Не выпуская из рук мертвый цветок, я поднял с земли шишку. Сунул в карман. В детстве у меня была привычка собирать семена, которые попадутся под ноги. Бабушка бранилась, вытряхивая мою куртку — полные карманы крошек, семян, сосновых иголок…
— Ты слышишь? — напряженно спросил маг.
Я поднял голову. Он был прав: в лесу что-то неуловимо изменилось и продолжало меняться прямо сейчас. Лес жил по чужим, йолльским законам, и я, который прежде знал Холмовый и любил, не мог теперь понять, что происходит.
Там, в глубине. В серых сумерках. За стволами. Все ближе и ближе.
Маг искоса глянул на меня и обернулся в сторону ельника. Он тоже ничего не понимал.
Я вспомнил что-то из детства. Из тех кошмарных снов. Не офорлы… нелюдь под нелюдью в чистом поле… что-то другое, не менее отвратительное, но куда более опасное…
— Берегись! — зачем-то крикнул маг.
Прошла половинка мгновения.
Я успел увидеть, как взлетает из-под низких еловых веток вожак. Беззвучно выпрыгивает вверх почти на полный человеческий рост, целит когтями в грудь магу и клыками ему же в горло. Как маг вскидывает руку, и кольцо разражается белым огнем. Как все тело нападающей твари освещается изнутри, на мгновение становится прозрачным, видны кости, позвоночник, череп… очень похожие на человеческие, но уродливые, страшные… а потом тварь распадается на части, и одновременно из-под елок взвиваются, нападая на мага, еще три таких же.
Четверо кинулись на меня. Один навалился со спины. Я не устоял — у меня были связаны руки — и упал лицом в росу.
Это накатывает волной. Волосы встают дыбом. Все живое бросается в рост, в развитие, в старение, в осень и опять в весну… Ветер подхватывает листья… Вихрь, водоворот, зима и лето сменяют друг друга, лопается оболочка и снова нарастает, бегут соки, бежит кровь по жилам, скорее, скорее…
…Преврати их в мусор.
Я упал, а тварь навалилась сзади — мертвым грузом. Уже мертвым.
Я закрыл глаза.
Каждая жилка дрожала. Как тогда, на вершине горы, когда дед сказал: «Тебя здесь не было». Я давно, очень давно не был веснаром.
И уж тем более — не убивал.
Я пошевелился, сбрасывая с себя тощую, роняющую шерсть, дряхлую тушу. Передернулся от отвращения. Подтянул колени, с трудом поднялся. Мага тоже сбили, он встал одновременно со мной — бледный, как жемчужина с далеких островов. Кольцо на его пальце горело синим и фиолетовым.
— Погоди, — выговорил я, пытаясь плечом стереть с мокрого лица прилипшие клочья шерсти. — Не нападай. Мы не договорили.
Он огляделся. Поляна была завалена дохлыми тварями: все они умерли на лету, в прыжке, от старости. Мутные глаза затянуты бельмами, клыки рассыпались прахом. Я с трудом узнал в них «манфи» — волканов. Йолльцы привезли их на остров, йолльцы когда-то, давным-давно, натаскивали этих тварей для охоты на людей.
На счету мага был только один враг, тот, первый. От волкана мало что осталось: кучка пепла, понемногу уносимого ветром.
— Восемь, — сказал маг и сглотнул.
— Там еще двое… За елками. Дохлые.
— Откуда ты знаешь?
— Пойди посмотри. Может, ты привык убивать без счета, а я — нет.
(«Сколько их было?» — спросила тогда бабушка, встречая нас на пороге, и я был благодарен деду, что тот не стал ей отвечать…)
Маг стоял среди этого побоища, среди горы дряхлых тел — и смотрел на меня. Это был странный взгляд. И ужаса в нем было все-таки больше, чем отвращения.
— Давай уйдем отсюда, — сказал я. Повернулся и пошел, не оглядываясь.
Он догнал меня и зашагал сзади, молча. Я слышал, как похрустывают веточки у него под ногами. Так, не говоря ни слова, мы спустились с пригорка и вышли на опушку как раз тогда, когда из-за холмов на востоке показалось солнце.
Возможно, это мой последний рассвет, поэтому я замедлил шаг. Подставил свету лицо. Дом барона лежал ниже, и солнечные лучи до него пока не добрались.
Маг остановился рядом, по-прежнему очень бледный.
— Я же говорил тебе, — сказал я негромко. — Веснару для дела ни руки, ни глаза ни к чему. Зато теперь ты знаешь, как это будет с тобой. А я знаю, как это будет со мной.
— Это мерзко, — отозвался он тоже вполголоса. — Веснарство — самый отвратительный из волшебных даров.
— Неправда. Веснарство — прекрасный дар. Дар жизни, а не смерти. Мы не виноваты, что вы явились сюда с йолльским законом. Что вы даже лес, мирный лес, превратили в бойню, где нелюди жрут друг друга.
Он не ответил. Пошел к дому, а я за ним.
Со стороны пригорка баронский дом казался двухэтажным. Дикий виноград оплел его стены сплошной плетенкой. Усики торчали в разные стороны — искали, требовали, шарили в поисках новой опоры. Каменная ограда здесь была совсем невысокой, волкану не составило бы труда перемахнуть ее с разбегу. Мы с магом одновременно подумали об одном и том же.
