— У вас мне не нужно выдумывать какую-то картину мира, я детским образом читаю и с великим удовольствием рисую. Хотя не все так просто: это тоже важное действие — обобщение материала. Но здесь нет таких наворотов, о которых мы сейчас говорили. Я бы линии не провел, если бы задумался, что она означает, а она означает, ведь рисование — это очень сложное кодирование информации. Но в конкретном рисовании я эту рефлексию стараюсь отключить, потому что иначе не будет сделано ничего.
В фантастике я нахожу некое равенство. Художник — фантазер, а иллюстрация — это еще один текст. Есть иллюстративное рисование: вы что-то рассказываете своим рисунком. И поэтому мне очень хорошо и спокойно, когда я читаю чью-то фантастику и начинаю рядом наводить свою. Мы одинаковы, здесь есть равновесие. Надеюсь, ваши читатели мои картинки тоже читают.
Беседу вела Елена БОСОВСКАЯ
Вл. ГАКОВИЗЛЕЧЕНИЕ СОЗДАТЕЛЯ
Миллионы людей во всем мире наслышаны о главном персонаже этого писателя, которому в январе нынешнего года исполнилось бы 105 лет, — непобедимом воине-варваре Конане. Редкое везение для всякого пишущего. А не повезло литературному отцу Конана из-за этого же «дитяти». Потому что лишь малая часть из миллионов, увлеченных Конаном, в действительности прочла хотя бы строчку, написанную самим автором. История в современной масс-культуре, увы, не новая и даже не парадоксальная.
Если бы не слава предшественника — создателя Тарзана и Джона Картера Марсианского, быть бы Говарду[28] неоспоримым зачинателем героической фэнтези в американской литературе! Впрочем, и так Говарда знают миллионы, а сотворенный им образ Конана задал своего рода канон (прошу прощения за невольный каламбур) для целого субжанра фантастической литературы.
Все, сочиненное писателем до войны, было в последние десятилетия XX века переиздано и даже пользовалось успехом. И все же не сравнимым с тем, что выпал на долю целой команды разработчиков «золотой жилы» — самозваных «подражателей» и «дополнителей», без зазрения совести настрогавших почти вдвое больше того, что оставил после себя Говард.
А тут еще роскошный кинобоевик с Арнольдом Шварценеггером, снятый в 1981 году Джоном Миллиусом! Режиссер, кстати, в одном из интервью откровенно признался, что отталкивался не столько от не читанного им соотечественника, сколько от ницшеанского ubermensch'a, нордической «белокурой бестии» и тому подобных знакомых ассоциаций.
Словом, отношение наших современников к американскому автору Роберту Говарду в значительной мере основано на отношении к Конану Киммерийскому.
В нем присутствовали все черты того, что гарантированно должно было привлечь определенную часть читательской массы. И столь же категорически насторожить другую.
Варвар из легендарной древней страны Киммерии — безусловный сверхчеловек во всем, что касается мускулов и военного искусства! Бесконечно воюющий с ордами врагов, в роли которых выступают слегка замаскированные «низшие расы», чуждый сантиментов и не слыхавший о каком-то «гуманизме». Движимый не разумом, но «голосом крови» и ничем не сдерживаемыми инстинктами, а единственным Законом признающий меч или секиру…
Многим, и в их числе автору этих строк, подобная литература представляется чрезвычайно опасной — если перестать относиться к ней только как к литературе, несерьезному развлечению на сон грядущий… Но в защиту Роберта Говарда можно привести аргумент, мало зависящий от симпатий и антипатий критика. Говард был первым. Пионером, первооткрывателем целого литературного жанра. Не его вина, что тот впоследствии изрядно затоптали.
И, как уже было сказано, писатель лишь в определенной мере несет ответственность за то, что миллионы читателей и кинозрителей превратили в культ. «Садист, фашист, заторможенный и затерроризированный собственными комплексами подросток… Таковы лишь некоторые из брошенных Говарду обвинений, — пишут авторы одной из книг, посвященных создателю Конана. — Что ж, это, вероятно, один из самых непонятых и несправедливо обвиненных авторов после Ницше». Так что познакомиться с реальным Робертом Говардом — без всех последующих «наслоений» — в любом случае любопытно. Тем более что биография писателя дает много пищи для размышлений.
Роберт Эрвин Говард родился 24 января 1906 года в семье сельского врача Айзека Говарда, который практиковал в богом забытой техасской деревушке Пистере. Семья будущего писателя была типично американской — потомки пионеров, еще сохранившие память о тех днях, когда в этих местах проходил Фронтир. Дед по отцовской линии в 1849 году, подобно многим, двинулся в Калифорнию, где только что открыли золото; и если бы не подхваченная в дороге холера, до конца жизни приковавшая его к Техасу, вполне возможно, повторил бы судьбу героев Джека Лондона. Видимо, неслучайно последний стал любимым писателем юного Роберта Говарда… Мать также происходила из семьи пионеров и еще застала последний крупный рейд команчей, некогда безраздельно контролировавших Техас, а впоследствии почти полностью истребленных. И столь же неслучайно подсознательная антипатия к «краснокожим» передалась от матери к сыну. Во всяком случае, знание индейской специфики позже неплохо помогло писателю, когда с фантастики он переключился на вестерны.
