— Да?
— Как я попал сюда? — подступив поближе, он опустился возле сестры на старый диван; Крис находилась рядом, в каком-нибудь футе, но казалось, до нее мили и мили.
— Ты приехал на автомобиле.
— А где моя машина?
Лицо ее побледнело.
— Твоя машина?
— Моя машина.
— Она… она в гараже. Надо чинить.
Он кивнул. Прикрыл рукой глаза.
— Откуда у тебя мои цветы?
— Твои цветы?
— Крис, я узнал эти горшки; я должен был давно их заметить. Откуда они у тебя?
Она поглядела на свои руки. Пальцы ее почти непроизвольно сжимались и разжимались.
— Я… — глаза ее наполнились слезами.
— Крис… я умер, правда?
— Нет-нет! — Она внезапно вскочила, слезы покатились по лицу, глаза покраснели, губы затряслись. — Ты живой! Разве тебе этого мало? Ты здесь, со мной!
— Давно ли мы вдвоем? Как долго длится эта зима, Крис?
— Но ведь нам нет нужды уезжать, понимаешь? Круг рябин удерживает нас вместе. Ты живой, Джастин.
— Разве? — Говорить было трудно, и Джастин испугался. — Я копал в кругу, Крис. Я видел свое тело.
Она побледнела. Затрясла головой, прикрыла рот обеими руками.
— Это лес умирающих, — продолжал он, — лес мертвых. Здесь вечно будет зима. Ничто не вырастет, ничто не изменится.
Джастин схватил сестру за руки: они были теплыми — в отличие от его собственных, холодных.
— А что случилось с Биллом… ты начинала встречаться с ним, помнишь?
Крис качнула головой:
— Теперь это несущественно.
Отвернувшись, она уставилась незрячими глазами в огонь; по ее щекам бежали оранжевые слезы.
— Я забрала к себе твои растения, понимаешь? Взяла, хотя и знала, что это убьет их. Я должна была попробовать: ведь они кусочек твоей жизни. Но потом они начали гибнуть… Получилось, что я не сумела сохранить даже эту частицу тебя.
Джастин обнял сестру за шею, стараясь быть ласковым и вместе с тем держать себя в руках.
А потом твое тело, слезы хлынули потоком. Я опознала его… кое-как. Оно было… — Продолжить она не смогла. Шли минуты, а Крис только хватала ртом воздух. Через несколько месяцев мое терпение кончилось. Я выкопала тело и привезла к себе. Я хотела, чтобы ты был рядом. Прости мой эгоизм. Я знала, ты никогда не любил рябины, не то что я. Они — сердце здешнего леса, а ты… ты был частью моего. И мне… мне показалось разумным похоронить тебя здесь.
— Сестра попыталась отодвинуться от него, но зарылась поглубже в его объятия. — Я так молилась! Я была готова умереть ради тебя. Я молилась там, в кругу рябин.
Ты всегда была чувствительной и романтичной, проговорил он, пряча свои слезы в ее волосах.
Голос Крис изменился, сделался более мягким, легким. Он слышал волшебство в ее голосе; сестра всегда была чересчур сдержанна, чтобы доверять свои чувства словам.
— А потом, на следующее утро, я проснулась, и ты был рядом. И настала зима. И я знала, что она будет вечной. Исчезли все звери. Все птицы. Совершенно внезапно. Как будто они не могли находиться рядом с тобой. А мне было все равно. Зима… мороз… Пускай! Мне и сейчас все это безразлично, Джастин, — она прикрыла рот ладонью. — Я не хочу терять тебя! Я не хочу, чтобы ты покинул меня.
Он обнял ее. Просто обнял.
Потом, утомленная горем, она уснула, а он все держал ее в своих объятиях. Надо было выбирать, но он боялся заглянуть в будущее. Он любил Крис, он любил жизнь… Но теперь понимал, что более не имеет права ни на то, ни на другое.
Ну так что же? Он может жить, если выберет такое существование; рябины позаботятся о нем — ради Крис.
Ради Крис…
Джастин поглядел в окно, за которым сыпал бриллиантовыми искрами морозный день. Они ждали его, эти голодные, сердитые, измученные глаза. У них не было жизни, ибо они принадлежали к зеленому царству.
И у самой Крис не было жизни. Лишь тень ее, крошечный ломтик нескончаемой зимы. Из-за него. Он умер, но ей удалось удержать его.
«О, Крис, — промолвил он. — Ты разрываешь мое сердце».
Той ночью пошел снег. Окно было закрыто, но не заложено ставнями, и он смотрел в него, как в телевизор. Хлопья падали, быстрые, яростные, и гневный ветер нес их над белой пустыней. Рябины берегли его тело.
Следующие пять дней он отказывался думать.
Жизнь в избушке сделалась почти нормальной, — если не считать ночных кошмаров, в которых ему являлись шепелявые тощие тени.
Хуже всего приходилось растениям. Он ежедневно посещал их, разговаривал с ними, поливал, даже переставил поближе к свету. Однако они не поправлялись и продолжали чахнуть.
Во всяком случае не умерли, отметил он. Но и живыми не были. Джастин более не знал, есть ли разница между жизнью и смертью, однако прежде таковая существовала, он был уверен в этом.
— …вот почему его надо пересадить, корни сделались слишком большими для… Крис, ты не слушаешь. — Сестра вглядывалась в его лицо, и он схватил ее за руки. — Ну пойми же, раз ты можешь любить рощу пахучих деревьев, что запрещает тебе насладиться красотой яшмового куста?
