«Если зачарованного удержать, обхватить руками…»
— Теперь я знаю, — амулет полетел в изумрудную кипень. Драгоценное сияние истаяло, оставляя после себя неприглядное месиво городской реки. Утопленники сползли в воду комками водорослей. — Я знаю, для чего вам наши мечты.
Он шагнул вперед, сдирая с шеи оставшиеся талисманы. Выворачивая карманы — чтоб ни камешка, ни единой счастливой монетки не осталось.
— Вы давно с нами соперничаете. Тысячелетиями. Только мы сильнее! Мы железо знаем!.. И разное другое…
— Так-так, милый. Продолжай.
— Эти все, что в книжках… Корвин, сэр Макс — они же дети. Вечные дети. Ребенок ничего не решает. Когда ему плохо, он ждет, что появится взрослый и все исправит. Даст новую игрушку… Или щелкнет пальцами, и все сразу хорошо станет. А чтоб подумать и самому сделать — так нет… По мирам мотаться — это вы тоже здорово придумали. Дети, когда испортят что-то, они же не убирают за собой. Просто идут в другое место. Где стены не изрисованы и окна пока целы. А вам хорошо. Потому что у вас и слово сильное, и власть. И когда все станут детьми, а миры с целыми стеклами кончатся — вот тут и настанет ваше время.
Небылец слушал, не перебивая. Когда горячечный поток Волькиных откровений иссяк, он усмехнулся:
— А ты, вселенский кошмар, сделался унылым сухарем. Что ж. Ты выбрал. Ешь свой выбор, дырку над тобой в небе! Кутайся в него!
Облик Небыльца стек в землю. Перед Волькой стоял Двит Лир — изменчивый ильс, перетекающий из одного тела в другое. Титановый клинок Лира прятался в деревянных ножнах. Волькино время еще не настало.
— Я снимаю с тебя свои чары, щенок. Поживи без моей власти. Агаррра!
Силуэт ильса высверкнуло белым. Пока Волька тер глаза, пытаясь содрать с сетчатки огнистый след, в небе зарокотал гром. Землю вспороло градом.
Куртку все-таки следовало взять.
Гроза бушевала над Ригой. Первая гроза в году. Еще две — и можно будет купаться… По тротуару, пошатываясь, брел человек. Он не пытался скрыться от рушащейся с небес непогоды. Град сек его плечи белыми искрами-щербинами.
Искр этот человек не видел. Проклятие короля ильсов не прошло даром. Для Вольки больше не существовало свечей кипарисов и барашков волн. Гром не ворчал, а стук сердца не напоминал барабан. Иллюзии и метафоры ушли из его жизни.
Рядом с Волькой притормозила машина. Дверца приоткрылась, высунулся мужичок в кожанке. Бородка и усы делали его похожим на скотч-терьера, но от Вольки это ускользнуло.
— Тебе куда, малахольный?! — слова потонули в раскатах грома. — Садись!
Волька покорно забрался в теплый салон.
— На Краску.
— Ну и славно. Правда, не совсем по пути, но в такую погоду довезу. Так и быть.
Кожаное сиденье противно скрипело под мокрыми джинсами. Под ногами набралась лужица воды.
— Эк ты паря… — бормотал водитель, энергично переключая передачи. — В маечке, нате вам!.. А вот не месяц май!.. Хотя именно май. Это все от фреону, говорят. Озоновая дыра гадит.
«Это от двери в Зиму», — хотел сказать Волька, но передумал. Вместо этого спросил:
— А скажите… Тучи — на что они похожи?
— Тучи? В смысле как это — похожи? Тучи — они тучи и есть.
«Да, — обреченно подумал Волька. — Они ведь всю жизнь так… И
ничего. Не жалуются. Неужели и я привыкну?»
Пока ехали, водитель вытряс из Вольки всю душу. Выспросил, где тот живет, чем занимается, учится ли. Сколько зарабатывает. Кто ему челюсть разбил. Есть ли девушка. Волька на вопросы отвечал невпопад, мыслями витая далеко.
«Дверь в Зиму открывается», — думал он. Показалось ли ему — там, на берегу реки?…
«У меня нет никого… кроме тебя…»
Что ты отдашь ради Лета?
Нет. Не так.
Ради чего ты пожертвуешь Летом?
Высадив Вольку на переезде, водитель укатил. Добрый человек. Почаще бы такие встречались. Волька устало поплелся вдоль железной дороги.
«Рельсы, — думал он. — Рельсы должны быть похожи на нити. И на лезвия ножей. На… на что же еще?…»
Не помогало. Проклятые железки не хотели становиться ни лезвиями, ни нитями. Только рельсами и ничем больше.
У дверей своего подъезда Волька остановился передохнуть. Привалился без сил к грязному стеклоблоку. Где-то вверху — его квартира. Чистая, убранная. Ледяная. Добро пожаловать в новый мир, Волька. Мир, где все приходится решать самому…
Зато никто не вынудит его убивать и предавать. Титул Двит Лира на языке ильсов красив и чарующ. А на человеческом звучит гнусновато. «Мастер, лучше всех знающий, чья жизнь бесполезна».
Волька закрыл глаза. Устал… Пора домой. Пусть этот проклятый день закончится наконец.
— Волчонок мой… Ты вернулся! — Теплая маленькая ручка коснулась его локтя. — А я без тебя не могу подняться по лестнице.
Волька дернулся, едва не сбив Алю с ног:
— Ты?!
Тяжелые капли на клеенчатом дождевике. Намокшая темная прядь выбивается из-под капюшона. И улыбка — та самая. С которой ильсам-эльфам ничего не поделать.
