Лес раскололся тяжело,
Седой и хмурый.
Под каждым деревом жерло
Дышало бурей…
Стволам и людям горячо,
Но мы в азарте.
Кричим наводчикам:
«Еще,
Еще ударьте!.»
Дрожит оглохшая земля.
Какая сила
Ручьи, и рощи, и поля
Перемесила!
И вот к победе прямиком
За ротой рота
То по-пластунски,
то бегом
Пошла пехота.
Погиб товарищ
Во вражьем стане цели он разведал,
Мечтал о встрече с милой над письмом,
Читал статью про скорую победу,
И вдруг —
разрыв,
и он упал ничком.
Мы с друга окровавленного сняли
Осколком просверленный партбилет,
Бумажник,
серебристые медали.
А лейтенанту было
двадцать лет…
Берет перо,
согбен и озабочен,
Бумажный демон, писарь полковой.
О самом страшном пишет покороче
Привычною, недрогнувшей рукой.
Беду в письмо выплескивая разом,
Он говорит:
«Ведь надо понимать,
Что никакой прочувствованной фразой
Нельзя утешить плачущую мать».
Она в слезах свое утопит горе,
Покуда мы,
крещенные огнем,
Врага утопим в пенящемся море,
На виселицу Гитлера сведем.
И женщина инстинктом материнским
Отыщет сына дальние следы
В Курляндии,
под елью исполинской,
На скате безымянной высоты.
Седая мать увидит изумленно
На зелени могилы дорогой
Венок лугов,
как яркая корона,
Возложенный неведомой рукой.
Блеснут в глазах цветы,
еще живые,
От латышей – сынку – сибиряку…
И гордость вспыхнет в сердце
и впервые
Перехлестнет горячую тоску.
Николай Майоровродился в 1919 г.погиб в бою под Смоленском в 1942 г.
В госпитале
Он попросил иссохшим ртом воды.
Уж третий день не поднимались веки.
Но жизнь еще оставила следы
В наполовину мертвом человеке.
Под гимнастеркой тяжело и грубо
Стучало сердце, и хотелось пить.
И пульс немного вздрагивал, а губы
Еще пытались что-то говорить.
Врачи ему при жизни отказали.
Он понял всё: лекарства ни к чему.
В последний раз он попросил глазами —
И пить тогда не подали ему.
Хотелось выйти в улицу, на воздух.
Локтями дверь нечаянно задеть.
А ночь была такая, что при звездах
Ему не жалко было умереть.
«Нам не дано спокойно сгнить в могиле…»
Нам не дано спокойно сгнить в могиле —
Лежать навытяжку и, приоткрыв гробы, —
Мы слышим гром предутренней пальбы,
Призыв охрипшей полковой трубы
С больших дорог, которыми ходили.
Мы все уставы знаем наизусть.
Что гибель нам? Мы даже смерти выше.
В могилах мы построились в отряд
И ждем приказа нового. И пусть
Не думают, что мертвые не слышат,
Когда о них потомки говорят.
Евгений Нежинцевродился в 1904 г.умер в осажденном Ленинграде в 1942 г.
«Пусть буду я убит в проклятый день войны…»
Пусть буду я убит в проклятый день войны,
Пусть первым замолчу в свинцовом разговоре,
Пусть… Лишь бы никогда не заглянуло горе
В твой дом, в твои глаза, в твои девичьи сны…
Пусть не осмелится жестокая рука
Черкнуть в письме, в скупой на чувства фразе,
Что ты в разорванном лежишь противогазе
И бьется локон твой у синего виска…
Неизвестный солдат
Песня солиста джаза, созданного в лагере смерти «Маутхаузен»
Покойники,
Покойники,
Кругом стоят покойники,
Кругом стоят покойники
Худые словно смерть.
Не правда ль, это весело,
Когда смешную песенку
Покойник для покойника
Со сцены будет петь.
А сцена так и кружится,
А с нею лагерь кружится,
Наверное, от голода
Проклятая напасть.
Никак нельзя свалиться мне,
За что бы зацепиться мне?
