Говорить, что различныя идеи, образующія разумъ Высшаго Существа, приходятъ въ порядокъ сами собою и благодаря собственной природѣ — это значитъ въ дѣйствительности не придавать своимъ словамъ точнаго смысла. Если-же въ нихъ есть смыслъ, то я охотно спросилъ-бы: не такой-ли смыслъ заключается и въ утвержденіи, что части матеріальнаго міра приходятъ въ порядокъ сами собою, благодаря собственной природѣ? Можетъ-ли одно изъ этихъ мнѣній быть понятнымъ, если непонятно другое?
Правда, опытъ знакомитъ насъ съ идеями, которыя приходятъ въ порядокъ сами собою, безъ какой-либо извѣстной намъ причины; но я увѣренъ, что наше знакомство на опытѣ съ матеріей, которая дѣлаетъ то-же, — гораздо шире; сюда относятся всѣ случаи порожденія и произрастанія, гдѣ точный анализъ причины превосходитъ человѣческое пониманіе. Опытъ знакомитъ насъ также съ отдѣльными системами мысли и матеріи, не заключающими въ себѣ порядка; примѣромъ первыхъ служитъ сумасшествіе, примѣромъ вторыхъ — разложеніе. Почему-же намъ слѣдуетъ думать, что порядокъ болѣе существенъ для мышленія, нежели для матеріи? Если-же онъ въ обоихъ необъяснимъ безъ причины, то что-же мы выигрываемъ при помощи твоей системы, сводящей міръ объектовъ къ сходному съ ними міру идей? Первый шагъ, дѣлаемый нами, заставляетъ насъ идти дальше до безконечности; поэтому, было-бы разумно съ нашей стороны ограничить свои изслѣдованія настоящимъ міромъ, не бросая взгляда за его предѣлы. Никогда мы не достигнемъ никакого удовлетворенія при помощи этихъ умозрѣній, которыя такъ сильно превосходятъ узкіе предѣлы человѣческаго ума.
Тебѣ извѣстно, Клеанѳъ, что когда перипатетиковъ спрашивали о причинѣ любого явленія, то они имѣли обыкновеніе прибѣгать къ способностямъ или скрытымъ качествамъ и говорили, напримѣръ, что хлѣбъ питаетъ при помощи своей питательной силы, а александрійскій листъ дѣйствуетъ какъ очистительное благодаря своей очистительной силѣ; но впослѣдствіи было открыто, что эта уловка — ничто иное, какъ маскированіе незнанія и что философы эти высказываютъ въ дѣйствительности — хотя и менѣе чистосердечно — то-же, что скептики и толпа, искренно сознающіеся, что они не знаютъ причины данныхъ явленій. Точно также, когда спрашиваютъ, какая причина порождаетъ порядокъ въ идеяхъ Верховнаго Существа, то можете-ли вы, антропоморфисты, указать иную причину, кромѣ разумной способности, и того, что такова природа Божества? Но почему подобный-же отвѣтъ, безъ требуемой вами ссылки на нѣкотораго разумнаго творца, не могъ-бы оказаться столь-же удовлетворительнымъ и при объясненіи порядка вселенной, это, пожалуй, трудно будетъ рѣшить. Стоитъ только сказать, что такова природа матеріальныхъ объектовъ и что всѣмъ имъ изначала свойственна способность къ порядку и соразмѣрности. Все это — лишь болѣе ученые и замысловатые способы сознанія въ своемъ невѣжествѣ, и первая изъ этихъ гипотезъ не обладаетъ никакимъ дѣйствительнымъ преимуществомъ передъ другою, — развѣ только, что она больше соотвѣтствуетъ предразсудкамъ толпы.
