На обдумывание этих очевидных вещей Борис потратил еще двое суток. Он никак не мог решиться, в глубине души надеясь, что каким-то чудом все восстановится само собой. Надежда медленно истаивала.
Наконец ровно через неделю после бизнес-ланча, последнего в его жизни, он решил обратиться к специалисту.
«УЗИграмма, рентгенограмма, энцефалограмма… Еще какая-то томограмма с трехбуквенным префиксом… ЯМР, что ли? Жуть! Да как он разбирается во всех этих граммах без ста граммов? — то ли восхищался, то ли негодовал Борис, глядя, как доктор с задумчивым видом перекладывает на столе листочки с цветными графиками и таблицами. — Надеюсь, по крайней мере неплохо?»
Доктор был молод, раза в полтора моложе Бориса, и это был существенный минус. Борис не очень-то доверял тем, кто моложе его, считая знания, не подкрепленные жизненным опытом, не вполне полноценными. Зато услуги молодого врача оценивались весьма недешево, дороже, чем внимание многих бородатых профессоров и академиков, и это был существенный плюс. Хорошо оплачиваемым специалистам Борис доверял несколько больше. Увы, стоимость услуги не всегда отражает ее качество, но раз не существует более точных критериев, приходится довольствоваться тем, что есть. Этому врачу, судя по плате за консультацию, Борис мог доверять как себе самому.
— Вы не левша? — неожиданно спросил доктор, не отрывая взгляда от графика, на котором синяя и красная кривые нервно неслись куда-то ввысь, всю дорогу норовя перескочить друг через друга.
— Нет.
— Может быть, переученный?
— Нет.
— Жаль. У переученных левшей центр речеобразования иногда мигрирует в другое полушарие, — пояснил доктор. — Но раз вы говорите, что не левша… Жаль.
— И тем не менее ответ отрицательный, — твердо стоял на своем Борис.
— А болели в последний раз давно?
— Чем?
— Неважно. Чем угодно.
Борис задумался.
— Не помню. В этом году, кажется, еще нет, — ответил он, не заботясь о том, что такой ответ огорчит доктора.
Врач закончил тасовать листки с результатами обследования, выбил пальцами короткую дробь по столу и поднял на Бориса вообще-то смешливые, но в данный момент крайне серьезные глаза.
— Все речевые центры в норме, — сказал он. — Речевой круг работает стабильно, нет даже периодических разрывов. С определенностью можно сказать, что у вас НЕ заикание.
Он так подчеркнул это НЕ, что, случись это на бумаге, на гладкой полировке стола осталась бы царапина.
Губы Бориса нервно дернулись. Он знал, что у него НЕ заикание, и НЕ испытывал по этому поводу особой радости. Заикание хотя бы оставляет возможность, пусть с превеликими трудностями, пусть в час по чайной ложке и с искаженным лицом, но донести свои мысли до окружающих. Неведомая хворь, поразившая Бориса, была хуже заикания, она не оставляла шансов.
— Что-нибудь конкретное вас беспокоит? — уточнил врач. — Головные боли, температура, плохой сон?
Борис поморщился. Как объяснить этому молодому и симпатичному человеку, что как раз «конкретное» его и беспокоит? С этим краеугольным словом современного бизнеса он распрощался еще позавчера. Вот в чем его головная боль, вот отчего его лоб пылает так, что, кажется, вот-вот задымит. А плохой сон… Он мог бы пересказать доктору свой сегодняшний сон, действительно плохой, можно сказать, кошмар, но что толку?
— Доктор… — начал он, стараясь говорить спокойно и четко, предельно простым языком. — Меня беспокоит то, что я не могу произносить некоторые слова. Я могу их написать, прочесть — все, что угодно, только не проговорить вслух. Это как… немота. Но не обычная, когда речь отключается полностью, а…
— Избирательная?
— Да. Как затмение, которое не проходит. И таких слов с каждым днем становится все больше. Вот что меня беспокоит.
— Некоторые слова… — повторил доктор. — Какие, например? — спросил он, и когда Борис уже открыл было рот и пару раз хватанул воздуха, прежде чем разразиться чем-нибудь простым и нелицеприятным, быстро вскинул руки в жесте защиты или признания поражения. — Не напрягайтесь так, я пошутил! Спокойней… Знаете, что может быть хуже, чем недооценивать собственные проблемы? Относиться к ним чересчур серьезно. Так что расслабьтесь, пожалуйста, хотя бы чуть-чуть.
— Доктор, я… люблю говорить. — Борис сделал паузу и попробовал снова, ближе к правде. — Мне нужно говорить. Я привык. Я работаю с людьми, и мне приходится часто и помногу разговаривать, каждый день. Доктор…
— Понимаю, понимаю. Скажите, вы много работали в последнее время?
Борис пожал плечами. А кто сейчас может позволить себе работать мало? — говорило это движение. Только тот, кто не боится остаться без работы вообще.
— Ну хорошо… Смотрите. — Доктор взял чистый лист и занес над ним карандаш, доверительным жестом пригласив Бориса придвинуться поближе к столу. — Человеческая речь представляет собой круговой процесс. Изобразим так называемый речевой круг, — предложил он, но нарисовал почему-то треугольник. Его вершины он снабдил надписями: «Ц. Брока», «Ц. Вернике», «Ассоциативный ц.».
