Я никогда раньше не покидал страну. За последние пару лет я привык оставлять родителей на несколько недель, а то и на месяцы, но еще никогда это не было настолько серьезно, как сейчас. До сих пор я всегда жил с ними в одной стране. Полет в Европу кажется мне чем-то большим и значительным, несмотря на то что я впервые буду так далеко от родных. Честно говоря, думать об этом довольно тяжело, и я стараюсь не давать себе возможности на этом зацикливаться. Гораздо проще размышлять об этом как о чем-то, что произойдет еще нескоро.
Проблема в том, что это будущее уже почти наступило.
Я знал, что в этом плане есть изъян.
Я вяло поднимаю руку, вспомнив, что у меня есть один вопрос. Ну, два.
– Могу ли я еще раз убедиться, что ты не собираешься удивить меня билетами на шоу в Вест-Энде? – спрашиваю я.
– Если она тебе скажет, то весь сюрприз пойдет насмарку, – замечает Джон.
– Нет, не удивлю, – отвечает Эрин, – но чтобы ты зря не надеялся, я могу подтвердить, что у нас точно нет времени на шоу в Вест-Энде. Мне жаль, Рубен.
Мне даже не хватает сил, чтобы расстроиться.
– Я так и понял. Но ты говорила, что мы могли бы посмотреть Бургтеатр в Вене…
Эрин улыбается.
– Говорила, и мы так и сделаем. Обещаю, я сделаю все, чтобы включить его в наш маршрут. У нас должен быть свободный час.
Я оживился. Вся моя семья – фанаты театра. Я вырос на Эндрю Ллойде Уэббере[2] и воспитан на Сондхайме[3]. Когда я еще ходил в детский сад, мама отдала меня на частные уроки пения, чтобы отточить вибрато и пение на опоре, а уже в начальной школе я начал гастролировать с профессиональными театральными труппами. Я видел все, что может предложить Америка в плане истории музыкального театра. И я просто не могу побывать в Европе и не посетить известные туристические места, более того, я всегда был влюблен в атмосферу и историю Бургтеатра. Но, к моему сожалению, у нас нет времени на посещение «Глобуса»[4].
Джон, который единственный из нас не сгорбился в своем кресле, подал голос:
– Мы все еще собираемся посетить Ватикан, верно?
– Да, конечно.
Конечно же мы не могли выделить четыре часа на шоу в Вест-Энде, но зато мы проводим целое утро в Ватикане ради Джона. Думаю, это неудивительно: Джон – католик до мозга костей, как и его мать, и хотя его отец, Джефф Брекстон, таковым не является, он, очевидно, позаботится о том, чтобы у нас было время сделать все, что важно для его сына. Так было всегда.
Эрин кивает Энджелу.
– Хочешь что-нибудь уточнить, дорогой?
Энджел делает вид, что задумался.
– Хм, а в Лондоне все еще можно употреблять алкоголь с восемнадцати лет?
Женщина вздыхает.
– Да.
Энджел усмехается.
– Тогда вопросов больше нет, ваша честь.
Я поднимаю голову, чтобы посмотреть на Зака, который сидит, подперев голову рукой.
– Ты что-то притих, – говорю я.
– М-м-м? – Он моргает. – О нет, я в порядке. Никаких вопросов. Театры, выпивка и… господи… Звучит неплохо.
– Пора спать, да? – спрашиваю я, и он кивает, его глаза закрыты.
Эрин понимает намек.
– Хорошо. Микроавтобус у входа. Напишите мне эсэмэс или на электронную почту, если у вас возникнут вопросы, и увидимся в воскресенье рано утром.
Мы все поспешили скорее убраться из комнаты, пока Эрин не вспомнила о чем-нибудь еще.
– Я знаю, что все вы соблюдаете закон и не употребляете алкоголь! – обращается она к нашим спинам. – Но помните, что похмелье и трансатлантический перелет не сочетаются, ясно?
Мы с Заком занимаем заднее сиденье в микроавтобусе, а Энджел и Джон сидят впереди, во втором ряду. Обычно мы болтаем по дороге в отель, но сегодня я особенно устал. Как будто я только что пробежал марафон: последний запас энергии, который я хранил для финишной прямой, окончательно исчерпан. У нас не было целых четырех выходных дней в течение… чертовски долгого времени.
Несмотря на то что наш отель находится не так далеко, Энджел свернулся калачиком и дремлет на своем сиденье, а Джон надевает наушники, чтобы расслабиться под музыку.
Оставшись, по сути, с Заком один на один, я смотрю ему в глаза.
– Не могу поверить, что все закончилось, – говорю я.
Зак приподнимает бровь.
– У нас впереди еще вся Европа.
Когда голос Зака опускается до шепота, он почти не меняется. Такой нежный. Его голос похож на мех олененка. Мягкую постель из мха. Под его убаюкивающий тембр можно заснуть.
– Верно. Но ощущения другие.
– Вскоре это станет новой рутиной.
– Может быть. Как и все это. – Я неопределенно машу рукой. – Сейчас уже кажется нормальным.
– Именно.
– Эти мысли немного удручают.
Он откидывает голову назад, обнажая шею.
– Какие?
– Даже что-то невероятное и захватывающее со временем превращается в обыденность.
Микроавтобус проезжает по кочкам, и Энджел фыркает от толчка. Парень уже заснул, как такое возможно?
