е потерь самолетов, асы люфтваффе уже не действовали настолько нагло, как в самые первые дни, а попав под зенитный огонь, или же под атаку «сталинских соколов», быстро ретировалось, бросая бомбы без особого выбора целей. Потому в последние дни июня после бомбардировок горело больше на окраинах Либавы, нежели в ее центре.
Маршал Тимошенко посчитал, что, учитывая план стратегического отступления «Красный штык», держать значительные силы в Либаве дальше нецелесообразно. На этот раз он согласовал решение об отступлении с базы лично с Жуковым. Жуков же, посоветовавшись с Евгением Лебедевым, убедил Верховного Главнокомандующего в необходимости скорейшей эвакуации базы флота, пока противник такую возможность предоставлял, сильно не напирая в направлении города. И Сталин такое решение утвердил. Таким образом, в Либаве намечался маленький Дюнкерк. Всей базе в самое ближайшее время предстояло эвакуироваться на Моонзунд.
В связи с предстоящей эвакуацией базы, эсминец Ленин на заводе «Тосмаре» за несколько дней кое-как подлатали. Новый нормальный нос ему, конечно, не приделали, но приставили кусок носа, примерно подходящий по размеру, от какого-то торгового судна и выполнили весь комплекс сварочных работ в кратчайшие сроки. Кое-как починили и котельное оборудование. Получалось, что эсминец теперь вполне мог дойти своим ходом до того же Моонзунда. И его тоже включили в эвакуационный план. Сам завод быстро разбирали. Рабочие трудились в три смены. Они снимали все оборудование, которое могли погрузить на корабли. Сначала погрузка происходила только по ночам, но летние ночи не были ни длинными, ни достаточно темными, поэтому через сутки начальство решило производить погрузку круглосуточно. Тем более, что к тому моменту сверху уже спустили точные сроки эвакуации.
В ответ на донесение, Лебедеву 29-го июня пришло распоряжение из РОШ подключиться к боевой работе по прослушиванию радиоэфира. У начальства имелись подозрения, что немецкий флот что-то затевает. Анализируя радиограммы, поступающие с подводных лодок, наблюдающих за перемещениями кораблей противника в районе Гданьского залива, начальник разведотдела Балтфлота Игорь Добрынин сделал вывод, что активность вражеского флота значительно усилилась. Потому Александр теперь сам долгими часами просиживал в радиорубке эсминца вместе с радистами, как человек, хорошо знающий немецкий и английский, он мог услышать что-то важное из открытых радиопереговоров, осуществляемых между шкиперами иностранных торговых судов открытым текстом.
В этой связи, Александр вспомнил интересный факт, что, несмотря на идущую войну, многие капитаны и береговые службы обменивались незашифрованными сообщениями. Причем, шифрованием сообщений часто пренебрегали даже командиры боевых кораблей. Он вспомнил факт из той, прошлой войны, когда советские подводники открыли боевой счет, и субмарина С-11 потопила 19-го июля 41-го года в районе Паланги немецкое судно. В тот раз подтверждение успешности этой атаки было услышано в радиоэфире, потому что удалось перехватить переговоры, идущие открытым текстом между экипажами немецких кораблей, осуществляющими спасение моряков с потопленного судна минной разведки.
Слушая эфир лично и опросив судовых радистов, Лебедев услышал несколько интересных сообщений о перемещениях каких-то больших боевых кораблей в Готенхафен и обратил внимание, что доля шифрованных сообщений за последние дни значительно увеличилась. Александр жалел, что у него нет немецкой шифровальной машинки «Энигма». И он уже прикидывал, где такую машинку советским флотским разведчикам можно будет раздобыть в самое ближайшее время.
Эта немецкая роторная машинка для шифрования, придуманная еще в 1918-м году и много раз совершенствуемая, впервые была взломана еще поляками в 1932-м году, когда с помощью данных разведки и математических методов удалось создать первую, так называемую «криптологическую бомбу» для дешифровки. Но немцы в очередной раз модернизировали свое устройство, и с 38-го года немецкие шифры не удавалось вскрывать до того, пока в мае 41-го года англичанам не посчастливилось захватить подводную лодку «U-110». На этой субмарине оказалась не только сама шифровальная машинка, но и шифровальные коды к ней. Это позволило англичанам начать расшифровку всех сообщений с немецких подлодок, использующих «Энигму» с тремя шифровальными роторами.
На основе этого приобретения группе английских дешифровальщиков из Правительственной школы кодов и шифров в Блетчли-Парк удалось создать новую «криптологическую бомбу» — «Turing Bombe», позволяющую расшифровывать даже более новый немецкий код для подводников с названием «Акула». Таким образом, англичане спокойно читали все сообщения немецких подводников до февраля 1942-го года, пока немцы не перешли на использование усложненной четырехроторной «Энигмы». Долгие десять месяцев войны разведка Великобритании не могла прочитать ничего, пока в конце октября того же года английский противолодочный корабль «Петард» не захватил новую «Энигму» с шифровальными документами к ней на вражеской подлодке «U-559». Заполучив новую шифровальную машинку немцев, англичане смогли расшифровывать радиообмен немецких подводников до самого конца войны, что очень помогло в борьбе против «Волчьих стай» субмарин кригсмарине на просторах Атлантики.
