тория могла бы решительно закончиться, однако, когда я вернулся в контору, антикварный факс Виппера Вилла громко рычал, стучал, фыркал и испускал пары, а телефон заходился звонками.
Я поколебался, почти со страхом, прежде чем поднять трубку. Что, если это опять Зуммер?!
Но это был не он.
— Мои искренние поздравления! — сказал Ву.
Я немедленно залился краской (я обычно легко краснею) и в смущении пролепетал:
— Вот как, ты уже слышал?
— Слышал? — удивился он. — Я видел это своими собственными глазами! Ты уже получил мой факс?
— Я как раз поднимаю его с пола.
Бумага была еще теплой, на ней красовались пурпурные мимеографические значки.
— Это наверняка Эффект Бабочки! — сказал Ву.
Хотя бабочки — довольно романтичная материя (в своем собственном роде), я начал подозревать, что Ву говорит совсем не о том. То есть не о моем предложении, ее согласии и всех вытекающих отсюда привилегиях.
— О чем ты, собственно, толкуешь? — спросил я.
— О Хаосе и Сверхсложных Системах! — объяснил он. — Бабочка взмахнула крылышками в тропическом лесу, а над Чикаго в результате разразилась снежная буря. Линейно-гармоническая обратная связь. Взгляни на мою формулу повнимательней, Ирвинг! Ты реверсировал Обертональные Гармоники Суперструны, и что же получилось в результате? А то, что наша Вселенная враз затрепетала, как флажок на ветру, и кстати, чем ты хряпнул ту самую накидку из бусин?
— Два на четыре дюйма, — коротко ответил я, не видя веских причин входить в подробности касательно Виппера Вилла.
— Ну что ж, ты попал прямо в точку, Ирв. Красное смещение вернулось, Вселенная опять расширяется! Но вот сколько это продлится, сказать пока не могу.
— Надеюсь, вполне достаточно, чтобы успеть устроить свадьбу.
— Свадьбу? Не хочешь ли ты сказать…
— Хочу. Вчерашним вечером я сделал официальное предложение, и Кэнди его официально приняла. Со всеми вытекающими отсюда привилегиями. Ты сможешь прилететь с Гаваев, Ву, чтобы принять на себя роль шафера?
— Само собой разумеется, — сказал он. — Но только это будет не с Гаваев. Видишь ли, на будущей неделе я начну работать в колледже Сан-Диего.
— Сан-Диего?..
— Как метеоролог, на Мауна-Кеа я сделал абсолютно все, что мог. Джейн и мальчики уже в Сан-Диего, и кроме того, мне дали грант на исследования в области метеорологической энтомологии.
— Что это за область?
— Если в двух словах, букашки и погода.
— Не вижу, какое отношение к погоде имеют букашки, и наоборот.
— Я только что объяснял тебе, Ирвинг, — раздраженно сказал Ву. — Ну ладно, я пришлю тебе свои вычисления, и ты сам все увидишь.
И он прислал. Но это уже совсем другая история.
Перевела с английского Людмила ЩЕКОТОВА
Ф. Гвинплейн МакинтайрПОЛОЖИ НА МЕСТО!
Должно быть, я на месте, — констатировал Смедли Фейвершем, пройдя во времени назад, к самому началу Вселенной, и оглядевшись.
Неподалеку была интересующая его область пространства примерно двух метров в диаметре — шар из газообразной плазмы, перегретой до температуры в десять миллиардов градусов Кельвина. При такой температуре материя не могла сохранять атомную форму, так что содержимое шара вне сомнения было разломано на субатомные частицы, фотоны, небольшое количество экзотических частиц — бозонов, мюонов, глюонов — и заодно окказиональный кварк. Понятное дело, облако плазмы такой температуры мгновенно превратило бы Смедли Фейвершема в газ, но Смедли предусмотрительно отступил на добрых три метра и с безопасной дистанции наблюдал, как ровная струйка протонов, фотонов, нейтронов и электронов, притянутых плазменным шаром как гравитационной ловушкой, продолжала превращаться в субатомное вещество.
Точнее говоря, этот шар был гиперсферой, поскольку сохранял свою форму и радиус во всех измерениях космоса и, следовательно, был круглым во всех измерениях, а не просто в трех самых приметных. Радиус гиперсферы медленно укорачивался по мере того, как колоссальная масса плазменного облака переводила ее содержимое в сверхсжатое состояние. С каждой наносекундой шар становился немного меньше.
Смедли Фейвершем, неустрашимый хроноавантюрист, точно знал, что достиг надлежащей точки пространства-времени. Шар плазмы, сияющий в трех метрах от него, содержал примерно 99,99995 % физической массы всей Вселенной; на деле эта сфера и была 99,99995 % всей Вселенной. Поскольку же фактор времени участвует в единой силе, действующей и как гравитация, и как электромагнетизм, можно было считать, что светящийся шар содержит ровно такой же процент времени всей Вселенной: всего времени, которое существовало прежде, и всего, которое будет когда-либо существовать. Этот единственный шар плазмы примерно полутора метров в диаметре (он несколько сжался за последние наносекунды) сосредоточил в себе почти все пространство и время целой Вселенной, и потому — как уже стало ясно — Смедли действительно находился в нужной точке. Поскольку находиться больше было негде — и некогда.
