— Для людей вполнѣ естественно придерживаться тѣхъ принциповъ, при помощи которыхъ они наилучшимъ образомъ могутъ защищать свои доктрины, сказалъ Клеанѳъ; и намъ незачѣмъ прибѣгать къ кознямъ духовенства, чтобы объяснить пользованіе столь разумнымъ средствомъ. [Съ другой стороны], несомнѣнно, ничто не можетъ дать намъ болѣе сильнаго предубѣжденія въ пользу истинности и пріемлемости какого-либо ряда принциповъ, какъ тотъ фактъ, что послѣдніе служатъ къ подтвержденію истинной религіи и являются способными опровергнуть хитросплетенія атеистовъ, вольнодумцевъ и свободомыслящихъ всякихъ наименованій.
Часть II
— Я долженъ признаться, Клеанѳъ, сказалъ Демея, что меня въ высшей степени изумляетъ та точка зрѣнія, съ которой ты все время трактуешь разбираемый нами вопросъ. Судя по общему направленію твоей рѣчи, можно думать, что ты отстаиваешь бытіе Божіе противъ нападокъ атеистовъ и невѣрующихъ, и что ты принужденъ стать на защиту этого основного принципа всякой религіи. Но я надѣюсь, что послѣдній вообще не составляетъ вопроса для насъ. Ни одинъ человѣкъ, по крайней мѣрѣ ни одинъ здравомыслящій человѣкъ, я увѣренъ, никогда не сомнѣвался серьезно въ истинѣ, столь достовѣрной и самоочевидной. Вопросъ касается не бытія, но природы Бога. Послѣдняя — я это утверждаю — совершенно непонятна и неизвѣстна намъ благодаря немощи человѣческаго ума. Сущность этого высшаго духа, его аттрибуты, характеръ его существованія, самая природа его пребыванія, — все это и вообще всякая частность, касающаяся этого божественнаго Бытія, составляетъ тайну для людей. Будучи преходящими, слабыми и слѣпыми созданіями, мы должны смиряться въ его величественномъ присутствіи и, сознавая свою немощь, молчаливо благоговѣть передъ его безконечными совершенствами, которыхъ никогда не видѣло наше око, не слышало наше ухо и которыхъ ни одному сердцу человѣческому не дано было воспринять. Густымъ облакомъ скрыты они отъ людского любопытства и стараніе проникнуть въ эту священную мглу — есть святотатство. Если самое большое нечестіе — это отрицаніе бытія Божія, то вслѣдъ за нимъ идетъ дерзновенное стремленіе провидѣть его природу и сущность, его повелѣнія и аттрибуты.
Но дабы ты не подумалъ, что мое благочестіе одерживаетъ въ данномъ случаѣ верхъ надъ моей философіей, я подкрѣплю свое мнѣніе — если только оно нуждается въ подкрѣпленіи — свидѣтельствомъ очень высокаго авторитета. Я могъ-бы, начавъ съ основанія христіанства, поименовать почти всѣхъ духовныхъ лицъ, которыя когда-либо трактовали этотъ или иной богословскій вопросъ, но я ограничусь пока упоминаніемъ одного лица, одинаково извѣстнаго какъ своимъ благочестіемъ, такъ и своей философіей. Это — отецъ Малебраншъ, который, насколько я помню, высказываетъ слѣдующее: "Называть Бога духомъ", говоритъ онъ, "подобаетъ не столько для того, чтобы положительно опредѣлить, что онъ есть, сколько для того, чтобы обозначить, что онъ не есть матерія. Онъ есть безконечно совершенное Существо: въ этомъ мы сомнѣваться не можемъ. Но подобно тому, какъ мы не должны воображать, даже при предположеніи его тѣлесности, что онъ обладаетъ человѣческимъ тѣломъ (какъ это утверждали антропоморфисты на томъ основаніи, что образъ человѣческій — наиболѣе совершенный изъ всѣхъ), точно также не должны мы воображать, что Духъ Божій обладаетъ человѣческими идеями и вообще имѣетъ какое-либо сходство съ нашимъ духомъ, воображать на томъ основаніи, что мы не знаемъ ничего болѣе совершеннаго, чѣмъ человѣческій духъ. Мы скорѣе должны вѣрить, что подобно тому, какъ Богъ совмѣщаетъ въ себѣ всѣ совершенства матеріи, не будучи матеріальнымъ, также точно совмѣщаетъ онъ въ себѣ и совершенства сотворенныхъ духовъ, не будучи духомъ въ томъ смыслѣ, какъ мы это понимаемъ; что его истинное имя: Тотъ, который существуетъ, или, другими словами, — Сущее безъ ограниченій, Всесущее, Сущее безконечное и всеобъемлющее" {Malebranclie, Recherche de la Vérité, liv. 3, ch. IX.}.