Александр знал, что во время битвы за Москву две подобные шифровальные машинки были захвачены нашими войсками, одна из них — в начале декабря, в районе города Клин. Там же удалось взять в плен и нескольких немецких штабных шифровальщиков. Так что исследования «Энигмы» велись и советскими специалистами дешифровальной службы ГРУ. Но, только к концу 42-го года были достигнуты практические результаты и создана своя «дешифровальная бомба». Правда, удавалось расшифровывать только устаревшие немецкие сообщения, потому что к тому времени немцы уже усовершенствовали свою шифровальную систему. А четырехроторную «Энигму» советским специалистам до конца войны взломать так и не удалось. Для предотвращения захватов этих машинок наступающими советскими войсками немецким шифровальщикам с 42-го года предписывалось, в случае опасности, свою машинку просто взрывать.
Правда, это не сильно помогало немцам, потому что у советской разведки появился доступ к английскому Блетчли-парку. Свой агент среди этой элиты дешифровальной службы Великобритании, один из знаменитой Кембриджской Пятерки советских агентов, Джон Кернкросс, шифровальщик из министерства иностранных дел, исправно поставлял необходимую информацию советской стороне. Только эта информация больше касалась общих вопросов, а не конкретных действий, например, немецких моряков на Балтике. Потому Александр начинал всерьез обдумывать диверсионную операцию разведки Балтийского флота по захвату какой-нибудь немецкой подлодки вместе с шифровальной машиной.
Все эти соображения он собирался изложить на бумаге и отправить своему дяде Игорю по каналам разведки при первой же возможности, но в ночь на первое июля эскадра неожиданно снялась с рейда Либавы и взяла курс на Моонзунд.
Глава 3
Пока соединение эсминцев ПВО вместе с остальными кораблями эскадры шло из Либавы в Моонзунд, Александр Лебедев, получив новое задание от начальника разведотдела прослушивать эфир, сидел в радиорубке вместе с радистами и внимательно слушал радио в отдельных наушниках. Он конспектировал услышанное на бумаге и анализировал ситуацию, сложившуюся на фронте за неделю боевых действий. Радиосообщения, конечно же, как с советской, так и с немецкой стороны, а тем более из Англии или Швеции, были разрозненные и объективно не отражали всю картину противостояния Германии и СССР целиком. Потому, многое Александру приходилось додумывать самому, сопоставляя те или иные факты, услышанные, как из официальных сводок воюющих сторон, так и из радиообмена, идущего открытым текстом с тем, что он знал по истории этой войны. А он знал многое из того, как события на ее фронтах развивались в прошлый раз.
Первое и самое важное наблюдение Лебедева состояло в том, что информация, предоставленная им советскому командованию под видом разведывательной через РОШ Балтийского флота, очень помогла при подготовке боевых действий. Никаких приграничных «котлов» немецкие войска на этот раз создать не сумели. И части Красной армии, судя по всему, довольно организованно отходили от границы с боями на предусмотренные оборонительные рубежи первой линии обороны.
А ведь только в Белостокско-Минском котле в начальной фазе войны в тот раз советские войска потеряли двадцать три дивизии, в основном, попавшими в плен. И это сильно повлияло тогда на расклад сил во всем приграничном сражении первых дней войны, потому что, кроме одиннадцати стрелковых и двух кавалерийских, были потеряны четыре моторизованные дивизии и шесть танковых. Сейчас ничего подобного не произошло, а значит, только по причине одного этого факта, соотношение сил на фронте было совсем иным. Благодаря чему советские войска уверенно держались против немецкой группы армий «Центр», опираясь на Брестский выступ на юге и прикрывая Минск от опасности прорыва вермахта с севера упорной обороной Вильнюса и всей остальной Прибалтики.
Вторым важным фактором для коренного изменения ситуации Лебедев считал то, что ни о каком полном превосходстве люфтваффе в воздухе пока даже речи по радио не шло. Зато говорилось об упорных воздушных боях над всей линией фронта. Александр порадовался, что командование Красной армии, предупрежденное «разведывательной информацией», на самом деле принесенной Александром из будущего, сумело принять эффективные меры по спасению советских самолетов от гибели на аэродромах в первые военные часы и дни. И теперь многочисленные сохранившиеся «ишачки» составляли в небе солидную конкуренцию истребителям люфтваффе хотя бы уже тем, что их имелось значительно больше. И пусть по качеству техники и подготовки пилотов советские ВВС пока уступали, но количественное преимущество СССР в самолетах, которое на этот раз никуда не делось, заставляло немецких летчиков действовать гораздо осторожнее, чем в прошлый раз, потому что наглость и безнаказанность больше не сходили «птенцам Геринга» с рук. В этом убедился и сам Александр, став не только свидетелем многих воздушных боев, как над кораблями эскадры, так и над базой