— Но вы будете отбирать время не у него.
— Нас обыскивали каждый раз, когда мы проходили ворота, — произнесла Чемберс. — Мы не могли пронести внутрь паузер.
Янина указала на хвост, тянувшийся наружу из последних ворот.
— Похоже, что вам незачем было это делать.
Мартин повернулся к Чемберс:
— Жуткая идея.
— Угу, — согласилась она.
— Я хочу сказать… действительно страшная.
— Опасная.
— Глупая.
— Безумная.
— Конечно, безумная, — сказал Мартин. — Целиком и полностью.
— Абсолютно согласна с тобой, — отозвалась Чемберс. — Неси оборудование.
Оказавшись на корабле, Чемберс заглянула в чемоданчик, еще более неряшливый, чем тот, с которым пришлось расстаться в России. Ей не приходилось видеть столько сверкающих нитей времени, плотно уложенных в таком небольшом пространстве.
— Здесь должно быть никак не меньше ста тысяч часов.
— Вот времени — то… — протянул Мартин. — Годы и годы…
— Это прекрасно, — проворковала Янина, лицо которой озаряли отблески времени. — То есть прекрасно, что я повидала Толстого, но видеть сразу столько времени — это просто чудо.
Чемберс захлопнула чемоданчик.
— Отлично, следующая остановка 17 апреля 1983 года.
— Нам надо убить двадцать минут, оставшихся до старта, — сообщил Мартин, раздавая таблетки ДзАМК из стоявшей на пульте коробочки. — Могу подсоединить нас к свежему воздуху, кто хочет, может глотнуть соку.
— Мне, э… надо в туалет, — промямлила Янина и направилась в заднюю часть корабля.
— Хочешь буррито?4 — спросил Мартин у Чемберс. — Я бы расправился с разогретой лепешечкой.
— Мне казалось, что их уже не существует.
Мартин проверил цифры.
— Нет, две недельки у нас еще есть в запасе.
— А это значит, что за счет сбора временного утиля они просуществовали, по меньшей мере, на год дольше.
— На восемь месяцев… и отлично.
— Отлично… для твоего желудочно — кишечного тракта.
Мартин с дымящимся буррито уселся на кушетку.
— Послушай — ка, интересно, сколько замороженных лепешек могли бы мы приобрести на все это время?
— Это время мы потратим не на приобретение мексиканских деликатесов.
— Я это понимаю… Но просто в качестве мысленного эксперимента?
— Это не мысленный эксперимент, а простая математика.
— Так сколько же? Чемберс вздохнула:
— Семьсот тридцать три тысячи восемьсот двадцать четыре штуки.
— Можем отчаливать? — спросила Чемберс у Мартина, когда он вернулся в кабину, освободив атмосферные разъемы.
— Действуй.
Чемберс подвела корабль к очереди на Рельс. Мартин сел возле нее.
— Что — то Янина застряла в туалете.
— Должно быть, съела один из твоих буррито.
— Перестань осмеивать мое любимое блюдо. — Мартин скороговоркой доложил координаты места назначения оператору Рельса. — А теперь, — продолжил он, глянув на Чемберс, — я вижу улыбку женщины, которая сбором утиля заработала свою свободу.
— Ты и сам сияешь, как начищенный пятак, — усмехнулась Чемберс.
— А ты хихикаешь, — отреагировал Мартин, прежде чем подтвердить стандартную процедуру отлета.
— Я счастлива. Настало время, которое не могло мне и присниться, вот я и хихикаю. — Она направила корабль к Рельсу.
— Забавно, — молвил Мартин. — А я бы сказал, что веселящего газа5 надышалась.
— Это я — то надышалась?
— За все годы нашей совместной работы ты единственный раз смеялась, когда я случайно напустил в атмосферу закись азота. — Он отдал распоряжение оператору Рельса начинать запуск. — Неужели забыла: ты же сама всегда попрекаешь меня этим случаем. Признайся, ты ведь не из смешливых.
— Верно, — согласилась Чемберс. — Я не из смешливых.
Мартин поставил задержку.
— Прибыли! 17 апреля, 1983,00, 22:06:53. — Он повернулся в кресле. — А знаешь, у меня даже голова покруживается…
Чемберс поднялась, а потом рухнула в кресло.
— Янина, — выдавила она.
— Ее здесь нет, — подытожил Мартин, после того как они с Чемберс ввалились в квартиру Янины.
— Что и следовало доказать.
— Она забрала учебники.
— И оставила коробки из — под пиццы. — Чемберс взяла верхнюю. Янина оставила на ней трогательные послания: ПРОСТИТЕ МЕНЯ и СПАСИБО.
— Мы можем вернуться…
— Смеешься? — спросила Чемберс. — И опять запутать временную линию? Крестный Отец этого не простит.
— Можно иначе. Девица должна проявиться в каких — нибудь регистрационных журналах.
Чемберс села на кушетку Янины и вздохнула:
— Бессмысленно. Ты был прав. Крестный Отец говорил о судьбе.
Он знал, что так и должно случиться. Стало быть, теперь «все будет так, как и должно быть».
Мартин сел возле Чемберс.
— Собрать временной утиль в очереди нам предложила Янина. — И она оставила нам половину.
— Половина чертовой кучи также называется чертовой кучей.
Чемберс улыбнулась из глубин своей постазотной головной боли.
