ключится?
— Да.
— И существует только один? Разве вам не хочется обзавестись запасным?
— Есть и запасной. Он не включился.
Я заломил бровь.
— Звучит подозрительно.
— А я о чем, — отозвался судья. — И это основная причина, по которой я решился просить помощи. И по мере того как мы больше узнаем о произошедшем, ясней ничего не становится. Это меня тревожит.
— Кто был в этом доме в субботу вечером?
— Я, — ответил судья.
Я почти представил, как он улыбается.
— Не сомневаюсь, — хмыкнул я.
— Вы встречались с Эбигейл? Тем вечером она не дежурила, но оставалась ночная сиделка. И техник. Они вдвоем отвечают за все оборудование и экстренные случаи. После обеда сюда заходил один парень из научной группы Бонни, но он ушел домой, когда она закруглилась с работой на день. И еще один из моих клерков весь вечер провел со мной здесь, в библиотеке. Потом еще экономка. У нее есть помощница, которая уходит по выходным, но сама экономка живет в доме. Порой у нас бывают гости — наверху множество комнат, — но не по субботам.
— А что могут сказать Петр и Павел?
Тишина.
— Судья?
— С ними никто еще не говорил. Эбигейл их изолировала. Никто не знает, как ИИ на все это отреагируют.
— Их никто не допрашивал? — недоверчиво спросил я. — И когда вы собираетесь это сделать?
— Позже, сегодня днем, — ответил судья. — Я буду на этом настаивать. Без промедления.
— Мне бы хотелось при этом присутствовать.
— И мне бы хотелось, чтобы вы присутствовали.
— Значит, договорились.
Выйдя из особняка, я направился к городскому муниципалитету, чтобы заняться своими обычными делами.
Здание муниципалитета в Роквилле построено из песчаника. Оно старое и красивое, с множеством высоких окон и башенкой на углу, увенчанной конической крышей.
Моей первой остановкой был кабинет городского архитектора. Я поболтал несколько минут с его помощницей, выпытывая у нее о планах застройщиков на новую килобашню (эти парни были модными архитекторами из Нью-Йорка и собирались создать модельный проект, который потом можно будет воспроизвести по всему северо-востоку).
Потом я заскочил к мэру Маклину. Его не было в офисе, но секретарша сказала, что Маклин получил несколько звонков насчет детишек, разрисовывавших граффити старую Амербелльскую фабрику на холме. Граждане опасались, что это как-то связано с уличными бандами, и мэр отправился в полицейское управление.
На верхнем этаже муниципалитета расположен Большой зал Республиканской армии. Раньше там был просто Музей Гражданской войны, но пару лет назад какой-то парень из старшей школы устроил в зале выставку современной истории города. На стене поместили большой экран с интерактивной картой, где показывалось, как рос Роквилл — от кучки текстильных фабрик здесь, в сердце города, до пригородов и торговых комплексов, а затем снова стянулся к центру с его высокими башнями. Можно было увеличивать отдельные районы и наблюдать за тем, как фермы превращаются в жилые дома с детьми во дворах, собаками и кошками. Или следить за быстро перемещающимися с места на место людьми. Главной проблемой было оторваться от экрана раньше, чем он закончит скоростную перемотку двух столетий истории.
Однако я все же ухитрился это сделать и направился к офису «Инквайрер».
Прежде «Роквилл Инквайрер» был настоящей газетой, с печатными станками, рекламными объявлениями и целой армией курьеров, разъезжавших после школы на своих великах и швырявших газеты на веранды домов. Разумеется, когда еще имелись веранды.
Винс Харди, мой шеф и издатель, начал работать как раз в те времена. И тогда у него еще были волосы. И только один подбородок.
— Нам говорили, что пока существуют магниты на холодильник, будут и газеты, — сказал он мне однажды.
— Что такое магнит на холодильник? — спросил я.
Нынче печатные станки исчезли заодно с курьерами. Но у нас по-прежнему есть репортеры и редакторы, а также тексты и фото. Стоит зайти в сеть, и покажется, что каждый первый там редактор: только они знают, что происходит на самом деле, они и никто другой. Но нельзя быть редактором, если у тебя нет репортеров — тех, кто будет совать свой нос в чужие дела, задавать людям неудобные вопросы, заглядывать под камешки и шариться в тенях. И люди не могут делать это онлайн — вот почему у меня есть работа.
Еще у нас есть офис, выше бильярдной, в том же крыле, где находятся бар, кофейня и ломбард. Из широких окон открывается вид на самое сердце города — железнодорожную станцию и дамбу над отстойником бумажной фабрики, поднимающуюся над ней.
— Ну, что ты мне сегодня принес? — спросил меня Винс, когда дверь за моей спиной захлопнулась, вырвав его из дремоты.
— То, что может оказаться настоящим преступлением, — ответил я. — И ты в курсе, что это означает.
— Лобстер и шампанское, — провозгласил он.
— Только если все подтвердится.
Я выложил ему детали, и редактор сморщил свой бесконечный лоб, пытаясь понять, что к чему.
— В общем, у тебя есть этот старый судья в кофейном цилиндре, который считает, что кто-то прикончил его соседку?
