Близкий разрыв встряхнул бревна наката, огонек лампы замигал и погас. Что-то свалилось с потолка и с громким «ба-ам-м» ударило в мою каску. За лейтенантским столом плюхнулся на пол пласт земли, а потом послышался царапающий звук.
Опять крысы. Похоже, обстрелы доводили грызунов до психоза — как, впрочем, и людей. Если они проторят дорожку в убежище, то начнут кусать все, что ни попадя, включая меня, капрала Ганса Людендорфа — нет, не родственника великого генерала[6], а просто однофамильца.
Я нашарил в темноте лопату. Очень полезный и многоцелевой инструмент. Можно использовать вместо унитаза: облегчился на рабочую часть и мечешь полученный продукт через бруствер в сторону противника, не рискуя быть застреленным снайпером, специализирующимся на сидящих орлами. А можно крыс прихлопывать. Я поднялся, неслышно ступая, подошел к столу, быстро отодвинул его и нанес мощный удар плашмя по тому месту, где по моим предположениям должен был находиться чертов грызун.
Послышался лязг, и чей-то голос произнес:
— Эй!
При этом кто-то схватил лопату и с силой толкнул ее и меня вместе с ней через всю землянку, так что я ударился головой о деревянную балку. Хорошо на мне была каска, а то бы точно башку проломил.
— Что это с тобой, человече? — вопросил тот же голос. — Для чего ты ударил меня по голове?
Лампочка снова зажглась. Мои глаза вновь обрели способность фокусироваться, и я увидел перед собой нечто, глядевшее на меня с некоторой досадой.
Оно было высотой около метра, сине-коричневое — то ли пятнистое, то ли грязное. Никакой одежды. Фигура в общих чертах человеческая, только ноги короткие. Руки длинные, очень развитая грудная клетка. Уши заостренные, как у кота, и длинные бакенбарды. Не усы, а именно длинные бакенбарды, тоже вроде кошачьих. Громадные, на пол-лица, угольно-черные глазищи.
— Так я задал вопрос, — повторило оно. — Зачем ты ударил меня по голове?
Я пошарил вокруг себя и сомкнул пальцы на рукоятке лопаты.
— Потому что я думал: ты крыса! — завопил я, правда мой вопль был частично заглушен близким взрывом. — А я ненавижу крыс!
Я поднял лопату в жесте, который, как я надеялся, выглядел грозно, хотя, если учесть, как легко оно только что отшвырнуло меня, надежда была хилой. В любом случае, похоже было, что я наконец тронулся умом. И вовремя. Психам сейчас живется гораздо легче.
Оно какое-то время молча глядело на меня, затем повернулось и запрыгнуло на стол. Тоже по-кошачьи — мягко, плавно, достаточно высоко и без всяких видимых усилий. Затем село на край стола и скрестило руки на груди, явно ожидая продолжения.
— Так… — неуверенно начал я. — Э-э, так что… кто вы такой?
— Ага, кажется, приходишь в себя, — ответило оно. — Кличут меня Гэмлин. А тебя как?
— Меня… э-э… меня кличут Ганс.
— Ну что ж, добрый Ганс, не намерен ли ты принести извинения за то, что треснул меня по черепушке?
— Видите ли, я… я прошу прощения за сей злополучный удар, м-м, герр Гэмлин. Обстоятельства…
— Отлично. Извинения приняты. Больше так не делай.
Он сделал движение, как будто намеревался спрыгнуть со стола.
— Битте, Гэмлин. Перед тем как вы уйдете… ну, короче, что вы такое?
Если бы мне удалось задержать это создание и если бы кто-нибудь зашел в землянку, то я или получил бы подтверждение, что рядом со мной действительно находится монстр-недоросток, или отправился бы на побывку в психушку. Оба варианта меня устраивали. Существо поглядело на меня испытующе.
— Похоже, все эти бабахи вконец превратили твои мозги в винегрет.
— Так вы что, гном?
— Я похож на гнома?! Или ты видишь рядом со мной разбросанные по всему полу сокровища? Или я должен натянуть на голову дурацкий колпак и прохаживаться с надменным видом, как какой-нибудь лепрекон? Попытайся еще. — Он ткнул в мою сторону кряжистым пальцем с толстым заостренным ногтем, подозрительно смахивающим на коготь. — И не вздумай назвать меня гоблином!
— Я, э-э, не буду. — Хотя моя мадьярская бабушка, упокой, Господи, ее душу, была бы именно такого мнения и завопила бы «Гобиас!». Но я уже припомнил правильное наименование. — Вы кобольд!
Оно слегка склонило голову.
— Гэмлин, кобольд, к вашим услугам.
Послышался близкий взрыв, и с потолка посыпались труха и щепки.
— М-м. Что привело вас сюда, Гэмлин?
Кобольд поднял глаза.
— Да так, прогуливался тут неподалеку. Что-то шумновато сегодня, — указал он пальцем на потолок.
— К этому довольно быстро привыкаешь.
— В самом деле? Я бы не стал даже пробовать. Это же каким идиотом надо быть, чтобы сидеть здесь и терпеть все это.
Его сварливый тон завел меня.
— Таким идиотом, который знает, что если он попытается отсюда сбежать, его расстреляют!
Гэмлин кивнул.
— А, ну да, вы же смертные. Это я вроде как понимаю.
