Но вечный ребенок Бобби шагнул вперед.
— Спасибо, — сказал он вслух и улыбнулся в ответ.
Давай я расскажу тебе историю, Сара. Мы, люди, всегда полагаемся на истории, чтобы не подпускать страх неизвестности.
Я уже рассказывала, как боги майя сотворили людей из кукурузы, но знаешь ли ты, что еще до этого было несколько других попыток творения?
Сперва появились животные: храбрый ягуар и прекрасный попугай ара, плоская рыба и длинная змея, огромный кит и неторопливый ленивец, радужная игуана и проворная летучая мышь. (Мы потом сможем посмотреть в компьютере картинки всех этих животных.) Но животные лишь рычали и кричали и не могли произнести имена своих творцов.
Тогда боги замесили расу существ из глины. Но глиняные люди не могли сохранять форму. Лица их расплывались, размягченные водой, и люди стремились вернуться в землю, откуда были взяты. Да и говорить они не могли, лишь бурчали что-то неразборчивое. Они становились кривобокими и не могли размножаться, чтобы продолжить свое существование.
Потом боги сделали одну из самых интересных для нас попыток. Они сотворили расу деревянных манекенов, наподобие кукол. Искусственные суставы позволяли конечностям свободно двигаться. На вырезанных лицах могли шевелиться губы и открываться глаза. Эти марионетки без веревочек жили в домах и деревнях, погруженные в повседневные заботы.
Но боги обнаружили, что у деревянных людей нет ни души, ни разума, поэтому они не могут должным образом молиться своим создателям. Тогда они наслали великий потоп, дабы уничтожить деревянных людей, и попросили животных из джунглей нападать на них. Когда гнев богов утих, деревянные люди стали обезьянами.
И только тогда боги взялись за кукурузу.
Многие гадают, действительно ли деревянные люди успокоились, проиграв детям кукурузы. Быть может, они лишь затаились в тени и все еще ждут — может, возможности вернуться, а может, того, что творение повернет вспять.
Черные шестиугольники — это солнечные панели, объяснил Атаке, предводитель трех послов с 61 Девы е. Совместно они вырабатывают энергию, необходимую для поддержания человеческого населения планеты. Другие пятна — города, огромные массивы компьютеров, в которых миллиарды людей живут в форме виртуальных вычислительных структур.
Когда Атаке и другие колонисты прибыли сюда, 61 Девы е была не особенно гостеприимна для людей. Там было слишком жарко, атмосфера ядовита, а имеющаяся местная жизнь, по большей части примитивные микробы, смертельно опасна.
Но Атаке и все, кто ступил на ее поверхность, не были людьми — в том смысле, в каком Мэгги понимала это слово. Они состояли больше из металла, чем воды, и уже не были ограничены рамками органической химии. Колонисты быстро соорудили горны и литейные заводы, и их потомки вскоре расселились по всей планете.
Большую часть времени они проводили, сливаясь с Сингулярностью — всепланетным разумом, который был одновременно искусственным и органическим и где тысячелетия проносились за секунду, поскольку мысли там обрабатывались со скоростью квантовых вычислений. В этом мире битов и кубитов[9] они жили как боги.
Но иногда, когда они испытывали желание оказаться в физическом теле, как их предки, они могли стать индивидуумами и воплотиться в машинах, как поступили Атаке и его спутники. Здесь они жили в медленном времени, в темпе атомов и звезд.
Разделительной линии между душой и машиной больше не было.
— Вот как теперь выглядит человечество, — сказал Атаке, медленно поворачиваясь и демонстрируя свое металлическое тело колонистам «Морской пены». — Наши тела сделаны из стали и титана, а мозги из графена[10] и кремния. Мы практически неуничтожимы. Смотрите, мы можем даже перемещаться в космосе, не нуждаясь в кораблях, скафандрах, защитных оболочках. Уязвимую плоть мы оставили в прошлом.
Атаке и его спутники пристально разглядывали древних людей. А Мэгги вглядывалась в их темные линзы, пытаясь угадать, что чувствуют машины. Любопытство? Ностальгию? Жалость?
Мэгги содрогнулась, глядя на меняющиеся металлические лица, грубую имитацию плоти и костей. И посмотрела на восторженного Бобби.
— Вы можете присоединиться к нам, если хотите, или жить по-прежнему. Конечно, трудно принять решение, если у вас нет опыта нашего варианта существования. И все же вы должны сделать выбор. Мы не можем решать за вас.
«Нечто новое», — подумала Мэгги.
Даже вечная молодость и вечная жизнь кажутся не столь восхитительными по сравнению со свободой быть машиной — мыслящей машиной, наделенной строгой красотой кристаллических матриц вместо несовершенства живых клеток.
Человечество наконец-то преодолело ограничения эволюции и шагнуло в царство интеллектуального проектирования.
— Я не боюсь, — сказала Сара.
Она попросила на несколько минут остаться наедине с Мэгги, когда все остальные вышли. Мэгги долго держала ее в объятиях, а девочка обнимала ее.