— Послѣ процитированнаго тобою высокаго авторитета, сказалъ Филонъ, и тысячи другихъ авторитетовъ, на которые ты могъ-бы сослаться, съ моей стороны было-бы смѣшно высказывать еще свое мнѣніе, или-же выражать свое одобреніе твоей доктринѣ. Конечно, когда подобныя темы обсуждаются разумными людьми, вопросъ можетъ касаться никакъ не бытія Божія, но лишь его природы. Первая истина, какъ ты вѣрно замѣтилъ, неоспорима и самоочевидна. Ничто не существуетъ безъ причины, а первичную причину этого міра (какова-бы она ни была), мы называемъ Богомъ, благоговѣйно приписывая ему всякаго рода совершенства. Всякій, кто сомнѣвается въ этой основной истинѣ, достоинъ всѣхъ тѣхъ наказаній, которыя могутъ быть налагаемы среди философовъ, а именно: величайшихъ насмѣшекъ, презрѣнія и неодобренія. Но такъ какъ всякое совершенство относительно, то мы не должны воображать, будто мы постигаемъ аттрибуты этого божественнаго Существа, или предполагать, что его совершенства имѣютъ какую-нибудь аналогію, какое-нибудь сходство съ совершенствомъ человѣческаго существа. Мудрость, мышленіе, преднамѣренность, знаніе, — все это мы справедливо приписываемъ Божеству, потому что эти слова пользуются почтеніемъ среди людей, и у насъ нѣтъ ни иныхъ словъ, ни иныхъ понятій, при помощи которыхъ мы могли-бы выразить свое преклоненіе передъ нимъ. Но намъ нужно остерегаться мысли, будто наши идеи хоть сколько-нибудь соотвѣтствуютъ его совершенствамъ, или будто его аттрибуты имѣютъ хоть какое-нибудь сходство съ качествами людей. Онъ безконечно превышаетъ нашъ ограниченный кругозоръ и наше пониманіе, и является скорѣе объектомъ почитанія въ храмѣ, чѣмъ предметомъ споровъ въ школахъ.
И право, Клеанѳъ, продолжалъ онъ, нѣтъ необходимости прибѣгать къ тому притворному скептицизму, который такъ непріятенъ для тебя, чтобы придти къ этому выводу. Идеи наши не заходятъ за предѣлы нашего опыта. Божественныхъ аттрибутовъ и дѣйствій мы изъ опыта не знаемъ, — мнѣ незачѣмъ доводить до конца свой силлогизмъ: ты самъ сумѣешь вывести надлежащее заключеніе. И мнѣ очень пріятно (тебѣ, надѣюсь, также), что правильное разсужденіе и здравое благочестіе приходятъ тутъ къ одному выводу, одинаково подтверждая достойную благоговѣнія таинственность и непостижимость природы Верховнаго Существа.
