В этот раз она выглядела несколько иначе. Длинные волосы посветлели и были сплетены в косы, достававшие до пояса. На ней было лишь незаметное бикини и прозрачная накидка — излюбленная одежда винландеров в летний период. Ее руки были унизаны золотыми браслетами, на шее блестел обручальный ошейник.
Интересно! Такая молодая — и такая отчаявшаяся… Мне никогда не приходило в голову, что она может быть замужем.
С ней была подруга — настолько же тощая и плоская, насколько пухленькой была виновница моего беспокойства. Темные волосы спутницы были уложены на затылке, свидетельство замужества отсутствовало.
Я приблизился, не думая таиться. Как я уже говорил, членов команды никто не замечал: для пассажиров они сливались с паромом.
— Ты уверена, что не хочешь выпить? — спросила спутница с причудливым акцентом, приобретенным винландерами под влиянием англичан и французов.
— Нет, просто постою и подышу морем, — ответила девушка. — Ступай, я найду тебя, когда паром начнет причаливать.
Подруга колебалась, тем не менее я не сомневался, что она уйдет.
Так и случилось. Я делал вид, что проверяю опоры трапа, девушка не обращала на меня никакого внимания.
На палубе еще оставались пассажиры, но большинство ушло на нос, наблюдать, как паром будет причаливать. На скамейке сидела пара во всем черном, но для девушки эти люди были невидимы, как и она для них. Она смотрела на темную воду. Ее торс оставался неподвижен, но я заметил, что она уже закинула на ограждение босую ногу.
Я шагнул к ней. Она услышала мои шаги и оглянулась, чтобы определить, достоин ли я ее внимания. Я подошел к ней вплотную и стал смотреть туда же, куда и она, — на море.
— Не надо, — сказал я, не отрывая взгляд от воды. — На самом деле, это банальный эгоизм.
Она негромко вскрикнула и удивленно взглянула на меня.
— Как?.. Откуда вам?..
— У меня довольно большой опыт в подобных вопросах, — сказал я, решив не кривить душой. Сначала Джоанна, потом я сам чуть не пошел по ее стопам, потом эта бедняжка несколько раз подряд!
— Я и не ду… — начала она.
— Сейчас надумали бы. Вы знаете это не хуже меня. Зато причина известна только вам: лично я теряюсь в догадках.
Если бы мне удалось отвлечь ее беседой хотя бы на несколько минут, паром замедлил бы ход и начал разворачиваться. Благодаря развороту ее не затянуло бы под винты, и цикл все равно прервался бы — по крайней мере, для нее.
— Какое вам дело? — спросила она, глядя на море, испещренное бликами портовых огней. — Почему вы лезете в чужую жизнь?
— Отчасти потому, что это мой корабль и мне не нравится, когда с него бросаются в море. А отчасти потому, что сам через это прошел и знаю, какая жестокая вещь — самоубийство.
Она бросила на меня странный взгляд.
— Прыг — и готово!
— Ошибаетесь, — сказал я. — Но позвольте спросить: откуда у вас это желание?
Голос ее звучал как-то сонно, лицо расплывалось. Я испугался, что с приближением к берегу могу перенестись в другой мир.
— Из-за мужа. Его звали Голдиер. — Она взялась за обручальный ошейник. — Такой красавец… — Она бросила на меня быстрый взгляд.
— Знаете, что это такое — быть толстой дурнушкой, к тому же полуслепой, и вдруг привлечь внимание лучшего из всех мужчин на свете? Он захотел на мне жениться…
Я признался, что не располагаю ее опытом, однако не стал делиться собственным.
— Что же случилось потом? Он вас оставил?
У нее в глазах блеснули слезы.
— В некотором смысле: выбросился с двадцатого этажа. В этом виновата я. Наверное, он страдал рядом со мной… Не знаю.
— Зато вы знаете, какая жестокая вещь — самоубийство! Смотрите, что оно вам сулит: у вас есть друзья — взять хотя бы вашу спутницу. Вы им не безразличны. Вы причините им боль, подобно тому, как
смерть мужа причинила боль вам. Ваша подруга будет до конца своих дней считать себя виноватой, как считаете себя виновной вы.
Она дрожала, но вряд ли этот озноб был вызван порывом холодного ветра. Я приобнял ее. Где фонари на бакенах, черт бы их побрал!
— Теперь вы понимаете, что задумали? Понимаете, какое горе причиняет самоубийство другим? Вы оставите людям в наследство чувство вины — пусть ложной, но от этого им не станет легче. А вдруг вы понадобитесь кому-то еще? Кто-нибудь умрет, не дождавшись вашей помощи…
Она взглянула на мена и разрыдалась. Потом опустилась на палубу. Я разглядел наконец по курсу разноцветные огни, почувствовал, как паром сбрасывает ход и начинает разворот.
— Гетта! — раздался пронзительный крик. Я оглянулся и увидел подругу, бегущую в нашу сторону. На ее лице отпечаталась тревога, в глазах стояли слезы. Она нагнулась к всхлипывающей девушке.
— Напрасно я тебя оставила! — сказала она и крепко обняла Гетту.
Я облегченно перевел дух. «Орка» уже подходила к пристани. Судя по ударам гонга, Колдуэлл сумел поднять носовую часть, избежав столкновения с причалом.
— Господи! — Подруга Гетты пригляделась ко мне. — Это вы ей помешали? Смогу ли я когда-нибудь вас отбла…
Увы, обе уже двоились, перемещаясь в мир, отличный от моего.
Я отвернулся и побрел прочь. Паром причалил к пристани. Я еще раз посмотрел на корму, но там уже не было ни души.