Он помолчал, держа ее за руки.
Она спросила:
— О чем ты молчишь?
— Нельзя же так… Жить и губить всякое растение, попавшее в твои руки.
Крис попыталась рассмеяться, но ее хватило только на тень, призрак смеха.
Джастин обнял ее и продолжил:
— А теперь самое главное. Речь идет о поливе…
Наступил шестой день. За окошком блистала морозная зима. Завтрак был хорош, Джастин даже забыл о холестерине. Он пил кофе со сливками, густо намазывал маслом хлеб и поглощал бекон полуфунтовыми ломтями.
— Джастин… это вредно.
Оторвавшись от своей тарелки, он усмехнулся.
— Я мертв. И пища не может повредить мне.
Крис не могла даже улыбнуться. И ее молчание, напряженное и горькое, лежало между ними, пока Джастин не встал из-за стола.
— Куда ты собрался?
— Погулять.
— А можно и мне с тобой?
Крис… Обойдя вокруг стола, он крепко обнял сестру, так крепко, как ни разу в жизни не обнимал. — Конечно. Пойдем со мной.
Он позволил ей хорошенько выговориться — сапоги его, на взгляд Крис, были слишком коротки и легки, да и снегоступы не по размеру, к тому же он небрежно застегнул куртку. Еще он не стал надевать шапку, и возможность позаботиться о нем притупила овладевшее Крис напряжение и успокоила — почти до нормального состояния.
Снаружи, конечно, стоял мороз, и Джастин ощущал холод всем телом. «Я мертв», — строго напомнил он себе, однако разницы как будто бы не было, и через десять минут он надел и шапку, и шарф, и варежки, вовсе лишив Крис повода для хлопот.
Стоя под нагими деревьями, лесовики следили за братом и сестрой.
— Крис, на нас смотрят, — бросил он беззаботно.
Она удивленно огляделась по сторонам.
Однако перед ней стояли те же самые деревья, что и перед ним; брови сестры были сдвинуты, лицо бледно.
— Кто смотрит?
— Так, проверяющие.
Мертвые голоса напоминали шорох сухой листвы. Джастин прислушался к их тихому ропоту; как всегда, лесовики молили о весне, о смене времени года. Он вгляделся в лицо Крис, подобное самой зиме.
— Тебе нравится снег?
— Я всегда любила снег. — Она украдкой глянула через плечо.
— А как насчет весны? Лета? Осеннего листопада?
Сестра молчала.
— В этом году птицы не прилетают к кормушке, не так ли?
Джастин обнял Крис за плечи, но она выскользнула из-под его руки.
— Джастин, прошу тебя…
— Пойдем, Крис. — Он протянул ей спрятанные под варежками ладони, и после неловкой паузы сестра взяла его за руку. Она дрожала.
— Не надо плакать, — сказал он ласково. — А то глаза замерзнут.
— Джастин, я не хочу туда.
— Но ты ведь любишь рябины, — ответил он, — и никогда уже не увидишь их в весеннем наряде.
Закусив губу, Крис кивнула:
— Мне все равно.
— Ты можешь и не ходить… сейчас. Но я должен это сделать. — Он повлек ее за собой по снегу, и Крис покорилась, ведь вел ее Джастин. Так было всегда.
За ними, неловко переступая, побрели лесовики. Однажды он оглянулся, и одного нервного взгляда оказалось довольно: Джастин знал, чью смерть видел он в этих глазах.
Лед покрывал промерзшие рябины, однако круг их стоял незыблемо. Внутри него снег лежал совершенным, безупречно чистым покровом. Если Джастин и впрямь приходил сюда с лопатой, ломал корочку льда, взрывал снежный покров, взламывал заледеневшую землю, от трудов его уже не осталось следа. И он был рад этому.
— Пойдем дальше, Крис.
— Я не могу.
— Почему?
Она судорожно сглотнула.
— Просто не могу.
— Дело в этом круге. Вот и все. Я же с тобой. — Он ненавидел себя за то, что заставляет ее плакать на морозе.
— Нет, ты не со мной, — возразила сестра, и в голосе ее послышалось обвинение.
— Я останусь с тобой, пока ты этого хочешь. — Он протянул вперед руки, и, промедлив на границе минуту, Крис вступила внутрь круга. Рябины как будто сомкнулись над ними, деревья теснились друг к другу, словно согревая брата и сестру.
— Иди сюда, садись.
На лице женщины проступило сомнение, однако оба были одеты тепло, и, прикусив губу, она опустилась на снег — справа от центра круга. Крис не решалась приблизиться к середине, и Джастин не настаивал.
Он сел напротив сестры, и она обняла его — как часто делала, когда оба они были куда моложе.
— Назови худшее, что ты знаешь обо мне?
Крис надолго задумалась.
— Худшее? Худшее — это мама.
— Как — мама? — Вопрос получился излишне резким.
Крис рассмеялась:
— Ты спросил. И я не обязана отвечать… во всяком случае, это не волновало меня долгие годы.
— Нет, я хочу знать!
— Хуже всего была мама. Она так хотела сына — неведомо почему. И она всегда больше любила тебя. — Взяв его за руки, она потянула их вверх. — Но, по-моему, я кое-чему от нее научилась. Я люблю тебя, пусть ты и заглядывал в мои дневники. И когда ты был близок к смерти…
Она умолкла, и он вжался в кольцо ее рук.