Мы поднялись на самый гребень. Наших лиц коснулся едва ощутимый ветер. Маг вытянул руку над головой: кольцо осветило крутой спуск, почти отвесный, мертвую сосну с кривыми, вцепившимися в склон корнями и тучу пыли над самой землей.
— Усач!
Тишина.
Не спрашивая у меня совета, маг двинулся вниз, то и дело рискуя свалиться, перебираясь с камня на камень. Я, поколебавшись, пошел за ним. Добравшись до сухой сосны, мы оба, не сговариваясь, остановились передохнуть.
— Усач!
Глухой стон.
Он лежал, придавленный камнем. Наших с Аррфом сил едва хватило, чтобы этот камень откатить. В холодном свете кольца кровь казалась черной.
Раненый схватил воздух ртом. Под носом, на неухоженной щетке усов, выступила мутная капля.
— Ос-сот… я так и знал, что ты… еще вернешься.
У него были переломаны ребра. Что-то надрывалось и булькало в груди при каждой попытке вздохнуть.
— Ты не лекарь? — растерянно спросил я у мага. Тот покачал головой. Опустился рядом с раненым на колени:
— Ты веснар?
— Д-да.
— Усач! — выкрикнул я. — Это ты…
— Да! Потому что… они… мою семью… сказали… убьют, если не приведу… старого Осота… я привел. Я привел! Не смогли… мальчишку… Я так и знал. Все время… ждал… мальчишка Осот.
— Ты убил барона Нэфа, чтобы навести меня на Осота? — почти выкрикнул Аррф. — Чтобы убить свидетеля — моими руками?
— Нет. Нет. Я не убивал… никого. Даже тогда… на холме… Вы убивали их, два Осота. Убивали йолльцев. Я только делал вид… Я не могу убивать, — его лицо исказилось. — Я привел их… на гребень Песчанки. Чтобы спасти семью. А ты бы сделал иначе?
— Ты врешь, — сказал я, отлично зная, что соврать йолльскому магу невозможно.
Усач хотел было оспаривать, но кровь у него изо рта хлынула ручьем.
— Что, веснары не умеют врачевать? — спросил Аррф.
Я мог затянуть небольшую рану. Царапину. Но не срастить переломанный позвоночник.
— Кто убил барона, если не ты? Кто тогда убил барона?!
— Я никого никогда… — повторил он еле слышно.
— Не убивал? Только подставлял под чужие стрелы, так?!
— Н-нет… Только чтобы спасти. Своих. Мать, отец, сес…тра…
— А Ягода? Кто предал Ягоду? Тоже ты?
— Ее свекровь. Мать ее мужа… Бабка ее сына… Осот!
И он умер с моим именем на устах. Не то моим, не то моего деда.
— Йолльцы взяли в заложники его семью.
— Потому что ты и твой дед продолжали убивать людей.
— Йолльцев.
— Людей!
Все, что мы смогли сделать для бывшего Усача — перенести его тело на обочину дороги. Чтобы родственники могли забрать его и отнести в поселок.
— Йолльцы взяли в заложники его семью! Невинных!
— А те, кого вы убивали, чем они были виноваты?
— Они пришли на нашу землю непрошеными.
— Они спасли тысячи жизней! Одни только эпидемии красной чумы…
— Лучше чума, чем нашествие!
Снова был рассвет. И снова я встречал его рядом с магом. И мне совсем не хотелось спать — только мир вокруг стал прозрачным и звонким, как сахарный домик на палочке.
Вокруг лежали холмы — каменистые, кое-где поросшие желтой травой. Небо к утру полностью заволокло пеленой, начинался дождь. Аррф взял под уздцы свою нелюдь. Погладил по морде, будто искал сочувствия. Жеребец ткнулся ему в щеку, едва не сбив с ног.
— Он тебя понимает?
— Да.
— А ты ездишь на нем верхом и бьешь плеткой?
— Я никогда не бью его плеткой!
— А другие бьют?
— Тебе не понять, — сказал он безнадежно. Из его воспаленных глаз катились слезы. Он их даже не смахивал.
— Скажи, — начал я. — То, что он говорил… Он, мол, не убивал тогда йолльцев, а только делал вид… Неужели это правда?
Аррф кивнул. Я перевел взгляд на немолодого, грузного, мертвого человека, лежащего на голых камнях, на обочине.
— Зачем же он ходил с нами? Мог ведь отказаться…
— Мог ли?
— Его сочли бы трусом. Но его никто бы и пальцем… Зачем он это делал? Зачем бегал за нами? Еще боялся опоздать…
Дождь полил сильнее.
— Далеко ближайший поселок? — отрешенно спросил маг.
— Ближайший поселок — Холмы… Здесь место дикое, неплодородное, никто не селится.
— Крикун… то есть Усач… не убивал барона, — сказал Аррф. — Это значит, что в Холмах живет еще один тайный веснар. Сколько вас?
Я ухмыльнулся:
— Это Цветущая, мясоед. Это земля, принадлежащая веснарам.
Родник нашелся в часе пешей ходьбы от места гибели Усача. Круглое озерцо, обложенное белыми камушками. Источник — ключ, облачко глины на дне и сток, размывающий склон, без следа исчезающий в глубоченных земных трещинах.
Мы напились сами и дали напиться лошадям. Они едва касались мордами прозрачной водной поверхности и фыркали почти как люди.
— А ты в самом деле работал в конторе «Фолс»? — ни с того ни с сего спросил Аррф.
— Я и сейчас там работаю… Пока жив.
— Торговец?
— Нотариус, немного архитектор. Оцениваю старые здания… Оценивал.