«А доктор-то, похоже, из породы тех, кто считает своим долгом объяснить пациенту, как в идеале должен работать его организм… Особенно когда представления не имеет, что же в нем разладилось», — отстраненно подумал Борис. И в очередной раз пожалел, что не записался на прием к кому-нибудь постарше. Он еще немного послушал, как доктор делится с ним сокровенными знаниями, очень наглядно и доходчиво объясняя то, как какая-то точка в его левом полушарии управляет речевой мускулатурой, как другая точка помогает ему отличить собственную речь от чужой, а третья отвечает за структуру фраз и предложений. А потом спросил, прервав объяснение на полуслове:
— Скажите, это ведь не ИНДРА?
Врач вздохнул, бросил карандаш на стол и посмотрел прямо в глаза Борису. В выражении его лица не было презрительного недовольства специалиста, в присутствии которого ставит диагноз явный дилетант, разок полиставший медицинскую энциклопедию или нахватавшийся знаний из сомнительных сетевых источников. Лишь предельная искренность.
— Не волнуйтесь. У нас нет никаких оснований для подобных утверждений.
— Но ведь нет и никаких причин, чтобы это… это о… — Борис мгновенно напрягся.
— Что такое? Вы снова что-то… потеряли? Только что?
— Доктор, я же всего… пять минут назад… — Борис чувствовал, как быстро краснеют шея и лицо, а на глаза наворачиваются жгучие слезы обиды. — Вы же сами слышали… — Он порывисто вдохнул, загоняя назад неуместный всхлип.
— Так. Давайте-ка на приборчик. И побыстрей, — скомандовал заметно оживившийся доктор.
Во взгляде его Борис прочел бодренькую мысль о скорой диссертации. Докторской, естественно, иных эти эскулапы просто не признают.
— Давайте, давайте, — поторопил врач и едва не потер руки от возбуждения. — Какое слово вы только что забыли? — спросил он, присев перед Борисом на корточки и смазывая его виски какой-то прозрачной жирной субстанцией. — Опровергать? Отрицать?
— Второе.
— Та-ак. — Он приладил присоски, пощелкал кнопками громоздкого прибора. Стрелки на всех шкалах резко дернулись, затем плавно сползли на ноль. — Теперь говорите что-нибудь.
— Что говорить?
— Что угодно. Главное — связно и, по возможности, без долгих пауз.
Борис задумался ненадолго и заговорил о том, что не давало ему покоя всю последнюю неделю.
— ИНДРА, — сказал он. — Иными словами… — Он вздохнул: — Начните лучше вы, доктор.
— Инволюционная дисфункция…
— …речевого аппарата, — кивнув врачу, закончил Борис. — По-другому эту болезнь еще называют синдромом Станковича. Станкович — это профессор, кажется, из наших, который был первым исс… кто изучал ИНДРУ. Он проводил свои… наблюдения на себе. То есть сначала он заболел. Ну, заметил, что из его речи начали выпадать отдельные слова, и сильно испугался. А потом стал искать по всему миру похожие случаи. Набралось несколько десятков па… па…
— Пациентов?
— Доктор! Я не могу больше! — взмолился Борис и потянулся к присоскам.
— Ничего, ничего, — подбодрил врач, мягко водворяя его руки обратно на колени. — Вы замечательно излагаете. Главное — поменьше пауз.
«Поменьше пауз… Да скоро вся моя речь будет состоять из одной сплошной паузы!» — подумал Борис, однако подчинился. Некоторое время он покорно пережевывал вслух безвкусный винегрет из корявых, мелко нарубленных фраз.
— В конце концов профессор даже выдвинул остроумную ги…
— …потезу?
— Спасибо. О том, что человек, заболевший ИНДРОЙ, разучивается говорить определенные слова в том же порядке, в каком он их в свое время заучивал. Через полтора месяца Станкович полностью разучился говорить. Но так как на его способности писать это не отразилось, теперь он выпускает ммо… Помогите, доктор!
— Монографию?
— Да, за ммо… В общем, вы меня поняли. Однако, насколько мне известно, природа болезни до сих пор не ясна. Замечено только, что поражает она, как правило, людей с высоким интеллектом и уровнем достатка выше среднего. И еще тех, кому, как и мне, по долгу службы приходится постоянно общаться. Сам профессор, например, зарабатывал чтением лекций. Это все, доктор. Достаточно?
— Вполне… — Врач удрученно покачал головой, отключил прибор и констатировал: — Пусто. Ни единого всплеска.
В смешливых, но не сегодня, глазах медленно растворялась надежда на диссертацию.
— Не спешите себя пугать, — посоветовал он. — Самовнушением можно вызвать любые симптомы, вплоть до паралича конечностей. Особенно когда речь идет о таком сложном и слабо исследованном органе, как мозг. Не надо заранее настраиваться на худшее. Почему обязательно ИНДРА? У вас может быть просто… да что угодно!
— Например? — холодно поинтересовался Борис. Он не любил людей, которые сначала позволяли себе грандиозные обобщения, а потом не могли подобрать ни одного конкретного примера.
— Например? Да что угодно! — повторил доктор. — Небольшая рассинхронизация в работе речевых центров. Такое случается сплошь и рядом: после наркоза, сильного испуга, долгого истощающего заболевания или, как в вашем случае, постоянного стресса, вызванного работой. Подобные сбои возникают часто и носят временный характер.