— Триста шестьдесят шесть тысяч девятьсот двенадцать буррито, — заключила она.
Заведующая кафедрой хронобиологии Калифорнийского университета в Беркли, откинула со лба прядь седых волос и обратилась к последней ниточке времени, свернувшейся запутанным клубком на дне тусклой серебряной емкости.
— Я не теряла времени даром, — проговорила она. Женщина завернула крышку на емкости и убрала последнюю в ящик стола, где также находились пара перчаток, небольшая черная коробочка, три крохотных поблекших от времени блистера, медаль Нобелевского лауреата и пачка арбузной жевательной резинки. Она вынула эту пачку — как приятно, хотя и неловко снова ощутить себя молодой, — а потом задвинула ящик и заперла его.
Физика в ее время сделалась довольно странной, но еще недостаточно странной для рутинного путешествия во времени. Человечество еще не познакомилось с другими разумными существами, и Янине не пришлось более столкнуться со сборщиками временного утиля. Жизнь ее к концу сделалась удивительно рутинной.
Тем не менее она хорошо распорядилась своим временем. Исследования привели ее к новым представлениям о влиянии скорости движения на время в пути, а также существованию серьезных, подчиняющихся суточному ритму расстройств, коренящихся в основе десятка умственных и физических болезней. Коллеги — хронобиологи с каждым годом все более расширяли области применения.
Откинувшись на спинку кресла, она положила ноги на стол и отправила в рот пластинку жевательной резинки.
Физика все догонит, и физиология будет готова.
Перевел с английского Юрий СОКОЛОВ
© Heather Lindsley. Where the Time Goes. 2009. Печатается с разрешения автора.
Рассказ впервые опубликован в журнале «Asimov's SF» в 2009 году.
Юлия ГаланинаЗверинец
Иллюстрация Владимира ОВЧИННИКОВА
Вдоль стены осторожно пробиралось Умное Слово, поджав хвост и семеня мохнатыми лапками. Может быть, это была Квинтэссенция. А может, еще что — хвост-то оно поджало, а Мякиш и так был не очень силен в распознавании Умных Слов. Сюда они редко забредали, боялись.
Не зря боялись-то. Пацаны такое поймают, на хвост наступят — оно всеми своими ста ножками землю скребет, мяучит жалобно и ядом плюется. Только недалеко — все штаны оплюет, а обидчикам хоть бы хны. Ее яд только на культурных действует.
Интересно все-таки, что за Умное Слово в лачугу тетушки Пакли пожаловало? Сосед тетушки, мясник, хвалился, что умеет их читать и различит с первого взгляда, только Мякиш ему не верил: где бы это он научился? Таких грамотеев в их околотке не водилось: чтобы правильно знать культуру.
У них все по-простому, тетушка Пакля буквы даже не складывает — выметает с руганью за порог, если забегут. Как начнет метлой махать и материться — буквочки пулей улепетывают. Она сказала как-то Зяблику, когда в добром настроении была: они опасные, один вред. Мозги только забивают. Картинки куда как завлекательнее. А для букв школа есть, оплот культуры, пусть там и сидят, не высовываются.
Мякиш-то любил потихоньку буковками баловаться. На заднем дворе, пока никто не видит, наловить их полное ведро и слова лепить. Обыкновенные. «Каша» там или «небо». Или еще чего, что на глаза попадется. Слова получаются коротенькие, юркие, шмыг — и нету. Или снова на буквы распадутся, ежели неправильно слепил, и уже так, врассыпную, деру дают, как кто горох рассыпал. Главное, чтобы никто из пацанов не увидел: они любят похабными словами баловаться, налепят их криво-косо и ржут, по земле катаются. А Мякишу стыдно.
В школе так играть не получается. Там слова-то сушеные, в букварях на булавки пришпиленные. И буковки с мылом вымыты: от этого они не скачут, трепыхаются лишь по коробочкам. Играть ими неинтересно — слова совсем дохлые выходят, одно расстройство.
А чуть поживее слепишь: учителка засечет и — хрясь! — указкой по парте: некультурно. И пухлые щеки гневно дрожат. Нельзя ведь говорить «булок нажрался», нужно «отведал мучных изделий». Правда, это она в школе только культурная, после школы обычная, как все. Мякиш отродясь не видел, чтоб она мучных изделий отведывала: лопает пирожки, только за ушами трещит. Разве что жирные пальцы платком вытирает, не об одежду.
Мякиш поймал Умное Слово, по пушистой спинке погладил. Оно, видать, расчувствовалось, не стало ядом плеваться, свернулось устало спиралькой. По нему видно — дрожит, вот-вот на буквы распадется, из последних сил держится. А жаль — Умные Слова на дороге не валяются. Их так просто не слепишь, это тебе не «каша». И сами длинные, как колбаса, и буковок в них напихано редких, такие и не враз поймаешь.
Мякиш Слово под рубашку запихал, пустые ведра подхватил — и к колодцу за водой. Скоро тетушка Пакля должна вернуться — увидит, что вода в доме кончилась, метлой отходит за милую душу.
Она пошла узнать, не нужен ли кому мальчик на побегушках. Прекрасный мальчик, работящий и сообразительный. Мякиш надеялся, что такой понадобится булочнику: тогда не жизнь будет, а песня. Тетушка его мечтания на корню обрубала, говорила, высоко больно метит, хорошо, если такого дармоеда и лодыря сапожник смилостивится, возьмет в учение.