Но потом начались потери сознания, и Артур был так расстроен и одинок, и мы… мы просто хотели быть вместе, по крайней мере, пока он не найдет себе ту самую особенную девушку…
Артур снова зарыдал. Все присутствующие избегали смотреть друг другу в глаза.
— Господи, Боже, — произнесла Бланш.
Нэнси ощетинилась.
— Ох, заткнись, Бланш. Я не жду, что ты поймешь, но нет ничего сильнее любви матери к своему единственному сыну. У тебя никогда не было детей, потому что ты их не хотела. А я хотела, так что постарайся отнестись к этому с уважением.
Она повысила голос. Ее компаньон вошел в комнату, подошел к ней сзади, опустил ладони ей на плечи и легонько сжал их.
— Лед тает. Я по тебе скучаю. — Он поцеловал ее в макушку.
Нэнси накрыла руками его ладони и показала прямо на Бланш.
— Видишь тут кого-нибудь из знакомых?
Мужчина вгляделся. У Бланш не оставалось сомнений, что она смотрит на Фрэда Уинслоу, каким он был лет за двадцать до своей смерти.
— Это Бланш? Почему она так постарела?
Снова низкий смех.
— Я потом объясню, милый. Приду через минуту. Поцелуй меня.
Он осторожно поцеловал Нэнси в губы и ушел.
Нэнси бросила на Бланш взгляд, полный страсти.
— Его еще нужно усовершенствовать, но он уже вполне мужчина.
Я заставляю его ждать, так что давай перейдем к делу, Бланш. Я — Хелен, нравится это тебе или нет. Но я также очень хороший искусственный интеллект. Этот судья нам не поможет. Слишком много прецедентов затронуто: законность показаний искусственного интеллекта, законность замены искусственным интеллектом человека, мертвого или живого, и так далее, и тому подобное. Думаю, судье не захочется столько раз мелькать на страницах юридических журналов.
Я правильно излагаю, ваша честь?
— Эти рассуждения соответствуют моим мыслям, в разумных пределах, — ответил Максвелл с таким видом, будто все это его слегка забавляет.
— Значит, остаемся ты и я, Бланш. Сколько тебе нужно, чтобы прекратить весь этот скандал? Два миллиона? Три? Как насчет четырех? Это максимум. Иначе тебе придется начинать процесс, а нам не найти присяжных достаточно умных или с достаточно богатым воображением, чтобы поверить в то, что я именно та, за кого себя выдаю.
И ты ничего не получишь.
Бланш взглянула на Артура.
— Я выпишу твоему фонду искусств чек на ту сумму, которую укажет мама, от имени моих родителей, — сказал он.
Рэндал пожал плечами и вопросительно приподнял бровь. Адвокаты за другим столом отвели глаза. Воцарилось долгое молчание, тяжелое для всех тех, кто ждал.
— Три миллиона, — произнесла Бланш.
— Выпиши чек, Артур, — приказала Нэнси, поднимаясь и разглаживая ладонями халат на бедрах. — Поговорим с тобой вечером.
А сейчас у меня свидание с твоим отцом… Бланш, пожалуйста, заходи как-нибудь на чай. Мы должны видеться — и Артур не будет против, правда, дорогой?
Артур молча кивнул, явно недовольный этой просьбой.
— Нам следует почаще беседовать, и мне бы хотелось знать, как идут дела в твоем фонде. Полезно иметь разнообразные интересы, когда у меня столько свободного времени. Обещаешь, что скоро зайдешь?
Бланш шевельнула губами, но не смогла заставить себя ответить.
— Тогда до свидания, — сказала Нэнси и вышла из комнаты. Артур выключил машину, и белая комната с красной мебелью исчезла.
Нэнси исчезла — и Хелен тоже.
— Надо отразить в документах, что стороны договорились, не доводя дело до суда, — сказал Максвелл с видом человека, довольного разрешением дела и испытывающего немалое облегчение. — Слушание закончено.
Все направились к выходу. Артур ждал Бланш у двери.
— Ты получишь чек завтра или послезавтра, — сказал он. — Знаешь, мама говорила серьезно, когда приглашала тебя. Только предупреди меня заранее о своем визите. Мне ведь не обязательно быть дома. Мой секретарь умеет загружать НЭНСИР.
Бланш отвела взгляд в сторону.
— Не думаю, что приду, Артур, — ответила она.
Позже она передумала.
Перевела с английского Назира ИБРАГИМОВа © James C. Glass. Helen’s Last Will. Печатается с разрешения автора.
Рассказ впервые опубликован в журнале «Analog» в 2008 году.
ДЭВИД БРИН. ВИРУС АЛЬТРУИЗМА
Думаешь меня поймать? Черта с два! К нашей встрече я подготовился так, что начинай уже думать о чем-нибудь другом.
В моем бумажнике лежит карточка, где написано, что у меня четвертая группа крови, резус отрицательный и к тому же аллергия на пенициллин, аспирин и фенилаланин. Если верить другой карточке, я — убежденный адепт Церкви христианской науки-. Все эти хитрости задержат тебя, когда придет время (а оно, конечно же, придет, и очень скоро).
Даже если от этого будет зависеть моя жизнь, я никогда и никому не позволю втыкать мне в руку иголки. Ни за что! Никаких переливаний крови!
И потом, у меня же есть антитела. Так что тебе, СПИЧ, лучше держаться от меня подальше. Твоей пешкой я не стану. И твоим вектором тоже.
