с из-за воспоминаний об одной страстной ночи в моих объятиях. Возможно, выкуренные мной сигареты не достались другим людям, для которых они оказались бы смертельными. Возможно, завихрения воздуха, поднятые моим «плимутом», вызвали дожди в Белграде и засуху в Индии. Не знаю и не хочу знать, хорошо это или плохо…
Я коротал время, дожидаясь вечера. Остался позади двухчасовой психотерапевтический сеанс Гринсона, пытавшегося укрепить ее дух, не дать погрузиться в ночную депрессию.
В девять часов утра я взял сумку с камерой, блок переноса и сел в машину. Проехал по автостраде вдоль океанского побережья, прогулялся по пляжу в Малибу и повернул назад. Среди холмов вилась лента Сансет-бич, из-за деревьев выныривали дома с зажженными окнами. Добравшись до Брентвуда, я с трудом нашел квартал «Кармелина»: сначала дважды проехал мимо. Мэрилин жила на улочке, заканчивавшейся тупиком. Я оставил машину в тупике, повесил сумки на плечо и зашагал к дому.
Здание отделяла от улицы кирпичная оштукатуренная стена. Я проник во двор соседнего дома, продрался сквозь заросли бугенвиллеи и подошел с заднего крыльца. Это оказалась довольно скромная гасиенда: две спальни, маленький дворик, крошечный бассейн — вода была неподвижна, как стекло. Свет горел только в дальней спальне, слева от меня.
Первым делом надо было избавиться от Энис Мюррей, компаньонки и экономки. Если то, что случилось в нашей истории, соответствовало событиям здесь, она в этот вечер рано удалилась спать. Я неслышно вошел в дом с черного хода, нашел Энис в спальне и, зажав ей рот, налепил на руку пластырь со снотворным. Она быстро отключилась, и я двинулся дальше.
По коридору тянулся телефонный шнур, начинаясь в гостиной и ныряя под дверь спальни. Дверь оказалась заперта. Я вышел, миновал кусты, испачкав ботинки в мягкой земле, просунул руку сквозь решетку и раздвинул шторы — благо, что рамы были распахнуты.
Мэрилин лежала ничком поперек кровати, правая рука с зажатой телефонной трубкой свисала на пол. Я обежал дом, нашел одно окошко, не забранное решеткой, разбил стекло и влез. Дыхание Мэрилин было глубоким, но редким и нерегулярным, кожа влажной, на шее едва угадывался пульс.
Я перевернул ее на спину, поднял веко и посветил в глаз фонариком. Зрачок почти не реагировал на свет.
Я сделал ей инъекцию апоморфина, поднял с кровати и понес в ванную. Она оказалась на удивление легонькой — кожа да кости! В ванной комнате, где еще не был убран мусор после ремонта, я долго держал ее над унитазом, пока ее не вырвало. Пищи во рвоте не было, только непереваренные капсулы. Хороший признак, если бы я не знал, что она всегда прокалывала капсулы иголкой, дабы ускорить их действие. Определить, сколько нембутала уже попало в кровь, было невозможно.
Я ткнул ее большим пальцем в локоть. Мне показалось, что она ахнула от боли.
— Просыпайся, — сказал я. — Пора!
Никакой реакции.
Я снова перенес ее на кровать и достал из сумки фильтратор крови, смахнул со столика у изголовья рассыпанные таблетки и поставил на него прибор. Легко загнав ей в артерию на руке шунт, я настраивал аппарат, пока не добился зеленого цвета на датчике.
По прошествии получаса она уже лежала с приподнятыми ногами и мерно дышала. Теперь это был здоровый сон. Ее кровь весело бежала через фильтр, возвращая ей жизнь, а меня наполняя торжеством.
Я вышел на крыльцо и выкурил сигарету. Звезды скрылись за тучами, поднялся ветер. Рядом с порогом красовался камень с высеченным изречением: «Cursum Perfecio», что значит «Я завершаю свой путь». Я заглянул к миссис Мюррей. Она еще не приходила в чувство. Я вернулся в спальню. Там царил кавардак: везде валялись пузырьки с таблетками. На проигрывателе стояли пластинки Синатры, верхняя называлась «Большие надежды». Пол был усеян бумажными папками. Я поднял одну. В ней оказался сценарий «Кто-то должен отдавать».
Я проглядел сценарий и остался о нем невысокого мнения. Часа в два ночи она застонала, зашевелилась. Я налепил ей на руку лечебный пластырь.
Еще через час раздался звуковой сигнал фильтратора. Я убрал шунт, заставил ее сесть и выпить литр воды. Это отняло много времени. Она смотрела на меня затуманенным взглядом. Пахло от нее неважно, облик тоже никак не соответствовал славе самой сексуальной женщины двадцатого века.
— В чем дело? — выдавила она.
— Вы выпили слишком много лекарств. Ничего, скоро вам полегчает. Я помог ей накинуть халат, заставил пройтись по коридору, потом по гостиной, дожидаясь, когда она сможет самостоятельно переставлять ноги. Гостиная была украшена мерзкими масками, в которых мексиканцы отмечают День Мертвецов, и портретом Линкольна в раме. Насмотревшись до тошноты на корчащихся уродов и славного Эйба, я вывел ее во двор и стал выгуливать в темноте вокруг бассейна. По воде уже бежала крупная рябь.
Примерно на десятом круге она начала приходить в себя. Попытка вырваться не удалась: она была слаба, как младенец.