— Как думаешь, прапрадедушка Жуан разочаровался бы во мне? — спросила Сара. — Я ведь делаю не тот выбор, какой сделал бы он.
— Я знаю, чего бы он хотел: чтобы ты решила сама, — сказала Мэгги. — Люди меняются — и как биологический вид, и как личности. Мы не знаем, что выбрал бы он, если бы ему предоставили твой выбор. Но в любом случае, не позволяй прошлому выбирать твою будущую жизнь.
Она поцеловала Сару в щеку и разжала объятия. Подошла машина, взяла Сару за руку и повела на трансформацию.
«Она последняя из детей, отказавшихся от бессмертия, — подумала Мэгги. — И теперь она будет первой, кто станет машиной».
Хотя Мэгги отказалась наблюдать за трансформацией остальных, по просьбе Бобби она смотрела, как ее сын постепенно становится машиной.
— У тебя никогда не будет детей, — сказала она.
— Как раз наоборот, — возразил он, сжимая новые металлические руки, намного крупнее и сильнее, чем его прежние, детские. — У меня будут бесчисленные дети, порожденные моим сознанием. — В его голосе уже появился приятный электронный оттенок, как у программы обучения пациента. — Они унаследуют мои мысли столь же надежно, как я унаследовал твои гены. И когда-нибудь, если они пожелают, я создам для них тела, такие же прекрасные и функциональные, как и то, которым снабдили меня.
Он коснулся ее руки, и холодные металлические пальцы гладко прошлись по коже, скользя по наноструктурам, гибким, как живая ткань. Мэгги ахнула.
Бобби улыбнулся, и тысячи штырьков на его лице зашевелились.
Мэгги непроизвольно отпрянула.
Лицо Бобби стало серьезным, застыло и перестало что-либо отображать.
Она поняла невысказанный упрек. Какое она имеет право испытывать отвращение? Она ведь и со своим телом обращается как с машиной, только машиной из липидов и белков, клеток и мышц. Ее разум тоже заключен в оболочку из плоти, живущую намного дольше запланированного срока службы. Она такая же «ненатуральная», как и он.
И все же она плакала, наблюдая, как ее сын исчезает в каркасе из анимированного металла.
«Он больше не может плакать», — думала она, как будто это было единственное, что их разделяло.
Бобби был прав. Те, кто застыл в вечном детстве, быстрее решились на перемещение в машину. У них было гибкое сознание, и замена плоти на металл стала для них всего лишь обновлением оболочки.
С другой стороны, бессмертные взрослые колебались, не желая расставаться с прошлым, их последней связью с человечеством. Но один за другим уступили и они.
На много лет Мэгги осталась последним органическим человеком на 61 Девы е, а возможно, и во всей вселенной. Машины построили для нее особый дом, изолированный от жары, ядовитого воздуха и постоянного шума планеты, и Мэгги проводила время, копаясь в архивах «Морской пены» — записях о долгом и мертвом прошлом человечества. Машины в ее одиночество не вмешивались.
Однажды маленькая машина, около двух футов ростом, вошла в дом и нерешительно подошла к ней. Она напоминала ей щенка.
— Кто ты? — спросила Мэгги.
— Твоя внучка.
— Значит, Бобби наконец-то решил завести ребенка. Долго же он собирался.
— Я 5032322-й ребенок своего родителя.
У Мэгги закружилась голова. Вскоре после трансформации в машину, Бобби решил пройти весь путь до конца и присоединился к Сингулярности. Они уже давно не общались.
— Как тебя зовут?
— У меня нет имени в том смысле, какой для тебя понятен. Хочешь называть меня Афина?
— Почему?
— Это имя из истории, которую мне рассказывал отец, когда я была маленькая.
Мэгги посмотрела на маленькую машину, и ее лицо смягчилось.
— Сколько тебе лет?
— На этот вопрос трудно ответить. Мы рождаемся виртуально, и каждая секунда нашего существования как части Сингулярности состоит из триллионов вычислительных циклов. В этом состоянии у меня за секунду возникает больше мыслей, чем у тебя за всю жизнь.
Мэгги посмотрела на свою внучку, маленького механического кентавра, только что сделанную и блестящую, которая одновременно была намного старше и мудрее ее во многих отношениях.
— Значит, ты облачилась в это тело, чтобы я думала о тебе как о ребенке?
— Потому что хочу послушать твои истории. Старинные истории.
«Они все еще молодые, — подумала Мэгги, — они до сих пор «нечто новое». Почему старое не может вновь стать новым?»
И Мэгги решила тоже присоединиться к Сингулярности, чтобы воссоединиться с семьей.
Вначале мир был огромной бездной, пересекаемой ледяными реками, полными яда. Тот сгущался, опускался на дно и сформировал Имира, первого великана, и Аудумлу, огромную ледяную корову.
Имир питался молоком Аудумлы и становился сильнее.
Конечно, вы никогда не видели коровы. Ну, это такое существо, которое дает молоко, и вы бы его пили, если бы все еще были…