Кого считать призраками — этих женщин или экипаж «Орки»? Сколько раз на этом пароме сосуществовали, не догадываясь об этом, сотни людей из разных миров? Сколько раз люди, принадлежащие к одному миру, жили бок о бок, ничего не зная о попутчике, даже не желая знать?
— Далтон! — раздался голос капитана.
— Сэр?
— Как успехи? — спросил капитан грозно.
— На сей раз обошлось без крика, — доложил я.
Капитан молчал так долго, что я уже заподозрил в нем человека. Но он разрушил мои подозрения.
— Восемьдесят шесть транспортных средств ожидают разгрузки! Не забывайте, что у нас недостает людей и что мы обязаны соблюдать расписание.
Я вздохнул и перешел с шага на рысь. Дело есть дело. Мне предстояла сложная, длительная разгрузка, потом — новый рейс.
Евгений Войскунский
КОМАНДИРОВКА
Я сидел за компьютером, сочиняя отчет о вчерашней пресс-конференции Кимвалова. Пресс-конференция была скучнейшая (все понимали, что предложенный Кимваловым новый налог на развитие культуры — пустая фантазия), но если ты работаешь в отделе информации «Большой газеты», то изволь писать этот отчет, причем писать так, чтобы те, кто будет его читать, хотя бы не испытывали отвращения к печатному слову. Взять, например, и вписать как бы между прочим: «А костюмчик на товарище Кимвалове, невзирая на скудные средства культуры, тянул долларов на триста».
— Дима, — заглянула в комнату розоволицая секретарша главного редактора, — быстренько к шефу.
Ну, быстренько — это пусть шеф бегает, если хочет. Я не заяц. Сохраняя достоинство, я неспешно прошел по коридору, перекидываясь словечками с коллегами, вышедшими из своих отделов покурить.
Вошел в кабинет главного. Над ним, над его гладкой, отполированной временем лысиной, висел плакат: «Входи смело, но не вздумай трепаться».
— Рассохин, — сказал главный, — вот пришло письмо из Приморска. Хотят втихую продать «Пожарского».
— «Пожарского»? — переспросил я. — А, этот крейсер недостроенный… А кому продать?
— А черт их знает. Не то Чили, не то Перу.
Ух ты! В моих мыслях понеслись коричневолицые гаучо в широкополых шляпах, размахивая лассо. Уж так устроена моя голова, что ассоциации возникают мгновенно. Впрочем, осадил я себя, гаучо — не в Перу, а в Аргентине. Да и на кой ляд им, гаучо, крейсер в пампасах?
— Надо откликнуться, — продолжал шеф. — В главкомате военно-морского флота уклоняются от ответа на прямой вопрос. Так вот: оформляй командировку и лети в Приморск.
Совсем некстати была эта командировка. Как раз на сегодняшний вечер я назначил решительное объяснение с Настей Перепелкиной (Ракитиной, как она подписывает свои кино- и телеобозрения). Уж я ей все выскажу — больше года она мне морочит голову. Видите ли, я моложе на целых семь лет, ах, ах! Ну и что, если на каких-то шесть с половиной лет я моложе? Это нисколько не заметно. У меня усы отпущены (недавно) и рост сто восемьдесят, а то, что у меня «наивное выражение», Настя просто придумала, чтобы подразнить меня. А вот она в своей короткой джинсовой юбочке, с копной рыжих волос, пущенных по спине, никак не выглядит на свои тридцать два. Напускает на себя многоопытность, а всего-то и есть у нее опыт неудачного замужества — ну и что? Почти все молодые женщины теперь разведены. Такая у нас сумасшедшая жизнь, ничего устойчивого, под ногами как бы одни зыбучие пески. Вам так не кажется? Прежде чем идти в канцелярию выправлять командировочное удостоверение, я заглянул в отдел культуры. Все ихние бабы были на месте — сидели в клубах табачного дыма.
— Мадемуазель Ракитина, — позвал я, — выйдите на минутку.
Настя вышла с сигаретой меж пальцев и уставила на меня свои серые, в черных ободках ресниц, глаза.
— Плохая новость, — сказал я, взяв ее за руку и подведя к фикусу в деревянной кадке. — Я улетаю в Приморск.
— В Приморск? — В ее глазах мелькнуло удивление. — А зачем?
— Там возня вокруг недостроенного крейсера.
— Слышала. Сегодня сообщили, что туда вылетает Головань.
— Шут с ним. А плохо то, что мы расстаемся не меньше чем на неделю. Нам надо серьезно поговорить.
— Ну, неделя — это немного, — улыбнулась Настя и сунула сигарету в свой красивый, подведенный лиловой помадой рот. — Прилетишь, Димочка, тогда и поговорим.
В самолете я повнимательнее прочитал письмо, выдернувшее меня в командировку. Писал некто Валентин Сорочкин, журналист из газеты «Приморское слово». За высокопарными фразами о России, великой морской державе и все такое, стояла простая по нынешним временам вещь: недостроенный авианосец «Дмитрий Пожарский» по причине пустой казны уже одиннадцатый год стоит у заводской стенки и тихо гниет. Администрация Приморска во главе с мэром Родриго Ибаньесом Сидоренко вознамерилась его продать, с каковой целью вступила в переговоры с главкоматом военно-морского флота, а также — по сведениям из неофициального источника — с некоей латиноамериканской страной, возможно, Чили, возжелавшей оный крейсер купить. Разумеется, администрация Приморска понимает, что вырученные деньги уйдут в федеральную казну, но на какую-то их толику все же возлагает надежды. Пусть хоть немного, но лучше, чем ничего, а то судостроительный завод простаивает, et cetera, et cetera, дальше мне было неинтересно, хотя писал этот Сорочкин весь