Смедли Фейвершем ухмыльнулся и пробормотал:
— Теперь в любую секунду вся материя и антиматерия в бесконечном множестве измерений Вселенной — кроме моей материи, конечно — должна, если можно применить технический термин, перещелкнуться в безразмерную сингулярность пространства-времени. И еще через наносекунду все это разлетится, творя Большой взрыв. И вот тут настанет момент, — Смедли снова ухмыльнулся, — когда я осуществлю свой дьявольский замысел.
Он жадно следил за тем, как несколько отставших фотонов и барионов спешили влиться в сжимающийся шар, увеличивая его массу. По расчетам Смедли, всего лишь 217 субатомных частиц материи и антиматерии (кроме молекул, составляющих его тело, и молекул его одежды и снаряжения) оставались во всей Вселенной вне гиперсферы. И когда эти последние частицы канут в неодолимую гравитационную ловушку, можно будет приступать.
— Чем больше, тем веселей — заметил Смедли Фейвершем, одобрительно кивая еще нескольким опоздавшим (гравитон, фермион и нейтрино), которые неслись в турбулентное кружение облака плазмы: оно теперь сжалось до диаметра 120 сантиметров. — Скоро начнется Большой взрыв. В первые две минуты объем плазменной гиперсферы увеличится, а температура уменьшится на порядок. И тогда смогут существовать простые изотопы — гелий, протий, тритий. Из этих строительных кирпичиков будет построена вся Вселенная. Если, конечно… — тут Смедли ухмыльнулся еще раз, — если моя милость не решит по-иному.
В этой ситуации почтенный читатель должен поинтересоваться: как Смедли Фейвершем мог оставаться в живых, если молекулы кислорода, необходимые для дыхания (и само собой, для ухмылок), еще не родились в космических последействиях Большого взрыва? И на чем же он мог стоять, ведь не было ничего прочного, ибо все атомные массы (кроме 189 субатомных частиц, которые еще не явились, и самого Смедли) во всех бесчисленных измерениях Вселенной уже преобразовались во всепоглощающую гиперсферу. Прилагая ту же безжалостную логику, почтенные читатели могут также поинтересоваться, как он мог видеть гиперсферу — ведь почти все фотоны Вселенной были внутри гравитационной ловушки шара, и их не могли уловить зрительные нервы Смедли.
Так вот, пусть почтенные читатели занимаются своими делами.
Но если кто злобно настаивает на объяснениях — пожалуйста. Законы, которые управляют структурой и функционированием пространства и времени в материальной и энергетической Вселенной неизбежно являются ее частью и посему существуют внутри нее. Смедли Фейвершем же помещался вне границ пространства, времени и Вселенной (отступив на три шага назад и немного влево), так что он теперь существовал за пределами пространства и времени, равно как и законов, управляющих взаимодействием материи и энергии.
Ну что, теперь вы довольны?
В животе у Смедли Фейвершема заурчало, и он вспомнил, что ничего не ел с 2193 года, который помещался теперь в шестнадцати миллиардах лет плюс-минус миллиард впереди по ходу времени. Он полез в сумку с едой и достал двойную порцию карри "виндалу", которую купил на вынос в ночном ресторане "Король карри-кебаба", что в Стоук-Ньювингтоне, сделав остановку по пути к Большому взрыву. Развернул обед и принялся задумчиво жевать карри, глядя на прибытие еще нескольких субатомных частиц. Гиперсфера уже была меньше метра в поперечнике; очень скоро должен был начаться Большой взрыв.
— Восхитительная еда, — проговорил Смедли Фейвершем, заботливо помещая вощеную бумагу обертки в вихрь на поверхности гиперсферы (всегда полезно быть аккуратным). Придирчиво стер с пальцев следы ярко-оранжевого соуса "виндалу"; тем временем молекулы воска, бумаги и остатка карри разламывались на атомные составляющие, атомы же, в свою очередь, распадались на свои субатомные черепки. — Конечно, карри "виндалу" всегда вызывает у меня изжогу и иногда — э-ак! — даже неприятности с пищеварением, — добавил Смедли, подавляя отрыжку (уничтоженное карри секунду пыталось вернуться к жизни). — Но я действительно люблю хорошее карри, а изжога меня согреет. Энтропия не появится, пока не раскрутится Большой взрыв, так что нужно временное средство для согрева. А если дело доходит до внутреннего сгорания, нет ничего лучше — э-ак! — доброго карри "виндалу", чтобы поддержать огонь в топке пищеварения… Эй, что такое?
Пока Смедли Фейвершем воспевал ресторанную пищу, Вселенная вокруг него (или, точнее, гиперсфера перед ним и немного справа) быстро сжималась. Сейчас она была семидесяти сантиметров в поперечнике и уменьшалась дальше, а несколько последних субатомных частиц в бесчисленных измерениях пространства-времени прыгали в пучину, подобно леммингам. Но внимание Смедли привлекло нечто иное: к нему на сверхсветовой скорости приближалась одинокая субатомная частица, которая почему-то казалась совсем непохожей на остальные.
Добропорядочные субатомные частицы никогда не превышают скорости света. (Они также осматриваются, прежде чем перейти на другой квантовый уровень.) Но эта одинокая частица не была ни добропорядочной, ни маленькой. Эта субатомная частица была такого же размера и вида, как очень дородный мужчина. С пузом. Она даже пыхтела, что субатомные частицы делают редко, а пузатые толстые мужчины — часто. К тому же на одежде частицы были лацканы, и к одному был приколот маленький серебряный значок в форме песочных часов с гравированным рисунком: весы Правосудия и песок