А вот что было совершенно нетипично в доме доктора Говарда, так это обилие книг и лелеемая любовь к чтению. Тому в большей степени способствовал сам глава семейства, ставший одним из первых врачей на земле Одинокой Звезды (как называют Техас американцы). Именно в домашней библиотеке Роберт познакомился с Эдгаром По и Вальтером Скоттом, Редьярдом Киплингом и Марком Твеном; и прочитал от корки до корки всего Хаггарда. А мать, часто читавшая сыну вслух, приобщила его и к поэзии.
В течение девяти лет после рождения Роберта его семья колесила по Центральному Техасу, пока не обосновалась окончательно в деревушке под названием Кросс-Плейнс. Именно там в девятилетнем возрасте Роберт Говард написал первый приключенческий рассказ.
А вообще его детские годы прошли под знаком отчуждения — от сверстников, от реального мира за окнами дома. В те годы долина реки Рио-Гранде, где он жил, активно заселялась и застраивалась. Населяли те места в основном простые, работящие и далекие от романтических мечтаний люди: богобоязненные фермеры, скотоводы и нефтедобытчики. Таковы же были и дети «новых техасцев». Немудрено, что в компании с любимыми книгами юный Говард чувствовал себя куда комфортнее, чем в общении со сверстниками.
За окнами кипела по-южному темпераментная, до предела конкретная деловая жизнь — строилась Америка! А мысли подростка витали в иных широтах и в иных временах. К его типично возрастному отчуждению добавилось еще одно: мир, пленивший его воображение, оказался не только не похож на окружающий, но во всех смыслах был ему полярен. «Всю жизнь я провел на юго-западе Америки, — вспоминал Говард, — и в то же время не переставал грезить о северных необъятных ледовых пустынях под низко нависшим тяжелым серым небом. Я и во снах ее часто видел — дикую страну, продуваемую насквозь яростными ветрами, идущими с моря, страну, населенную сутулыми дикарями, взор которых горел необузданной яростью… Никогда в тех снах я не представал сам себе цивилизованным человеком. Напротив, всегда ощущал себя варваром — загорелым до черноты, обросшим, светлоглазым дикарем, вооруженным убойного вида топором или мечом. Я сражался с такими же варварами и дикими зверями или же возглавлял бесчисленные орды воинов, идущих завоевывать цивилизованные страны и оставлявших после себя руины замков и городов и вытоптанные поля и сады. Почему-то я всегда инстинктивно ощущал себя на стороне Варвара, бросающего вызов цивилизации порядка и умеренности…»
Из этих воспоминаний «последнего кельта», как назвал Говарда автор одной из лучших книг о нем Глен Лорд, явствует, что созданный писателем мир «отверженных цивилизацией» — результат не только психологических травм, полученных в раннем детстве, но и более глубинных процессов, происходивших в сознании и подсознании будущего создателя Конана.
Видимо, Роберту Говарду на роду было написано остаться изгоем, человеком, во всех отношениях не приспособленным к окружавшей его донельзя прагматической американской действительности. И своеобразно «отомстившим» ей — своим Суперварваром, грозой всякого порядка и цивилизованности, со временем превратившимся в одного из любимейших героев миллионов американцев!
Для начала Говард занялся собой. Точнее, своим телом. Будущий писатель увлекся боксом, атлетической гимнастикой и бодибилдингом. Закончил школу и поступил в «академию» при колледже в близлежащем городе Браунвуде. Под шикарным названием «академия» в действительности скрывались самые обыкновенные высшие курсы, готовящие мелких клерков, машинисток, стенографисток и прочий, говоря современным языком, «офисный планктон». Уже подумывавшему о писательском ремесле Говарду показалось практичным получить профессию машиниста-стенографиста, и в течение какого-то времени эта традиционно дамская профессия служила ему основным источником дохода.
Впрочем, и эти курсы он не закончил, по истечении второго года обучения вернулся в отчий дом. Молодой человек стал работать, где придется. Паковал хлопковые тюки на местной фабрике, клеймил коров, убирал мусор, работал в продуктовой лавке и аптеке (что в Америке практически одно и то же), а также пописывал на тему нефтяного бизнеса в целый ряд газет Техаса и соседней Оклахомы.
А затем решил, что с него хватит, и вернулся в «академию» — на сей раз изучать бухгалтерский учет. Немного расслабившись после изматывающей поденщины, молодой человек с воодушевлением открыл в себе поэтический дар, настрочив за год столько стихотворений и поэм, что их набралось на целых шесть сборников (вышедших спустя тридцать лет после его смерти).
В августе 1927 года он снова вернулся в Кросс-Плейнс, убежденный, что отныне удовлетворить его может одна-единственная профессия на свете — профессия писателя.