Когда мы видимъ домъ, Клеанѳъ, мы съ величайшей достовѣрностью заключаемъ, что онъ былъ воздвигнутъ архитекторомъ или-же зодчимъ, потому что мы знаемъ изъ опыта, что именно такого рода дѣйствіе [всегда] слѣдуетъ за такого рода причиной. Но, конечно, ты не станешь утверждать, будто вселенная настолько сходна съ домомъ, что мы можемъ съ такою-же достовѣрностью заключать отъ нея къ подобной-же причинѣ, т. е. не станешь утверждать, что мы имѣемъ тутъ дѣло съ полной и совершенной аналогіей. Несходство [обоихъ случаевъ! такъ поразительно, что крайнее, на что ты можешь тутъ претендовать, — это догадка, предположеніе о подобной причинѣ, а какъ это притязаніе будетъ принято обществомъ, — объ этомъ я предоставляю судить тебѣ самому.
— Конечно, оно было-бы принято очень дурно, сказалъ Клеанѳъ, и меня вполнѣ заслуженно стали-бы порицать и ненавидѣть, если-бы я допускалъ, что доказательства Божественнаго Бытія сводятся не болѣе, какъ къ догадкѣ, или къ предположенію. Но развѣ общее приспособленіе средствъ къ цѣлямъ, [обнаруживающееся въ постройкѣ] дома, такъ мало сходно съ таковымъ-же во вселенной? А общая экономія конечныхъ причинъ? А порядокъ, соразмѣрность и устройство каждой части? Ступени лѣстницы ясно приспособлены къ тому, чтобы человѣческія ноги могли пользоваться ими при восхожденіи — это заключеніе достовѣрно и непогрѣшимо. Человѣческія ноги тоже приспособлены для ходьбы и восхожденія; я согласенъ, что это заключеніе не столь же достовѣрно, какъ предыдущее, въ силу того несходства [между этими двумя случаями], которое ты отмѣтилъ: но развѣ заключеніе это заслуживаетъ потому названія простой догадки, простого предположенія?—
— Боже милостивый О вскричалъ Демея, прерывая Клеанѳа, гдѣ мы? Ревностные защитники религіи находятъ, что доказательства существованія Божія не достигаютъ совершенной очевидности! А ты, Филонъ, на содѣйствіе котораго я разсчитывалъ для доказательства чудесной таинственности природы Божества, — ты соглашаешься со всѣми этими сумасбродными мнѣніями Клеанѳа? И дѣйствительно, могу-ли я назвать ихъ инымъ именемъ? Да и къ чему мнѣ воздерживаться отъ порицанія, когда подобные принципы, вдобавокъ защищаемые такимъ авторитетомъ, высказываются передъ столь юнымъ слушателемъ, какъ Памфилъ?
Повидимому, ты не подозрѣваешь, отвѣтилъ Филонъ, что я веду споръ съ Клеанѳомъ при помощи его-же оружія, и, указывая ему на опасныя послѣдствія его положеній, надѣюсь въ концѣ концовъ привести его къ нашему мнѣнію. Но какъ я вижу, тебя особенно смущаетъ способъ изложенія Клеанѳомъ апостеріорнаго аргумента. Ты замѣчаешь, что аргументъ этотъ какъ-бы ускользаетъ отъ тебя и расплывается въ воздухѣ, и думаешь поэтому, будто онъ такъ искаженъ, что ты едва-ли можешь считать его выставленнымъ въ надлежащемъ свѣтѣ. Но какъ-бы я ни расходился въ другихъ отношеніяхъ съ опасными принципами Клеанѳа, я долженъ сознаться, что онъ правильно изложилъ этотъ аргументъ, и я постараюсь такъ представить тебѣ все дѣло, что ты уже не будешь питать по этому поводу никакихъ сомнѣній.
Еслибы человѣкъ отвлекся отъ всего рѣшительно, что онъ знаетъ, или что видѣлъ, онъ былъ-бы совершенно не въ состояніи опредѣлить на основаніи однѣхъ своихъ идей, какого рода зрѣлище должна представлять вселенная, и не могъ-бы дать предпочтеніе одному какому-нибудь состоянію или положенію вещей передъ другимъ. Ибо, разъ ничто изъ того, что онъ ясно представляетъ, не могло-бы считаться невозможнымъ или заключающимъ въ себѣ противорѣчіе, то всѣ химеры, создаваемыя его воображеніемъ, были-бы равносильны, и онъ не могъ-бы указать достаточнаго основанія, въ силу котораго онъ придерживается одной какой-нибудь идеи или системы и отвергаетъ другія, одинаково возможныя.