— Отпустите! — взмолилась она.
— Надоело ходить?
— Я хочу спать.
— Лучше еще побродим.
Мы кружили вокруг бассейна еще с четверть часа. Издали доносился шум проезжающих машин, пальмы шуршали на ветру сухими листьями. Я обливался потом, она была холодна, как труп.
— Пожалуйста! — канючила она. — Хватит!
Я усадил ее в шезлонг, сбегал в дом, поставил вариться кофе. Накинув на нее одеяло, я решил не дать ей уснуть, пока кофе не будет готов.
Потом она сидела, держа чашку с кофе обеими руками, чтобы согреть пальцы, с растрепанными волосами и смеженными ресницами. Вид у нее был невероятно усталый.
— Как самочувствие? — осведомился я.
— Жива… Вот невезуха! — Она расплакалась. — Какие же они все жестокие, Господи…
Я не стал ей мешать, только сунул платок, чтобы первая красавица в мире вытерла глаза и высморкалась.
— Вы кто? — спросила она наконец.
— Детлев Грубер. Зовите меня Дет.
— Что вы здесь делаете? Где миссис Мюррей?
— Не помните? Вы сами отправили ее домой.
Она отхлебнула кофе, настороженно наблюдая за мной.
— Я пришел вам помочь, Мэрилин. Спасти вас.
— Спасти?
— Знаю, вам тяжело, вы очень одиноки. Но это не повод кончать жизнь самоубийством.
— Ерунда! Я просто хотела уснуть.
— Вы это серьезно?
— Послушайте, я не знаю, кто вы, но ваша помощь мне ни к чему. Если вы сейчас же не уберетесь, я вызову полицию. — Последние слова она выговорила виновато. — Простите…
— Не надо извиняться. Я явился, чтобы избавить вас от всей этой гадости.
Она дрожащей рукой поставила чашку. Никогда еще не видел такого беззащитного лица. Мне очень хотелось ей помочь, хоть я и знал, что передо мной даже не сексуальная игрушка, а безнадежная развалина.
— Я замерзла, — сказала она. — Пойдемте в дом.
Мы вернулись и устроились в гостиной: она на диване, я в неудобном кресле с высокой прямой спинкой. Я стал рассказывать подробности ее жизни, которые не мог знать никто, кроме нее самой: аборты, попытки самоубийства, связь с братьями Кеннеди, грубое обращение Синатры. Я напомнил ее кошмары: боязнь одиночества, страх сойти с ума, ненависть к старости. Роль спасителя нравилась мне все больше. Я бы все отдал, чтобы заключить ее в объятия!
В ее лице уже не было враждебности: ведь она слышала только правду. Артур Миллер писал о том, как благодарна она бывала всякий раз, когда он спасал ей жизнь. Неужели мне доведется испытать ее волшебную признательность? Ей всегда нравилось, чтобы ее спасали.
Возможно, сыграл свою роль пластырь, который я налепил ей на руку. Наконец она возмутилась:
— Откуда вы все это знаете?
— Это самый ответственный момент, Мэрилин. Я знаю все, потому что явился из будущего. Если бы не мое появление, вы не пережили бы эту ночь.
— Значит, из будущего? — Она засмеялась.
— Понимаю вас. Но это параллельное будущее, так что ваше спасение никак не затронет ход истории в моей вселенной.
— Так я и поверила!
— Я вас не обманываю, Мэрилин. Иначе вы были бы уже мертвы. Она плотнее запахнулась в одеяло.
— Неужели в будущем меня помнят?
— Вы знаменитейшая актриса своего времени. Ваша смерть была страшной трагедией. Мы хотим ее предотвратить.
— Мне-то от этого какая польза? Все равно я тону в дерьме.
— Теперь для вас все кончится.
Она изображала скепсис, но вся уже дрожала от надежды.
— Я хочу забрать вас с собой в будущее, — сказал я.
Она вздрогнула:
— Вы что, свихнулись? Я же там никого не знаю. Ни друзей, ни родни…
— Родни у вас нет и здесь. Мать в психиатрической лечебнице. А что до друзей, интересно, куда они все подевались этой роковой ночью?
Она потерла лоб. Этот жест был полон волнения. Его оказалось достаточно, чтобы она стала для меня живым человеком, женщиной, попавшей в беду, а не сломанной сексуальной игрушкой.
— Зачем вам со мной возиться? Я этого не заслуживаю. От меня одни неприятности.
— Я покончу со всеми вашими бедами. В будущем это умеют делать. Здесь вы уже никому не нужны, никто вас толком не понимает, Мэрилин. Одна лишь бездна отчаяния… но мы сумеем вас возродить. Мы залечим раны, которые вы получали с самого детства. Здесь вами пренебрегают — у нас будут превозносить. Вы навечно останетесь молодой. Это тоже в наших силах. Моя работа — исправлять ошибки, допущенные в параллельных вселенных. Вы из числа избранных. У нас, Мэрилин, вас ждут заботливые люди, дом, духовная поддержка, понимание…
— Снова в психушку? Хватит с меня!
Я подошел к ней, присел рядом, заглянул ей в глаза. Настал момент для проникновенных речей. Я понизил голос.
— Знаете это стихотворение Йитса?
— Какое еще стихотворение?
— «Не отдавай все сердце».
Я заучил эти строки наизусть, ведь она любила их больше всего:
Не отдавай все сердце за любовь!
Пусть мысль такая не взволнует кровь
Рабыням страсти, как она ни очевидна: