ем. Стоит уверенно, широко расставив ноги. На ногах то ли борцовки, то ли альпинистские ботинки.
Незнакомец глядел серо-льдистым взглядом, пристальным и цепким. Неприятный взгляд из-под белесых, выгоревших бровей. И волосы белесые. И рыжая борода. Конечно, офицер, вон у него в петлицах и знаки какие-то…
— Еврей? — неожиданно поинтересовался он.
— А… По отцу. А какого?..
— Для полной занозы в задницу мне недоставало еще и еврея, — заметил офицер, засовывая за пояс серебристую «трубу», плюющую молниями.
В голове возник вихрь: бластер, скорчер, плазмоган, разрядник…
— За мной, — распорядился офицер.
— А это? — Олег указал на «дерево».
— Живоглот еще не скоро очухается, — пояснил военный и, не говоря больше ничего, заскользил вниз по склону.
Двигался он с грацией крупной кошки.
Вид на алуштинскую долину распахнулся внезапно, когда после непонятно какого по счету изгиба «тропы» они оказались на ровном участке. Незнакомец обернулся, скомандовал:
— Привал, — и опустился на гладкий валун.
Алушты не было. Внизу расстилались буйные джунгли, из которых редкими клыками торчали развалины каких-то сооружений. А в районе набережной, где полагалось находиться курортной поликлинике, высились две колоссальные башни, увенчанные гранеными рубиновыми шарами, сверкавшими свеженалитой кровью.
— Энергостанция, — проследив взгляд Олега, счел нужным пояснить незнакомец. — Работает, все под током. Большая редкость. Садись, — он небрежно указал на соседний валун. — Рассказывай, как ты умер.
— Что? — не понял он.
— Рассказывай, как ты умер, — повторил офицер.
— Я умер?
— Если бы существовала шкала для определения глупости, ты бы вышел за ее пределы, — сказал офицер.
Быстро как-то сказал для такой сложной фразы, словно ругательство произнес. И добавил:
— Я, Дитмар фон Вернер, гауптштурмфюрер СС, отдельный горнострелковый батальон, убит седьмого мая тысяча девятьсот сорок четвертого года во время наступления русских на Севастополь.
Дошло: в правой петлице гимнастерки две рунические «С». В левой — три звезды, две полоски. Точнее, всплыло из памяти. Все, связанное с фашистской Германией, фанатично собирал друг детства Володя, он же и просвещал насчет кто какой кортик носит и какие нашивки да шевроны… Гауптштурмфюрер. СС. Очень даже замечательно.
— Мы тебя уже сутки здесь ждем, — добавил немец. — Говори.
— Меня? — переспросил Олег.
— Тебя, еврей, тебя, — откликнулся эсэсовец. — Ну, так как ты умер?
— Не помню, — буркнул Олег.
Кстати, что вообще помню, подумал он. Пьянки коллегиальные на обсерватории помню. И работу помню. Расчеты и наблюдения, наблюдения и расчеты, и перетряхивание западных научных сайтов, и тоска — кому она здесь нужна, астрономия, надо было ехать в Штаты, когда приглашали… Помню. Своеобычные субботние посиделки с Татьяной в какой-нибудь из многочисленных кафешек и столь же своеобычные финалы этих посиделок. Горы. Походы тире медитации… Вот когда каракурт укусил — помню, такое разве забудешь…
— А говорили, что евреи умные. — Фон Вернер сплюнул между ботинок. — Хочешь сказать, что все это, — он мотнул белобрысой головой, — тебе знакомо?
— Не все, — проговорил Олег. — Но кое-что узнаю…
Гауптштурмфюрер пожал плечами.
— Кое-что и я узнаю, — сказал он. — Запомнишь, пожалуй, когда поползаешь по здешним скалам на брюхе. Ох, и прижали нас русские. Головы не поднять… Я вот поднял, а русский снайпер ее сбрил… Помню, блеснуло на противоположном склоне, а эха выстрела уже не услышал. Очнулся весь в какой-то липкой дряни. Ни черта не соображаю… Ладно, идти пора, пока хатули не нагрянули.
— Кто?
— Коты. Раза в два крупнее африканского льва.
Он невольно вздрогнул, но едва заметное движение не укрылось от пристального взгляда немца.
— Не дрейфь, еврей, — усмехнулся тот, поднимаясь. — Пушка со мной. Отобьемся, если что.
Он зашагал к едва заметному прогалу в стене растительности. Не оглядываясь.
— Моя фамилия Сахновский, — сказал Олег ему в спину. — Сахновский Олег Яковлевич. По профессии — астроном. Работаю… Работал на Симеизской обсерватории.
Фон Вернер покосился на него поверх камуфляжного плеча.
— А на кладбище как оказался?
— Что?
— На кладбище, говорю, — повторил гауптштурмфюрер. — Не знаю, в чем дело, но живоглоты обычно предпочитают места упокоения…
Фрагменты образов, слова, никак с ними вроде не связанные, кусочки раздробленной мозаики, рассыпанные по уголкам памяти, сложились в четкую до беспощадности картинку. Резкие боли в спине… Режущая боль в животе… Тошнота… Рвота… Опухоль растет как на дрожжах… Нечем прижечь ранку — ни спичек, ни зажигалки… Впервые острое сожаление, что бросил курить… До ближайшего жилья километров пять… Ну а алуштинское кладбище так и называется — «Пятый километр». Вот откуда неприятное это воспоминание…
— Вспомнил, — заключил эсэсовец. — По глазам вижу. Ну?