Какая она легкая!.. Черно-белый дождь, ранние фонари, нерасцветшая сирень — вымокший город закружился вокруг Вольки, сливаясь в сверкающие полосы.
— Отпусти, сумасшедший! Уронишь!
— Никогда! Теперь я тебя держать буду.
— А я — тебя! Ох, как же мне было плохо одной…
Волька поставил девушку на ступеньки:
— Только знаешь… Двит Лир… Он…
— Я знаю. Знаю, Волька. Когда вытягиваешь из круга, всегда так. Ты не плачь, хорошо?… Мужчины не плачут… А я… мне можно…
Горло перехватило.
— Пойдем… Я научу тебя подниматься.
Лампочек как всегда не хватало. Темные пролеты Аля преодолевала с закрытыми глазами, вытянув вперед руки. Один раз она споткнулась, но Волька оказался рядом. Подхватил, прижал к себе, вслушиваясь в оглушающее биение сердца.
— Волчонок мой. — Ласковые, нежные пальцы перебирали пряди Волькиных волос. — Неужели ты так и не понял? У Двит Лира нет власти над красками жизни. Иначе зачем бы ему вся эта катавасия с мирами?
Волька кивнул, закрывая глаза. Ничего… Главное — закрыть дверь в Зиму.
А Лето в наш мир мы принесем сами.
Юлий БуркинОрёл + Решка = Судьба
Только он влез в ванну, только намылил шампунем голову, как в коридоре зазвонил телефон: бр-р-рын-н-нь, бр-р-рын-н-нь, бр-р-рын-н-нь…
Ну, ё-моё! Вот не раньше и не позже! Бр-р-рын-н-нь, бр-р-рын-н-нь!..
Достали! Не подойду и всё. Пусть думают, что меня нет. Бр-р-рын-н-нь, бр-р-рын-н-нь, бр-р-рын-н-нь! Нет, ну что за уроды? Ну, не подходит человек к телефону, значит, его нет, так ведь? Бр-р-рын-н-нь, бр-р-рын-н-нь, бр-р-рын-н-нь!!! Прямо-таки бр-р-рздынь!!!
Да ёлки-палки! Ну что за настырный народ! А вот фиг вам! Не вылезу!
Из-за всех этих переживаний Владик отвлекся от процесса, и мыльная вода угодила ему в глаз. Костеря все на свете, он зажмурился и, окунувшись, поспешно смыл пену с головы. Затем принялся промывать глаз, который отчаянно щипало. А телефон замолчал. Но это уже как-то не радовало.
Только перестало щипать, как в комнате сладкими серебряными бубенчиками запел мобильник. О-о!!! Ну почему я не взял его с собой? Чтобы не уронить в воду, все правильно.
Бим, бирим, бирим, бирим… Бим, бирим, бирим.
Нет, ну вообще-то и это тоже правильно: раз меня нет дома, значит, нужно звонить на сотовый. С другой стороны, если уж я и сотовый не беру, значит, бесполезно. А никаких срочных дел у меня быть не может. Учитывая, что в понедельник — на сборы…
Глаз чесался. Мобильник смолк. Уф.
— Ну, слава Богу, — сказал он вслух.
И тут же: бр-р-рын-н-нь, бр-р-рын-н-нь, бр-р-рын-н-нь! Снова!!!
Решив не спорить с судьбой и уже догадываясь, кто это может быть, Владик вылез из ванны и, оставляя на линолеуме следы-лужицы, прошлепал к столику. — Да?!
— Привет.
Так и есть — Вовик. Они знакомы со школы, и тот всегда обращался с Владиком бесцеремонно и покровительственно. С какой стати — непонятно.
— Здорово. Чего тебе? — едва сдерживаясь, отозвался Владик. Ручеек из-под его ног полз обратно к ванной.
— Почему не подходишь?
Блин! Еще и претензии…
— Говори быстрее, я спешу!
Не объяснять же, что ему мокро и холодно.
— Куда?
— Обратно в ванну!
— А-а… Ладно. Слушай, Владик, я тут какую-то хезу на даче нашел. То ли ёжик, то ли крот, то ли еще кто. Давай я к тебе принесу, ты же у нас не только маразмат, но и ботаник.
Вот свинья. Ведь прекрасно знает это слово — «нумизмат». И что ботаник вовсе не зоолог.
— Иди ты к черту со своей хезой!
— Ты до скольки дома будешь?
— Считай, что меня уже нет.
— А вытереться?
— Пошел ты!
Владик бросил трубку и прошлепал обратно в ванную. А через полчаса, когда он уже оделся, позвонили в дверь. На пороге стоял Вовик, держа в руке куполообразную металлическую клетку для птиц, а в ней, с любопытством пялясь на Владика и хлопая глазами, сидела она — Хеза.
Привычку разговаривать с самим собой Владик приобрел уже давно. Во-первых, дома ему разговаривать было больше не с кем; во-вторых, произносимые вслух мысли как-то конкретизировались и становились основательнее. И наконец, говорить то, что думаешь, можно только себе, — так считал Владик.
Но теперь у него появился собеседник. И собеседник идеальный. Сидя на выстланном газетой дне клетки, Хеза слушала его внимательно, с неподдельным интересом, неотрывно глядя на него своими огромными умными глазами. И он точно знал, что его слова не будут кому-то переданы.
— Вот они — люди, Хеза, — сказал Владик, усаживаясь за стол, на котором теперь стояла клетка, и кладя перед собой стопку томов Брема. — Козлы и сволочи. Ну зачем он тебя поймал, если ты ему не нужна? Допустим, из спортивного азарта. Ладно, поймал, убедился, что может поймать, ну и отпустил бы с Богом. Нет, тащит зверя в город. И не знает, кому бы его там сплавить… Извини, что я в третьем лице…