Далѣе: еслибы такой человѣкъ открылъ глаза и сталъ разсматривать міръ такъ, какъ послѣдній существуетъ въ дѣйствительности, онъ совершенно не могъ-бы указать причину какого-бы то ни было явленія, а тѣмъ болѣе причину совокупности всѣхъ вещей, или-же вселенной. Онъ могъ-бы дать волю своему воображенію: и послѣднее могло-бы доставить ему безконечное разнообразіе отчетовъ и представленій; всѣ они были-бы возможны, но такъ какъ всѣ они были-бы возможны въ одинаковой степени, то человѣкъ собственными силами никакъ не могъ-бы удовлетворительно объяснить, почему онъ предпочитаетъ одно изъ нихъ всѣмъ другимъ. Одинъ опытъ можетъ указать ему истинную причину любого явленія.
Но согласно съ этимъ способомъ разсужденія, Демея, выходитъ (и это, собственно, втихомолку допускаетъ самъ Клеанѳъ), что порядокъ, строй или согласованность конечныхъ причинъ — сами по себѣ еще не являются доказательствомъ планомѣрности: [они являются таковыми] лишь постольку, поскольку мы изъ опыта знаемъ, что они проистекаютъ изъ этого принципа. Вѣдь насколько мы можемъ знать а priori, матерія — не менѣе, чѣмъ духъ — можетъ изначала заключать внутри себя источникъ порядка; и представить себѣ, что нѣсколько элементовъ, въ силу [дѣйствія] какой-то внутренней, неизвѣстной причины, способны расположиться въ самомъ чудесномъ порядкѣ, — нисколько не труднѣе, чѣмъ представить себѣ, что ихъ идеи, въ силу дѣйствія подобной-же внутренней, неизвѣстной причины, могутъ расположиться въ томъ-же порядкѣ въ великомъ вселенскомъ духѣ. Равная возможность обоихъ этихъ предположеній не подлежитъ сомнѣнію. Но изъ опыта мы узнаемъ (согласно Клеанѳу), что между ними есть разница. Набросайте нѣсколько кусочковъ стали, не придавъ имъ никакого образа, никакой формы: они никогда не расположатся такъ, чтобы образовать часы; камни, известь и дерево никогда не образуютъ дома безъ содѣйствія архитектора. Но мы видимъ, что идеи въ человѣческомъ духѣ, въ силу нѣкотораго неизвѣстнаго, необъяснимаго приспособленія, располагаются такъ, что образуютъ планъ часовъ или дома. Такимъ образомъ, опытъ доказываетъ, что первичный принципъ порядка находится въ душѣ, а не въ матеріи. Отъ сходныхъ дѣйствій мы заключаемъ къ сходнымъ причинамъ: приспособленность средствъ къ цѣлямъ и во вселенной такова-же, какъ въ машинахъ, изобрѣтенныхъ человѣкомъ, а, слѣдовательно, и причины ихъ должны быть сходными.
Я долженъ сознаться, что съ самаго начала былъ сильно возмущенъ утвержденіемъ подобнаго сходства между Божествомъ и человѣческими существами; по моему мнѣнію, оно является такимъ униженіемъ Верховнаго Существа, какого не въ состояніи вынести ни одинъ здравомыслящій теистъ. Ввиду этого, Демея, я попробую защитить съ твоею помощью то, что ты такъ правильно называешь чудесною таинственностью Божественной Природы, а также опровергнуть разсужденіе Клеанѳа, если только онъ согласится, что я вѣрно изложилъ послѣднее.
Клеанѳъ согласился и Филонъ, послѣ небольшой паузы, продолжалъ слѣдующимъ образомъ.
