и, поливая матом моего отца, Аллаh ряхмет елясин[37], нашу семью, весь наш народ, кричал, что у него в руках ружьё… Главарь не приказал сдать ружьё, встать на колени или покинуть деревню. Он прицепился к этому ружью – ему нужна была кровь и повод, чтобы эту кровь пролить. Таким поводом и стало ружьё. Он прямым выстрелом в голову убил отца, несмотря на то, что отец послушался его и встал на колени. Потом те мерзавцы накрыли тело покрышками и сожгли. Не спас отца никто – ни соседи, ни имена его армянских друзей, кого отец перечислял в надежде, что это ему поможет.
На вопрос, где супруга и дети, папа ответил, что отправил всех в Нахичевань, и умолял сохранить ему жизнь. Но его убили! Ты, Артак, попробуй представить себе, что я пережил тогда, видя это всё из окошка чердака. Попробуй представить, что пережили моя мать и моя бабушка, попробуй…
Потом они начали грабить наш дом в поисках золота и бриллиантов. И матерились, оттого что не могли ничего найти. Тогда они вынесли наш старый телевизор, швейную машинку, ещё какие-то более-менее ценные вещи. Они выгнали наш скот, потом хотели сжечь дом, но выбежал наш сосед, дядя Хачик, и слёзно попросил этого не делать – мол, ему очень нужно сено для своего скота. Бандиты согласились, забрав у него поросенка, и уехали. Вот такие армяне встречались в моей жизни, – закончил свою речь Гасан. – А вы говорите про Сумгаит…
Карине и Артак выслушали его рассказ в оцепенении. Возникшая пауза затянулась. Наконец Гасан спросил:
– Так чем закончилась ваша история? Что стало с этими вашими азербайджанскими друзьями? Спаслись они от армянских боевиков или так же, как мой отец, погибли?
– Мы не знаем, – уверенно ответил Артак. И посмотрел на маму заговорщическим взглядом.
Карине подтвердила:
– Мы не знаем, к сожалению.
– Не знаем, – повторил за ними задумчиво Гасан.
Он помолчал минуту и заговорил жёстко, но тихо, почти шёпотом:
– Вы боитесь своих армянских боевиков больше, чем нас, азербайджанских спецназовцев. Боитесь! Почему вы молчите, мать? По-че-му? Ведь была и вторая часть вашей истории… Вы молчите, потому что не понимаете, кто перед вами – азербайджанский спецназ или армянские контрразведчики. Мне жаль вас, очень жаль! Вы боитесь, а я… Я солдат, и никогда не боюсь, отмерла моя боязнь… Не боюсь никого!
Теперь слезы Гасана увидела и Карине – он их больше не мог скрывать и сдерживать.
– Эти ваши боевики убили моего отца и сожгли его тело. После их отъезда дядя Хачик поднялся на чердак, где нашёл нас, и повёл к себе домой. Он ругал этих негодяев, жаловался на их зверства, извинялся перед мамой и бабушкой за то, что не смог заступиться за моего отца. Он объяснял им, что в тот же миг оказался бы рядом с отцом под покрышками и не смог бы оказать помощь детям… Мы взяли с собой свёрток, где было всё самое ценное, и пошли к нему домой. Но он с того дня боялся всего и всех, и не смог нас оставить у себя, так как в любой момент могли приехать эти твари. Он рассказал нам, что настоящие патриоты Армении, боевые офицеры и солдаты, не творят такого, как эти уроды, что настоящие бойцы воюют на фронте, а не убивают мирных людей. Вечером, когда стемнело, мы похоронили останки отца в нашем саду, под деревом грецкого ореха. После дядя Хачик посадил нас всех в свою «Победу» и отвёз в небольшое село рядом с Ереваном, где жили наши родственники.
Гасан в упор смотрел на мать и сына, чьи лица были полны ужаса и сожаления.
– Видите, и среди нашего народа есть порядочные люди, а вы сомневались, – тихо сказал Артак.
– Да, встречаются, в этом я с вами соглашусь. Среди вашего народа тоже есть порядочные люди, – признав это, Гасан уточнил: – беда в том, что наши родственники нас не приняли. У них смешанная семья. Жена – азербайджанка, муж – армянин. Он был в одной из вновь организованных партий Армении, и его никто тогда не трогал. Увидев на своём дворе нашу семью, он с криком набросился на нас и сказал, чтобы мы ехали за границу республики, что из-за нас всю его семью арестуют.
Бабушка умоляла его замолчать, иначе на крики могли бы сбежаться милиционеры или боевики. Он выставил нас из своего дома и тихо, виновато оправдываясь, просил мою маму понять его. И она поняла. Так мы опять оказались в «Победе» дяди Хачика.
Бабушка уже совсем отчаялась, не зная, что и делать, а мама, видя опасность, грозящую её четверым детям, достала из сумки зелёную обшарпанную школьную тетрадь в двенадцать листов, полностью исписанную адресами людей, которые когда-то бывали у нас в гостях. Она открыла её и нашла адреса тех, кого в холодный зимний вечер папа привёл к нам домой. И мы поехали в их городок. Они жили в частном доме, недалеко от Еревана.