— Он говорил, что это не опасно, — пробормотал маг. — Если не ходить в лес по ночам… Слишком уж расплодились зайцы. Грызли кору…
Меня передернуло от омерзения.
Солнце коснулось верхушек травы у самой ограды. Покачивались метелочки. Безмятежно тянулись к небу белые соцветия. Цветущая, моя Цветущая, что с тобой сталось?!
— Развяжи мне руки, — сказал я глухо.
Во дворе баронского дома стояла пустая телега: лошадь из нее благоразумно выпрягли и увели. Бочка со смолой догорела и дымилась теперь, расточая смрад. Залитая солнцем дорога вела к тракту, и только там, на благоразумном отдалении, маячили черные фигурки.
— Ты можешь убивать на расстоянии, веснар? Дотянуться до тех, к примеру?
Я прищурился.
— Могу. Но я не знаю, кто там. Может быть, это свои… И они ведь не нападают.
— А если нападут свои, ты убьешь?
Он так и не стал развязывать мне руки. Воткнул в щель между камнями баронский меч и отошел в сторону, предоставив мне возможность самому, вслепую, перепиливать веревку.
Меч был хороший. Я рассек веревку в двух или трех местах, она ослабла и потихоньку стала соскальзывать с онемевших рук, виток за витком. В свете дня мертвый барон в гамаке казался ссохшимся, как черная груша.
— Нам обязательно оставаться здесь?
Маг подумал.
— Иди наверх… Только не пытайся завернуть за угол! Оставайся на виду, если хочешь прожить подольше!
Я хмыкнул.
На втором этаже помещалась «комната для бесед», по-йолльски «фрадуф». Комната была в том же виде, в каком ее оставил барон — если не считать опрокинутого кресла с отпечатком башмака на мягкой спинке. Кресло валялось у того окна, из которого в меня стреляли.
Солнце освещало комнату, не оставляя ни краешка тени. Йолльцы любят свет; удобная деревянная мебель делила пространство на несколько уровней — можно было сидеть у самого пола, или выше, или еще выше, под потолком. Согласно йолльскому кодексу гостеприимства «фаон», то есть собеседник в общей комнате, волен выбирать себе место потеплее или посвежее. С положением в обществе или старшинством этот выбор никак не связан.
Если бы не мохнатые шкуры нелюдей, устилавшие пол, я сказал бы, что комната мне нравится.
— Подведем итог, — сказал маг. — Я убью тебя, как только ты попытаешься до меня дотянуться. Знаю, ты убиваешь быстро, но у меня хорошая реакция.
— Хорошая, — согласился я. — В бою у меня преимущество: я могу поразить сразу многих. Но в нашем с тобой случае это не имеет значения.
— Не имеет, — повторил он отрешенно.
Я растирал затекшие руки и пытался понять: если бы там, в лесу, я накрыл своей веснарской волей не только волканов, но и человека тоже… успел бы он убить меня? Хищники, появившись внезапно, полностью занимали его внимание. Возможно, это был единственный мой шанс…
Маг тоже об этом подумал.
— Я не выпущу тебя живым, — сказал я, обрывая его так и не начатую фразу. — Ты знаешь о втором веснаре. Ты будешь его искать.
Он вскинул подбородок:
— Неужели ты решил, что я оставлю в живых тебя?
Я кивнул. Каким бы ни был мой шанс — он ускользнул, закончился, и вспоминать о нем не было смысла.
— Ты догадываешься, с кем встречался барон? — я прошелся по комнате, стараясь не наступать на шкуры.
Маг сел на низкую полированную скамью. Потер лоб, будто вспоминая. Блики на его кольце при свете дня чуть потускнели.
— Скажи… полукровка может быть веснаром?
— Полукровка?
— У барона двое сыновей. Со старшим он поссорился три дня назад: щенок надерзил отцу и ушел.
Я невольно посмотрел в потолок: мальчишка, которого я первым увидел в этом доме, все еще прятался где-то на чердаке. Мы с магом в третий раз одновременно подумали об одном и том же; такая солидарность начинала внушать мне опасения.
— В любом случае, — медленно сказал я, — его нужно отправить к людям. У него, наверное, есть мать… другие родственники…
— Иди наверх, — сказал маг. — И не делай резких движений.
Наверх вели две лестницы: внешняя, пологая, увитая виноградом, и внутренняя, закрученная винтом. Я снова поднимался первым. Крышка деревянного люка, прикрывавшая вход на третий этаж, была чуть сдвинута.
Маг выбрался из люка, чуть не хватая меня за щиколотки. Вполглаза приглядывая друг за другом, мы осмотрелись: я изучал незнакомое йолльское жилище. Маг искал мальчишку.
Все те же высокие окна, увитые виноградом, свободно впускали солнце и сквозняки. В центре большой комнаты помещалась «ope» — теплая йолльская постель, больше похожая на дом в доме. Полог-палатка, притулившаяся к каминной трубе, закрытая со всех сторон одеялами и шкурами нелюдей.
Вдоль стен висели, открытые всем ветрам, пустые гамаки.
— Комната барона, — сказал я вслух. — Где они жили все? Дети, стража, слуги?
— Внизу. На земляном этаже.
Я вспомнил о бароне, который так и коротает вечность — провиснув в гамаке почти до пола. Некстати пришла на ум еще одна йолльская традиция: хоронить особо знатных покойников в гамаках.
— А… ты? — я запнулся. — Ты где жил? И кто ты, собственно, такой? Что делаешь в доме барона?