Зак обдумывает сказанное, размышляет, затем издает изумленное «хм» в знак согласия. Меня никогда не переставало забавлять, что Chorus Management настаивает на том, чтобы выставить Зака как мрачного, задумчивого типа с некоторой резкостью, в то время как его реальная личность совершенно далека от этого. Зак тихий не потому, что он хмурый или измученный. Он просто задумчив и осторожен – из тех людей, кто оценивает то, что вы говорите, слишком долго, пока решает, какой ответ вы больше всего хотите услышать. Возможно, он не из тех, кто главенствует в разговоре или с энтузиазмом любезничает, но он мрачен примерно настолько же, насколько мрачен милый щеночек. Как бы СМИ ни старались утверждать обратное по указке Дэвида, нашего пиарщика.
Он кладет ноги на спинку сиденья Джона, колени прижимает к лицу. Где-то в глубине моего сознания голос твердит, что, если микроавтобус разобьется, его ноги проломят череп. Если я попытаюсь игнорировать эту мысль, она все равно не перестанет меня беспокоить. Поэтому я кладу руку ему на голени и осторожно сжимаю. Он одаривает меня кривой полуулыбкой и нехотя подчиняется.
– Каналы в Амстердаме, – говорит он ни с того ни с сего.
– Альпы в Швейцарии. Я люблю Mad Libs[5]!
– Нет. – Он пихает меня локтем в бок. – Это то, что я хочу увидеть. У всех вас свои дела, да и я не хотел говорить об этом при всех, но, если мне удастся там чем-нибудь заняться, я надеюсь, что именно этим. Просто… посидеть немного у каналов.
– Почему ты не хочешь говорить об этом при всех? Это не так уж постыдно. Если бы ты сказал про район красных фонарей, то…
– О, туда я тоже хочу, – шутит он.
– Естественно.
Его ухмылка исчезает, и он снова прижимает носок ботинка к сиденью перед собой.
– Это глупо. Просто именно там мой папа сделал предложение моей маме. Я хочу увидеть, как это было. Знаю, что это не поможет им снова быть вместе, я лишь… Не знаю.
– Это не глупо, – говорю я. – Мы обязательно это сделаем.
Его улыбка возвращается.
– Да?
– Да. Я имею в виду, мы же отпускаем Энджела в свободное плавание по Европе, так что я уверен, что Эрин запланировала посещение полицейского участка минимум дважды. Если у нас будет время для этого, то мы сможем найти время и для каналов.
– Я тебя слышу, – ворчит Энджел приглушенным голосом.
В ответ я пинаю его сиденье, и он возмущенно вскрикивает.
Энджел – это человек, которого никак нельзя назвать ангелом[6]. На самом деле, его настоящее имя – Ричи, но никто не называл его так с тех пор, как мы создали группу. На нашей первой публиной встрече Дэвид начал переживать по поводу того, что СМИ перепутают «Рубена» и «Ричи», а у Энджела уже давным-давно устоявшееся прозвище. Он получил его от своего отца, когда был малышом, потому что миссис Фан обиделась на оригинальное, более точное прозвище «дитя дьявола», а у мистера Фана было хорошо развито чувство юмора.
Рядом со мной Зак откидывается назад и прикрывает глаза. Его рука прижимается к моей.
Мне кажется, что я не дышу до самого конца поездки.
Глава 2Зак
Я абсолютно уверен, что мой водитель – фанат группы Saturday.
Он постоянно пялится на меня через зеркало заднего вида, ловит мой взгляд и улыбается, а затем отводит глаза.
Мужчина это делает снова, и от этого волоски на моей шее встают дыбом. Он должен довезти меня до дома, где меня ждет мама, но в то же время я прекрасно понимаю, что он может притащить меня куда угодно, и интуиция подсказывает, что у этого парня может быть целый подвал, завешанный плакатами Saturday.
Я провожу рукой по волосам и сосредотачиваюсь на проносящихся за окном улицах. Я должен мыслить логически. Эрин подобрала для меня этого водителя, поэтому он должен быть надежным хотя бы потому, что я знаю: ее карьере придет конец, если меня похитят и убьют в ее смену. В глубине души я понимаю, что ничего странного не происходит.
Так почему же мужчина улыбается мне так, словно что-то замышляет?
Я слышу знакомый гитарный рифф. О нет.
Он поднимает брови и улыбается мне, как будто произнося «о да».
Водитель увеличивает громкость как раз в тот момент, когда через динамики машины доносится мой голос. Я уже начинаю мечтать о том, чтобы он оказался убийцей. Не то чтобы мне не нравилась песня Guilty. Она веселая, одна из моих любимых песен Saturday, если быть честным. В основном из-за этого чертовски сладко-сахарного гитарного риффа и невероятного вокала Рубена. Я серьезно, его голос в этой песне звучит просто потрясающе.
Я прижимаюсь головой к стеклу, когда начинается припев. Это одна из наших ранних песен, выпущенная еще до того, как я полностью избавился от своего исполнения в стиле панк, который Джефф любезно назвал плаксивым и непривлекательным, поэтому мой голос дрожит, а автотюн практически незаметен. Я бы перепел эту песню заново, если бы у меня была возможность, но когда ты знаменит, все, что ты делаешь, остается с тобой навсегда.