— Чтобы не терять даромъ времени на разговоры, сказалъ Клеанѳъ, скорѣе обращаясь къ Демеѣ, чѣмъ отвѣчая на благочестивыя декламаціи Филона, я вкратцѣ выясню, какъ я представляю себѣ все дѣло. Взгляните на вселенную, разсмотрите ее въ цѣломъ и въ каждой ея части: вы увидите, что она — ничто иное, какъ единая, громадная машина, подраздѣленная на безконечное число меньшихъ машинъ, которыя въ свою очередь допускаютъ дальнѣйшія подраздѣленія, доходящія до такой степени, что прослѣдить и объяснить ихъ уже не могутъ ни человѣческія чувства, ни человѣческія способности. Всѣ эти разнообразныя машины, и даже ихъ самыя мельчайшія части, принаровлены другъ къ другу съ точностью, которая приводитъ въ восхищеніе всѣхъ, кто когда-либо созерцалъ ихъ. Любопытное принаровленіе средствъ къ цѣлямъ, проходящее чрезъ всю природу, въ точности сходно съ произведеніями человѣческаго искусства: человѣческихъ плановъ, человѣческой мысли, мудрости, человѣческаго ума, хотя [въ то-же время] и сильно превосходитъ эти произведенія. Но, разъ дѣйствія сходны, то, слѣдуя всѣмъ правиламъ аналогіи, мы приходимъ къ выводу, что и причины также сходны, и что, слѣдовательно, Творецъ природы имѣетъ нѣкоторое сходство съ человѣческимъ духомъ, хотя и обладаетъ гораздо болѣе обширными способностями, пропорціональными величію его твореній. При помощи этого апостеріорнаго аргумента, и только при его помощи, доказываемъ мы одновременно и существованіе Божества и сходство его съ человѣческимъ духомъ, съ человѣческимъ умомъ.
— Я позволю себѣ замѣтить, Клеанѳъ, сказалъ Демея, что я уже съ самаго начала не могъ одобрить твоего заключенія относительно сходства Божества съ людьми, но еще менѣе могу я одобрить тѣ средства, при помощи которыхъ ты стараешься установить это сходство. Какъ? нѣтъ никакихъ демонстративныхъ доказательствъ существованія Божія? никакихъ абстрактныхъ аргументовъ въ его пользу? никакихъ апріорныхъ доводовъ? Неужели-же всѣ тѣ аргументы, на которые такъ сильно полагались до сихъ поръ философы, — одинъ обманъ, одни софизмы? Неужели мы не можемъ преступить предѣловъ опыта и вѣроятности, трактуя этотъ вопросъ? Я не скажу, что это — измѣна дѣлу Божію, я скажу лишь, что этой притворной безпристрастностью ты даешь атеистамъ такое преимущество, котораго они никогда не могли-бы достигнуть при помощи одной аргументаціи, однихъ разсужденій.
— Что особенно смущаетъ меня въ данномъ случаѣ, сказалъ Филонъ, это не столько тотъ-фактъ, что всѣ аргументы, касающіеся религіи, сводятся Клеанѳомъ къ опыту, какъ то обстоятельство, что они не являются даже наиболѣе достовѣрными и несомнѣнными изъ аргументовъ этого нисшаго типа. Что камень падаетъ, что огонь горитъ, что земля обладаетъ плотностью, — все это мы наблюдали много тысячъ разъ, и когда намъ встрѣчается подобнаго рода случай. мы безъ колебаній дѣлаемъ привычное заключеніе. Точное сходство отдѣльныхъ случаевъ даетъ намъ полную увѣренность въ наступленіи сходнаго дѣйствія: болѣе-же сильной очевидности мы никогда и не желаемъ и не ищемъ. Но при самомъ легкомъ отступленіи отъ сходства случаевъ, пропорціонально уменьшается и очевидность, и въ концѣ концовъ она можетъ сойти на очень слабую аналогію, каковая, какъ извѣстно, можетъ повести къ ошибкамъ и недостовѣрности. Познакомившись на опытѣ съ кровообращеніемъ у людей, мы уже не сомнѣваемся въ томъ, что оно совершается и у Тита и у Мэвія; но, исходя изъ кровообращенія у лягушекъ и рыбъ, мы предполагаемъ лишь по аналогіи (хотя она и довольно сильна), что кровообращеніе свойственно и людямъ, а также другимъ животнымъ. Наше заключеніе по аналогіи становится гораздо слабѣе, если, зная изъ опыта о кровообращеніи животныхъ, мы заключаемъ отсюда, что въ растеніяхъ происходитъ обращеніе соковъ, и болѣе точные опыты показали, что тѣ, которые слишкомъ поспѣшно довѣрились этой несовершенной аналогіи, пребывали въ заблужденіи.