— Двадцать пятого мая две тысячи девятого года меня укусил каракурт, — сказал Олег. — И, видимо, до медпункта добраться я не успел…
— Каракурт — это скверно, — отозвался фон Вернер. — Рядового Вирхова тоже кусал каракурт. Бедняге пришлось помаяться. У меня был приказ отправлять с передовой только тяжелораненых. Но Вирхов выжил. Ему оказали своевременную помощь…
Олег слушал, но не треп восставшего из небытия эсэсовца, а себя. Он умер — это ясное, четкое и холодное знание. Он помнит каждую деталь — как непослушными пальцами набирает на мобильнике телефон службы спасения, кричит в трубку, голос срывается от боли… последние судороги и конвульсии. А потом — сразу, без перехода — расплавленный свинец в затылке и призрачно-серое небо над головой. Умер и воскрес. В мире, где на берегу Черного моря обитают птицы с человеческими лицами, деревья охотятся на людей, рыщут в поисках добычи гигантские кошки, а эсэсовский офицер, вооруженный чудо-оружием будущего, ведет русского астронома с половинкой еврейской крови к странному зданию, именуемому энергостанцией.
Долгий переливчатый свист прервал поток размышлений. Олег впился взглядом в льдистые глаза немца. Свист повторился. Вернее, раздался с другой стороны. В ответ.
— Хатули, — процедил немец. — Черт, почуяли… Теперь надо бегом, еврей…
— Если ты еще раз назовешь меня евреем, я не сдвинусь с места!
— Неужели? — насмешливо улыбнулся эсэсовец.
— Да, немец! Зови меня Олегом.
Гауптштурмфюрер снова усмехнулся — на сей раз одобрительно, и протянул ладонь для рукопожатия:
— Дитмар. А сейчас, Олег, как говорят у вас… русских, ноги в руки!
И они взяли ноги в руки. Дитмар скользил, как тень. Перепрыгивал с валуна на валун, уворачивался от нависающих над тропой веток. Олег старался соответствовать. С каждым шагом, с каждым прыжком двигаться становилось все легче. Мышцы ног наливались силой. Кстати, и тяжесть в голове улетучилась, и мысли улеглись. Как будто воспоминание о собственной кончине запустило в нем какой-то механизм. Механизм восстановления. Или перезагрузки. Это надо обдумать, но потом.
Олег ткнулся в спину остановившегося вдруг Дитмара. Плазмоган гауптштурмфюрер держал стволом вверх.
— В чем дело?
— Тс-с… Замри!
Замер, стараясь унять дыхание. Прислушался. Кроме шороха ветра в листве — никаких звуков. Или…
— Ложись!
Дитмар сбил его с ног. Навалился всем телом, прижал к усыпанной хвоей земле. Бросок тяжелых лап. Разбойничий свист. И сразу — ш-ш-ш…
— Черт, промазал…
Немец поднялся, скомандовал:
— Вставай. Продолжаем движение.
И канул в грязно-зеленую, как его обмундирование, лесную полутень. Олег подскочил, точно на пружинах. Отставать нельзя. Никак нельзя. Раз воскреснув, тут же умереть — слишком нелепо. Значит, надо жить.
Заросли оборвались, рассеченные неширокой просекой. Вдоль нее тянулась труба, похожая на газовую большого диаметра. Только выглядела она странно. Он сразу не понял, чем именно. Труба была покрыта серой, блестящей слизью, и она… двигалась. Волнообразно пульсируя, словно прокатывая внутри себя тугие комки, ползла вдоль просеки.
— Повезло нам с тобой! — воскликнул эсэсовец. — Пищевод сегодня трудится со всем усердием.
— Пищевод? — переспросил Олег. — Чей?
— Неважно, — отозвался Дитмар. — Главное, доставит нас на место без хлопот.
Гауптштурмфюрер сунул за пояс чудо-оружие. Сказал:
— А ну-ка, подсади!
Он не стал дожидаться, пока русский сообразит, что да как, подтолкнул его поближе к живой трубе, оперся руками о плечи. Олег машинально подставил ладони. Впившись в них жесткой подошвой ботинка, Дитмар перемахнул на трубу. Свесился, протянул руку.
— Давай!
Пульсирующая труба сразу унесла гауптштурмфюрера метров на пять вперед.
— Свиная башка! — выкрикнул он.
Знакомый переливчатый свист вновь вывел Олега из оцепенения. Он кинулся к трубе, нагнал, вцепился в руку эсэсовца. Заскреб подошвами парадно-выходных штиблет по осклизлой поверхности. Дитмар могучим рывком выдернул его наверх.
— Давно бы так, — выдохнул немец. — Смотри туда!
Олег перекатился на спину, сел. Всмотрелся. Стена джунглей медленно ползла назад. Из леса выскочила кошка не кошка, внушительных размеров тварь, отдаленно ее напоминающая, — разглядеть толком было невозможно, окрас шкуры повторял рисунок зарослей идеально. Только голова, лобастая, с круглыми, Как спутниковые тарелки, ушами, виднелась отчетливо. Хатуль вобрал широкими ноздрями воздух, вытянул мясистые губы в трубочку и засвистел.
— Что, съел?! — крикнул Дитмар и засвистел в ответ.
Хатуль совсем уж по-кошачьи фыркнул и растворился в зарослях.
— Верхушка пищевой пирамиды, — пояснил немец. — Размеры, скорость передвижения, выносливость, мимикрия, социальное поведение…
Очень странный фашист. Говорит по-русски без всякого акцента. Разбирается в биологии. Ладно, с этим после. Сейчас главное понять, где он оказался? Точнее — когда?