За вышку, за охранника,
Чтоб только не упасть!
Четвертый час,
Четвертый час,
Четвертый час играет джаз.
А дождик льет и льет на нас
И хлещет по лицу.
Нас столько уничтожено,
Что вспомнить невозможно всех,
А сколько мне останется
Сегодня на плацу…
Николай Овсянниковродился в 1918 г.погиб под Сталинградом в 1942 г.
Май 1941 – май 1942
В том мае мы еще смеялись,
Любили зелень и огни.
Ни голос скрипок, ни рояли
Нам не пророчили войны.
Мы не догадывались, споря
(Нам было тесно на земле),
Какие годы и просторы
Нам суждено преодолеть.
Париж поруганный и страшный,
Казалось, на краю земли,
И Новодевичьего башни
Покой, как Софью[2], стерегли.
И лишь врасплох, поодиночке,
Тут бред захватывал стихи,
Ломая ритм, тревожа строчки
Своим дыханием сухим.
Теперь мы и схожей и старше,
Теперь в казарменной ночи
На утренний подъем и марши —
Тревогу трубят трубачи.
Теперь, мой друг и собеседник,
Романтика и пот рубах —
Уже не вымысел и бредни,
А наша трудная судьба.
Она сведет нас в том предместье,
Где боя нет, где ночь тиха,
Где мы, как о далеком детстве,
Впервые вспомним о стихах.
Пусть наша юность не воскреснет,
Траншей и поля старожил!
Нам хорошо от горькой песни,
Что ты под Вязьмою сложил.
Эдуард Подаревскийродился в 1919 г.погиб на фронте в 1943 г.
Серые избы в окошке моем,
Грязные тучи над грязным жнивьем.
Мы вечерами,
Москву вспоминая,
Песни о ней
бесконечно поём —
Каждый со всеми
и все о своём.
Ночью – далекие залпы
орудий,
Днем – от дождя
озверевшие люди
В тысячу мокрых,
пудовых лопат
Землю долбят, позабыв
о простуде,
Липкую, грязную
глину долбят.
Значит, так надо. Чтоб в мире любили,
Чтобы рождались, работали, жили,
Чтобы стихи ошалело твердили,
Мяли бы травы и рвали цветы бы…
Чтобы ходили,
летали бы,
плыли
В небе, как птицы, и в море, как рыбы.
Значит, так надо.
Чтоб слезы и кровь,
Боль и усталость,
злость и любовь,
Пули и взрывы, и ливни, и ветер,
Мертвые люди,
оглохшие дети,
Рев и кипенье
огня и свинца,
Гибель, и ужас,
и смерть без конца,
Муки —
которым сравнения нет,
Ярость —
которой не видывал свет…
Бой,
небывалый за тысячу лет,
Боль,
от которой не сгладится след.
Значит, так надо.
В далеком «потом»
Людям,
не знающим вида шинели,
Людям,
которым не слышать шрапнели,
Им,
над которыми бомбы не пели,
Снова и снова
пусть скажут о том,
Как уходили товарищи наши,
Взглядом последним
окинув свой дом.
Значит, так надо.
Вернется пора:
Синие, в звоне
стекла-серебра,
Вновь над Москвой
поплывут вечера,
И от вечерней
багряной зари
И до рассветной
туманной зари
Снова над незатемненной столицей
Тысячью звезд взлетят фонари.
Пусть же тогда нам
другое приснится,
Пусть в эти дни
мы вернемся туда,
В испепеленные города,
В земли-погосты,
в земли-калеки…
Пусть мы пройдем их опять и опять,
Чтобы понять и запомнить навеки,
Чтоб никогда
уже не отдавать.
Вспомним, как в дождь,
поднимаясь до света,
Рыли траншеи, окопы и рвы,
Строили доты, завалы, преграды
Возле Смоленска
и возле Москвы…
Возле Одессы и у Ленинграда
Вспомним друзей,
что сейчас еще
с нами,
Завтра уйдут, а вернутся ль – как знать…
Тем, кто увидит
своими глазами
Нашей победы разверстое знамя,
Будет
о чем вспоминать.