— Нет, не понимаете. Если я дезертирую и попадусь, то не только меня расстреляют, но и всю мою семью.
То была самая последняя директива всемогущего Людендорфа, призванная поднять моральный и боевой дух армии. И кому есть дело, что на данный момент никакой семьи у меня нет?
— Ты разыгрываешь меня?
Я покачал головой.
— Нет. Я всего лишь заложник, обреченный месить грязь. И пытаться убивать «лягушатников» и «томми», ожидающих прибытия американцев, про которых адмирал говорил, что наши могучие унтерзееботен[7] никогда не позволят им пересечь океан, но они, похоже, все-таки объявились, если слухи не врут.
Кобольд почесал подбородок.
— Не понимаю. Мы во все времена наблюдали у вас эти дела. И с каждым разом, когда мы поднимались наверх, чтобы посмотреть, безумие нарастало. Раньше вы выстраивались рядами друг против друга и палили из этих своих ружей. Теперь вы укладываете галлов в одну канаву, пруссаков в другую…
— Эй, поосторожнее. Я шваб, а не какой-то там юнкер.
— …и заставляете их там оставаться, пока каждая сторона забрасывает другую этими бабахами. Верно?
— В точку. А время от времени, разнообразия ради, одна сторона выскакивает из своей канавы и атакует другую канаву. Примерно половина атакующих погибает, а остальные бегут назад в свою канаву, чтобы там дожидаться очередной бомбардировки.
— Ну, и зачем вы все это делаете?
Три года назад я дал бы другой ответ, но не теперь.
— Я уже и сам не знаю. Мы поем «Стражу на Рейне»[8] и думаем: какого черта? Французы поют «Марсельезу» и думают то же самое. Если там есть англичане, они поют «Долог путь до Типперери»[9] или что-то вроде. Может быть, янки принесут с собой какую-нибудь новую песенку, вроде «Боже, храни президента Уилсона».
Я проковылял к лежащей на земле балке и уселся на нее.
— Нет, я имею в виду, какой во всем этом смысл? Вот вопрос, на который я никогда не получал вразумительного ответа.
— Это война. У вас что, нет войн?
— Нет. И за что вы сражаетесь?
Я провел грязными пальцами по пересохшим губам.
— Ну… «Германия должна получить достойное место под солнцем». Гинденбург хочет заполучить Польшу и Прибалтику. Франция хочет Эльзас и Лотарингию, а также реванша за 1870 год и за все, что сделали фон Мольтке и Бисмарк. У Англии договор с Францией и Россией. Америка, как я думаю, просто сыта уже всем этим по горло. Россия хочет… черт, да разве кто-нибудь когда-нибудь знал, чего вообще хочет Россия?
Гэмлин поскреб под мышкой.
— Но вы же не воюете постоянно. И если война вдруг начинается, то кто-то ведь ее начинает.
— Войну начинают, когда где-нибудь пристрелят какого-нибудь жирного принца. Предлог всегда найдется. Покатится камушек с горки, а дальше нарастает лавина.
Гэмлин покачал головой.
— Да, за сотню лет ничего не изменилось. Или за две сотни? Со временем все становится туманным и расплывчатым. Мы, в общем-то, не следим за вашим течением лет. Арндт помнит этого типа Фридриха, а Людвиг знает кое-что о Карле, который кажется, был до него.
— Кто это такие?
— Короли, я полагаю.
— Нет, другие два.
— Мои приятели. Возможно, они бы тебе понравились, если бы ты с ними встретился.
— Где? Под землей?
— Где ж еще? Что тут у вас делается наверху, нас не особенно волнует. Вы, люди, все с приветом. — Он сделал жест мускулистой рукой, как бы отмахиваясь от нашего мира. — Но, похоже, у вас есть улучшения. В любом случае, вас стало больше. Да и шума от вас стало намного больше, это уж точно.
— Может быть… — На меня вдруг снова навалилась безмерная усталость. — Я просто хочу домой. Моя мать умерла во время «брюквенной зимы»[10]. Отец скончался спустя два месяца.
Я бросил взгляд на свои ноги — две опухшие колоды, втиснутые в потрескавшуюся, потертую кожу.
— Одна умерла от холода, другой от голода, — я закрыл глаза. — Я жалею, что сам не помер.
Настроение кобольда слегка изменилось.
— Ты не кажешься плохим парнем, — выразил свое мнение Гэмлин.
Я приподнял одно веко и слабо махнул рукой.
— Если не считать того, что я хотел вас убить, то вы вроде тоже неплохое создание.
Я понимал, что, скорее всего, разговариваю со столом убитого лейтенанта, но мне было все равно. Мне пришло в голову, что я порядочно запоздал с желанием лечь в сырую землю.
Снаружи в артобстреле наметилась пауза. Затем послышался звук уже не такой громкий — голос наших собственных пушек и пулеметов. Сначала прозвучали стаккато очередей и отдельные взрывы, а потом по нарастающей, и за несколько секунд все слилось в общий непрерывный грохот.
— Trommelfeuer! — заорал я.
— Что?
— Заградительный огонь! — «Лягушатники» все-таки вели свой обстрел перед атакой, мерзавцы!
Бум. Бум. Бум-бум. Бум! Блиндаж сотрясался от взрывов.