Понимаешь, все твои слабые места мне известны. Хоть ты и хитрый дьявол, но чересчур изнеженный. В отличие от ТАРПа, ты не выносишь открытого воздуха, жары, холода, кислоты и щелочи. Из крови в кровь — вот твой единственный путь. Да и зачем тебе другой?
Ведь ты, наверное, думал, что нашел самый простой способ?
Как только ни называл тебя Лесли Эджисон — и «виртуозный мастер», и «совершенство среди вирусов»… Помнится, когда-то давно ВИЧ — вирус СПИДа — заставлял всех трепетать от страха. Но по сравнению с тобой он просто грубый, неотесанный мясник. Маньяк с бензопилой, болван, который убивает своих хозяев и распространяется за счет привычек, которые люди хоть и с трудом, но все же могут держать под контролем. О да, у старины ВИЧ тоже были свои приемчики, но что он в сравнении с тобой? Жалкий дилетант!
Простуда и грипп, конечно, тоже не лыком шиты. Они неразборчивы в связях и быстро мутируют. Когда-то давно они научились заставлять своих хозяев хлюпать носами, кашлять и чихать, чтобы те распространяли заразу. Вирусы гриппа гораздо хитрее, чем ВИЧ, ведь, как правило, они не убивают своих хозяев, а лишь заставляют их страдать и, кашляя и сморкаясь, заражать свежими порциями инфекции своих близких.
Лес Эджисон всегда обвинял меня в очеловечивании наших объектов изучения. Всякий раз, заходя на мою половину лаборатории и слыша, как я поливаю отборной техасско-мексиканской бранью какого-нибудь особо воинственного лейкофага, он реагировал одинаково. Как сейчас вижу: приподняв одну бровь, он сухо делает мне замечание.
— Форри, вирус не может тебя услышать, — произносит он со своим винчестерским акцентом. — Это ведь не разумное существо, даже, строго говоря, не живое. Это всего лишь пучок генов в белковой оболочке, вот и все.
— Знаю, Лес, — обычно отвечал я в таких случаях. — Но до чего же наглые эти гены! Дай им волю, они тут же вломятся в человеческую клетку и заставят ее производить полчища новых вирусов. А те потом разорвут ее на части, когда будут выбираться на свободу, чтобы напасть снова. Может, они и не думают, и все их коварство — чистой воды случайность. Но неужто тебе никогда не кажется, будто они действуют по плану? Будто кто-то управляет этими мерзкими тварями, чтобы заставлять нас страдать? И даже умирать?
— Да ладно тебе, Форри! — Он снисходительно усмехается моей американской непосредственности. — Ты бы не стал заниматься этим делом, если б не находил в этих фагоцитах своеобразной прелести.
Эх, старина Лес! Такой правильный и высокомерный… Ты так и не догадался, что вирусы завораживали меня совсем по другой причине.
В их ненасытной алчности я видел такое примитивное, ничем не замутненное честолюбие, которое превосходило даже мое собственное.
Тот факт, что вирусы — безмозглые создания, не слишком облегчал мои терзания. Мне, между прочим, всегда казалось, что мы, люди, сильно переоцениваем свои мозги.
Мы познакомились несколько лет назад в Остине, куда Лес приехал в академический отпуск. У него уже тогда была репутация «юного гения», я откровенно лебезил перед ним, и, возвращаясь в Оксфорд, он предложил мне присоединиться к нему. Так я оказался здесь, и начались наши регулярные дружеские споры о смысле и значении болезни под барабанную дробь, которую английский дождь выбивал по рододендронам.
Ох уж этот Лес Эджисон с его псевдоартистическими дружками и претензиями на философичность! Он вечно рассуждал о красоте и изяществе наших маленьких мерзопакостных объектов. Но меня не проведешь. Я-то понимал: он так же помешан на «нобелевке», как и все мы. Так же увлечен погоней за тем фрагментом Загадки Мироздания, за тем кусочком, который принесет больше грантов, больше лабораторных площадей, больше оборудования, больше престижа…
В общем, деньги, статус и в конечном итоге, может быть, даже Стокгольм.
Сам Лес уверял, что подобная ерунда его не интересует. Но парень он был не промах, это я вам точно говорю. Иначе каким образом его лаборатория расширялась бы даже в разгар тэтчеровских гонений на английскую науку? И тем не менее он продолжал притворяться.
— У вирусов есть свои положительные стороны, — частенько говаривал он. — Конечно, поначалу они нередко убивают. С этого начинают все новые патогены. Но в конечном итоге происходит одно из двух. Либо человечество в ответ на новую угрозу изобретает защиту, либо…
О, как он обожал эти театральные паузы!
— Либо? — подначивал его я, как мне и полагалось.
— Либо мы приходим к компромиссу… а быть может, и к альянсу.
Симбиоз. Вот то, о чем Лес твердил не переставая. Он обожал цитировать Маргулис и Томаса, а иногда и Лавлока, прости господи…
В том, как он восхищался даже такими ужасными и подлыми тварями, как ВИЧ, было что-то пугающее.
— Видишь? Он встраивается в ДНК своей жертвы, — говорил Лес.
— А потом затаится и дожидается, когда жертву атакуют другие микробы. Т-клетки организма хозяина готовятся дать отпор, отбить вторжение, но ее химические механизмы захвачены новой ДНК, и в результате вместо двух новых Т-клеток появляется целая армия вирусов СПИДа.