— Если вкратце, то да, — ответил я.
— И ты собираешься вернуться туда, чтобы узнать все наверняка?
Я кивнул.
— Можешь пока не заказывать лобстера, — сказал Харди.
— Не буду.
Когда-то в давние времена пенсы были маленьким медными монетками, копившимися в банке в вашей спальне. У меня шесть таких банок. Сейчас их используют лишь для того, чтобы отсчитывать просмотры страницы. Я получаю несколько за каждое посещение. Чем больше просмотров, тем больше я зарабатываю. И, не считая спортивных состязаний в колледжах, ничто не привлекает больше просмотров «Роквилл Инквайрер», чем настоящие преступления. Убийство, мрак и хаос. Где кровища, там и баблище.
Винс снова предался сну, а я отправился к своему столу. Там я просмотрел материалы по застройщикам из Нью-Йорка, собиравшимся стоить новую килобашню, позвонил в управление, чтобы узнать новости об амербелльских граффити, и проверил свои позиции на бирже, облигации и ставки на спорт (нынешним утром ставки обгоняли биржевые курсы, а облигации пока стойко держались).
Где-то к полудню я спустился в кофейню. Народу было полно, но я все же отыскал местечко у стойки и заказал сэндвич с окороком на гриле и сыром.
Собравшиеся в кофейне были завсегдатаями — невзрачными работягами с помятыми лицами и скверными стрижками, в плохо сидящей одежде и ботинках, видевших лучшие времена. Обычные люди. Те самые, что каждый день читали мои репортажи, чтобы как-то ощутить связь с родным городом помимо ежедневного заказа кофе в одной и той же забегаловке. Конечно, все они уже залипли в своих собственных мирках — каждый посетитель уткнулся в какой-нибудь гаджет, телефон, майндпад или головной обруч… общался в соцсетях, охвативших весь земной шар. Или один квартал — не сомневаюсь, что некоторые из них слали эсэмэски соседям по столу. Я наблюдал за девчонкой с блондинистыми кудряшками, которая синхронизовала свой головной обруч с вмонтированным в стойку экраном. Можно было видеть, как ее лицо вспыхивало разными цветами, всякий раз когда она перелистывала страницы.
Я не променял бы этих трудяг на всех шикарных нью-йоркских дизайнеров. Они были моими людьми, и я был одним из них. И работа моя состояла в том, чтобы собирать мелкие детали их повседневной жизни, записывать и выносить на всеобщее обозрение. В этом нет ничего особенно благородного, и я не оставлю свой след в веках. Но общество живет новостями — а я именно тот, кто превращает происшествия в новости.
Поглощая свой обед, я параллельно записывал то, что узнал о проектировщиках килобашни. Кто-то на новостной странице Манхеттена сказал, что они по уши в долговых обязательствах и им нужно получить контракт, чтобы остаться наплаву, — так что ребята превратили это в нечто большее, чем простая проектная рутина.
Затем мне позвонили из управления. Они вроде бы выяснили, кто стоял за амербелльскими граффити. Я звякнул своему приятелю-диспетчеру и уговорил его назвать мне имя. Потом я связался с тем парнишкой. Парень как раз был на перемене и сказал мне, что они с друзьями никакие не гангстеры — просто им надоело колесить по холму на своих великах.
Я отправил очерки Винсу. Я не выкладываю свои материалы напрямую. Жестоко требовать у авторов вычитывать собственные статьи, и Винс настаивает, чтобы редактор просматривал все материалы, просто на случай, если репортеры сглупят. Но через час статьи уже появлялись на странице.
А когда с этим было покончено, пришло время выяснить, что же случилось с мозгом Бонни.
Близнецов поселили в большой комнате с белыми стенами, ярким светом и кучей столов, оборудования, кабелей, экранов и процессоров. И двумя манекенами-автоматами, установленными на импровизированных пьедесталах, оставлявших на всеобщее обозрение верхнюю половину их тела до пояса. Они выглядели идентично — кудрявые рыжие волосы, кустистые брови, плоские носы, широкие рты с пухлыми губами, широкие лица, чуть более мягковатые и рыхлые, чем лица людей. Оба были одеты в черные свитера с высоким воротом.
Я вошел в комнату и чуть не подпрыгнул, когда манекены одновременно открыли глаза.
— Я Петр, — сказал тот, что слева.
— А я Павел, — сообщил правый.
— Мы все еще учимся правильно произносить слова, — продолжил Петр. — Так что не говори, как мой брат.
— И не говори, как мой брат, — добавил Павел.
Они взглянули друг на друга, улыбнулись и подмигнули.
Следовало признать, что я был впечатлен.
Я успел кое-что прочесть об этих двоих. Обычно ИИ — чистой воды спектакль. Запрограммированный набор ответов, предназначенный для того, чтобы обвести вас вокруг пальца. Ответы, как правило, генерируются приложениями, которые вообще могут располагаться в разных местах. Бот голосовой почты отвечает на вопрос. Другой подхватывает откуда-нибудь из Индии. Бухгалтерское приложение в Редмонде завершает все это длинным интервью. И вам никогда не узнать, смогут ли они втроем пройти тест Тьюринга.