Дождь прекратился и снова пошел. По поверхности озерца расходились круги, пересекаясь, образовывая орнамент. Ни маг, ни я не сдвинулись с места. Лошади стояли под дождем, покорно опустив головы.
Дождь хлынул, как из ведра. Озерцо захлебнулось. Сток превратился в ручей, трещины переполнились. Размывая землю и глину, вода устремилась вниз, к дороге — грязный, пенистый поток.
Я сунул руку в карман куртки. Полпригоршни разных семян и еловая шишка. Я вывернул подкладку, вытряхивая семена, песчинки и давно засохшие крошки.
Оглядел каменистую пустыню вокруг. Островки жесткой травы… Колючие кусты…
— Что ты делаешь?!
Мне уже было все равно.
В рост. В жизнь. В смерть и снова в жизнь. В складках голой земли, в трещинах хранились семена и споры, занесенные ветром, невесть как сюда попавшие. Почва здесь была скудной, зато воды сейчас хватало.
Из разбухшей глины выстрелили первые ростки. Трава, вездесущий осот, еловые побеги. Акация. Подорожник. Рожь. Лезут и лезут, раздвигая глину, и вот в зеленых зарослях распускаются первые цветы — маки. Роняют листья, превращаясь в круглые коробочки, трескаются, вываливая новую порцию семян…
Я забыл о присутствии Аррфа.
Дождь бил по белым шапкам одуванчиков, но они все равно разлетались и проникали, шаг за шагом, все дальше и дальше, на соседние склоны. Увядали, возрождались, желтели, белели, разлетались и возрождались опять. Мелкие приземистые елочки водили корнями в поисках опоры. Рвалась к небу сосна, созревали шишки. Трава поднималась почти по колено, блеклая из-за недостатка солнца, но упругая и жесткая. Склоны вокруг то наливались алым цветом маков, то бледнели, покрываясь белыми одуванчиками, вспыхивали ярко-желтым, переходящим в красный, и снова зеленели. А потом вступили васильки, и будто в ответ им на посветлевшем небе вспыхнули ярко-синие, чистые прогалины…
Дождь прекратился. Вышло солнце. Я сидел в траве на берегу источника-озерца, а вокруг буйно, надрывно, с невозможной яркостью цвели холмы.
Елки сплелись корнями, преграждая путь оврагу.
И стояла тишина.
Кони, отойдя в сторонку, ели траву, глубоко погрузив морды в зеленое море. Аррф сидел ко мне спиной, обеими руками вцепившись в листья подорожника.
— Извини, — сказал я. — Просто не удержался… напоследок.
Он не желал оборачиваться. Не хотел смотреть на меня.
— Поедем, — сказал я. — Ведь мы на пороге смерти, мясоед. И мы до сих пор не знаем, кто убил барона.
Маг молчал.
— Аррф?
Он помотал головой, не оборачиваясь.
Он молчал всю дорогу обратно. Мы ехали то шагом, то рысью, меня мутило. Аррф молчал.
— Я говорил тебе — это не дар смерти. Это дар жизни.
Он молчал. У него подергивался уголок века.
Я думал о Крикуне-Усаче, которого мы оставили на обочине. Которого, вольно или невольно, погубили. О веснаре, который стоял рядом с нами на тех холмах, но ни разу не убил ни одного врага. Как мы не заметили? Как мы с дедом могли не заметить, что он ничего не делает?!
Пусть мне, мальчишке, и не дано было этого понять. А дед? Впрочем, разве дед был убийцей со стажем? Мы стояли на холме, на нас шла армия, и мы думали только о том, чтобы остановить ее. Чтобы эти вооруженные люди никогда не добрались до Светлых Холмов. А Усач, выходит, тогда боялся убивать…
Боялся за свои корни?
Смотрел, как убивает семилетний мальчишка, и просто стоял рядом?
— Застава, — хрипло сказал Аррф.
— Что?
— Я вижу заставу. Мы почти приехали.
На въезде в поселок нас встретила черноволосая Роза. Рядом с ней, понурившись, втянув голову в плечи, стоял Кноф — тот самый подросток, что показал мне язык на станции «Светлые Холмы».
Я сошел, почти свалился, с седла. Никогда в жизни больше не буду офорлом… Впрочем, жизни моей осталось совсем чуть-чуть.
— Сын вернулся, — голос Розы позвякивал от напряжения. — И хочет сказать господину магу… Что ты хочешь сказать, Кноф?
— Я не убивал отца, — проговорил мальчишка голосом крупного хриплого петуха. — Я… уехал. Потом передумал. Спрыгнул с поезда за поворотом… И я видел, с кем он встречался в лесу.
— С кем? — наши с Аррфом голоса слились в один.
— С Горицветкой, — выдавил мальчишка. — Девка тут есть такая. Он ей ожерелье подарил!
Горицветке было семнадцать лет. Длинный патлатый Кноф влюбился в нее так сильно, что даже временами ненавидел.
Она над ним смеялась. Считала сопляком. Когда он однажды подстерег ее у колодца поздно вечером, в темноте, и предложил, может быть, слишком грубо, свою любовь — она ударила его коромыслом по уху. Разозлившись, он намотал ее косу на кулак, но девчонка стала кричать, и он ушел.
Он был барон по крови. Барон и наполовину йоллец, господин. Он готов был пойти к отцу и потребовать, чтобы эту дрянь отдали за него — прямо сейчас, насильно, пусть и без приданого. Ну и что с того, что Кнофу пятнадцать лет! Он еще в тринадцать стал мужчиной, и о его мужской силе шептались девки в поселке.