Был поздний вечер, когда в незнакомом городке мы нашли дом, в котором жили наши друзья – армяне, но зайти не посмели. Бабушка с мамой попросили дядю Хачика привести их сюда ночью, а если ничего не получится, то просто отвезти в ближайшее отделение милиции, где они сдались бы ментам, и будь что будет.
– Мы не хотим стать причиной ещё и твоих бед, Хачик-джан, сказала тогда моя бабушка, упокой Всевышний её душу. Но к нашему счастью, когда поздно ночью мы постучали в дверь наших армянских друзей, они отрыли не задумываясь. Точнее, дверь открыла женщина. К тому времени и она овдовела – тот замечательный мужик, владелец «Волги» ГАЗ-21, умер, упокой Всевышний его душу. Все наши опасения исчезли тогда, когда тётя Карине пустила нас к себе в дом – она, живущая одна с тремя детьми. Старший сын к тому времени учился в московском вузе. И та женщина, которую когда-то спас мой отец, приняла нас! Мы жили у неё две недели – до тех пор, пока она не подготовила наш отъезд в Тбилиси, снабдив документами всю семью. Она, тётя Карине, будучи всего лишь учительницей химии, смогла разработать план нашего отъезда в Тбилиси: моего, моих сестёр Наргиз, Гузель, Софии, моей мамы и бабушки. Все-е-ех! Она всегда называла меня по настоящему имени, как в свидетельстве о рождении написано – Хосров, хотя с детства все меня называли исключительно Гасаном!
Он пристально глядел на Карине, та плакала молча. И у Гасана текли слёзы по мужественному лицу. Только Артак смотрел на него с меняющимся выражением лица – на нём были восхищение и тревога, радость и печаль – всё вместе.
– Хосров, ты ли это? – он захотел подняться, но, оглядевшись по сторонам, так и не сдвинулся с места.
Гасан же встал и пошёл к двери. В соседнем коровнике тихо спал Чёрный Салман. Командир вернулся туда, где мирно почивали члены его отряда.
Он обнял маму Артака и прошептал:
– Не бойся, матушка, пока я жив, ни один волос не упадёт ни с твоей головы, ни с головы твоего сына и моего брата. Я сын Юсуфа, и мы, Мамедовы добром отвечаем на добро – всегда. И то, что вы не побоялись ничего и спасли нас тогда, означает лишь одно: я спасу вас сегодня.
Мама связанными руками попыталась погладить голову Гасана.
– Хосров, родной, как ты вырос, как сильно тебя изменила война, сынок! Помню тебя кудрявым парнишкой. Не рискуй ты так, а то убьёт тебя этот турок Салман, да и бойцы не простят. Ты герой, командир отряда. Мы граждане России, и у сына много друзей в Москве, в Парламенте. Подумай хорошенько, может, лучше нам остаться в твоём отряде, пока ты нас не поменяешь на своих? И тогда все будут при своих. Ты только живи, сынок…
Гасан понимал, что она права. Но понимал он и то, что пленных у него могут забрать. Ведь данная вылазка в тыл врага, захват заложников, не была согласована с руководством. Это была чисто его диверсия с одной целью – добиться освобождения пленных. Да, их бы он сумел отпустить, если бы с обменом на своих всё получилось. Ну а если армяне не согласятся, то их передадут Чёрному Салману, и нетрудно догадаться, что с ними тогда будет. Нет, надо что-то придумать…
– Я спасу вас. Правда, пока не знаю как.
Он повернулся к Артаку:
– Помнишь меня, брат? Помнишь, как мы ночью поднимались на крышу вашего дома и смотрели вместе на звёзды?
– Конечно, помню, Хосров, это невозможно забыть!
– Твой брат спасёт тебя, так и знай.
– Мы вместе подумаем, брат, – взволнованно сказал Артак. – Я хочу поддержать маму: раз это опасно для тебя, давай мы с тобой разыграем спектакль, используя всю нашу хитрость, чтобы и нас не убили, и ты не потерял честь офицера перед однополчанами. Мы понимаем, как это для тебя важно.
Едва Артак успел закончить фразу, как дверь в коровник открылась, и из-за неё выглянула грозная физиономия Чёрного Салмана. Зайдя, он начал что-то говорить на турецком Гасану. Суть его предложения, как поняла Карине, была в том, чтобы избавиться от полицейской «Короллы» и пересечь линию фронта, не дожидаясь ночи, на джипе.
– Пришли данные: караул сменится через полчаса, и на блокпосту будет наш человек. Так что легко проскочим, – продолжил Салман.
– Но и «Сузуки» везти нельзя, тогда подставим нашего человека, неужели ты этого не понимаешь, Салман? Удивляюсь я тебе, – возразил Гасан. Они говорили на чистейшем турецком языке.