— Что всѣ заключенія относительно фактовъ основаны на опытѣ и что всѣ заключенія изъ опыта основаны на предположеніи: сходныя причины являются доказательствомъ сходныхъ дѣйствій, а сходныя дѣйствія — доказательствомъ сходныхъ причинъ, объ этомъ, Клеанѳъ, я сейчасъ не стану много спорить съ тобою. Но замѣть, пожалуйста, какую крайнюю осторожность проявляютъ всѣ правильно-разсуждающіе люди при заключеніи отъ своихъ опытовъ къ сходнымъ случаямъ. Если только случаи не вполнѣ сходны, люди эти не рѣшаются съ безусловнымъ довѣріемъ прилагать свои прошлыя наблюденія къ какому-нибудь частному явленію. Всякое измѣненіе въ условіяхъ заставляетъ ихъ сомнѣваться въ результатѣ и для достовѣрнаго доказательства того, что эти новыя условія не имѣютъ здѣсь никакой важности, никакого значенія, требуются новые опыты. Измѣненіе въ объемѣ, въ положеніи, въ распредѣленіи, въ возрастѣ, въ состояніи воздуха, или-же въ окружающихъ тѣлахъ, — всѣ эти частности могутъ сопровождаться самыми неожиданными слѣдствіями, и если только объекты не въ совершенствѣ знакомы намъ, съ нашей стороны оказывается крайней смѣлостью увѣренно ожидать послѣ одной изъ этихъ перемѣнъ наступленія результата, подобнаго тому, который мы наблюдали раньше. Медленные и обдуманные шаги философовъ именно въ данномъ случаѣ особенно отличаются отъ опрометчивыхъ скачковъ толпы, которая, увлекаясь малѣйшимъ сходствомъ, становится неспособной къ различенію и обдумыванію.
Неужели-же ты думаешь, Клеанѳъ, что твое обычное философское спокойствіе не измѣнило тебѣ, когда ты сдѣлалъ такой огромный шагъ, какъ переходъ отъ вселенной къ сравненію ея съ домами, кораблями, мебелью и машинами, и когда ты заключилъ отъ сходства первой и послѣднихъ въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ къ сходству ихъ причинъ? Мысль, преднамѣренность, умъ, наблюдаемые нами въ людяхъ и другихъ живыхъ существахъ, — все это ни что иное какъ одинъ изъ принциповъ, одно изъ началъ вселенной, такъ-же какъ тепло или холодъ, протяженіе или отталкиваніе, и сотни другихъ явленій, ежедневно подпадающихъ нашему наблюденію. Это — дѣйствующая причина, при помощи которой, какъ мы видимъ одна какая-нибудь часть природы производитъ измѣненія въ другихъ. Но развѣ можно хоть съ какимъ-нибудь правомъ перенести заключеніе съ частей на цѣлое? Развѣ ихъ огромное несоотвѣтствіе не препятствуетъ всякому такому сравненію и заключенію? Развѣ можемъ мы, наблюдая ростъ волоса, узнать что-либо о происхожденіи человѣка? или-же зная, хотя-бы въ совершенствѣ, какъ распускается листъ, развѣ мы узнали-бы отсюда что-нибудь о произрастаніи дерева?
Но если даже допустить, что мы вправѣ брать дѣйствія одной части природы на другую за основаніе нашего заключенія о происхожденіи цѣлаго (чего, конечно, никакъ нельзя допустить), то почему-же мы должны выбрать именно такой незначительный, слабый, ограниченный принципъ, какимъ является на нашей планетѣ разумность или планомѣрность, наблюдаемая въ животныхъ? Какой особой привилегіей обладаетъ легкое колебаніе мозга, называемое нами мыслью, чтобы мы должны были дѣлать его прообразомъ вселенной? Наше пристрастное отношеніе къ себѣ самимъ конечно при всякомъ удобномъ случаѣ выдвигаетъ его впередъ, но здравая философія должна-бы тщательно оберегать насъ отъ такой [хотя-бы и] естественной иллюзіи.
Я не только не допускаю, продолжалъ Филонъ, чтобы дѣйствія одной части могли дать намъ право на правильное заключеніе относительно происхожденія цѣлаго, — я не допускаю даже того, чтобы одна часть могла считаться правиломъ для другой, если послѣдняя очень отдалена отъ первой. Развѣ есть у насъ какое-либо разумное основаніе для заключенія, что жители другихъ планетъ обладаютъ мышленіемъ, умомъ, разумомъ или вообще чѣмъ-либо подобнымъ этимъ человѣческимъ способностямъ? Разъ природа даже на этомъ маленькомъ земномъ шарѣ такъ сильно разнообразитъ свой образъ дѣйствій, можемъ-ли мы воображать, что она непрерывно повторяетъ себя на протяженіи неизмѣримой вселенной? Если-же мысль, какъ мы вполнѣ можемъ предположить, ограничена этимъ маленькимъ уголкомъ міра и даже въ немъ имѣетъ столь узкую сферу дѣйствія, то по какому праву можемъ мы считать ее первичной причиной всѣхъ вещей? Въ сравненіи съ этимъ, ограниченный взглядъ крестьянина, берущаго свое домашнее хозяйство за образецъ для управленія цѣлыми царствами, — извинительный софизмъ.