— Ты изложилъ этотъ аргументъ съ большимъ паѳосомъ, отвѣтилъ Клеанѳъ; повидимому, ты и не подозрѣваешь, какъ легко на него отвѣтить. Даже въ обыденной жизни, Филонъ, когда я указываю причину какого нибудь явленія, развѣ можно счесть за возраженіе, что я не въ состояніи указать причины данной причины и отвѣтить на всѣ новые вопросы, которые могутъ быть возбуждаемы непрестанно? И какіе-же философы могли-бы подчиниться такому суровому правилу? Вѣдь философы признаются, что послѣднія причины совершенно неизвѣстны; вѣдь они знаютъ, что самые утонченные принципы, къ которымъ они сводятъ явленія, остаются для нихъ столь-же необъяснимыми, какими сами эти явленія остаются для толпы. Порядокъ и устройство природы, чудесная согласованность конечныхъ причинъ, явная полезность и планомѣрность каждой части, каждаго органа все это самымъ яснымъ языкомъ говоритъ о разумной причинѣ, или-же о творцѣ. Небеса и земля сходятся въ этомъ единомъ свидѣтельствѣ, весь хоръ природы поетъ единый гимнъ во хвалу своего творца: ты одинъ, или почти что одинъ, нарушаешь эту общую гармонію; ты поднимаешь туманныя сомнѣнія, придирки и возраженія; ты спрашиваешь меня: что является причиной этой причины? Я не знаю; я не забочусь объ этомъ, это меня не касается. Я нашелъ Божество и тутъ я заканчиваю свое розысканіе: пусть идутъ дальше тѣ, кто болѣе мудръ или болѣе предпріимчивъ.
— Я не претендую ни на то, ни на другое, отвѣтилъ Филонъ; и именно въ силу этого я, быть можетъ, никогда и не попробовалъ-бы зайти такъ далеко, особенно разъ я сознаю, что въ концѣ концовъ я долженъ удовлетвориться тѣмъ-же отвѣтомъ, который, безъ дальнѣйшихъ безпокойствъ съ моей стороны, могъ-бы удовлетворить меня съ самаго начала* Если я принужденъ оставаться въ полномъ невѣдѣніи относительно причинъ, и абсолютно не могу дать объясненія ни на что, то я никогда не сочту за преимущество возможность отстранить на минуту затрудненіе, которое, какъ ты признаешь, должно тотчасъ-же, во всей своей силѣ, снова встать передо мною. Правда, естествоиспытатели объясняютъ, и вполнѣ правильно, единичныя дѣйствія при помощи болѣе общихъ причинъ, хотя-бы сами эти общія причины въ концѣ концовъ остались совершенно необъяснимыми; по, конечно, они никогда не считали достаточнымъ объясненіе единичнаго дѣйствія при помощи единичной причины, которая столь-же необъяснима, какъ и само дѣйствіе. Система идей, пришедшая въ порядокъ сама собою, безъ предшествующаго ей плана, нисколько не доступнѣе объясненію, чѣмъ система матеріальная, приходящая въ порядокъ такимъ-же образомъ, и послѣднее предположеніе заключаетъ въ себѣ не больше трудностей, чѣмъ первое.
Часть V
Но для того, чтобы указать тебѣ еще большее количество неудобствъ въ твоемъ антропоморфизмѣ, продолжалъ Филонъ, я попрошу тебя подвергнуть твои принципы новому разсмотрѣнію. Сходныя дѣйствія служатъ доказательствомъ сходныхъ причинъ — таковъ эмпирическій аргументъ, и онъ-же, говоришь ты, является единственнымъ теологическимъ аргументомъ. Далѣе, несомнѣнно, что чѣмъ болѣе сходны между собою съ одной стороны дѣйствія, которыя мы наблюдаемъ, а съ другой — причины, о которыхъ мы заключаемъ, тѣмъ доказательнѣе самый аргументъ. Всякое отступленіе отъ сходства съ той или другой стороны уменьшаетъ вѣроятность и дѣлаетъ опыта, менѣе достовѣрнымъ. Въ самомъ принципѣ ты сомнѣваться не можешь, — стало быть, ты не долженъ отрицать и его слѣдствій.
Всѣ новыя открытія въ астрономіи, доказывающія неизмѣримую величественность и грандіозность твореній природы, являются, согласно истинной системѣ теизма, новыми, добавочными аргументами въ пользу Божества: но согласно твоей гипотезѣ эмпирическаго теизма, каждое такое открытіе является новымъ возраженіемъ [противъ Божества], потому что оно все больше уменьшаетъ сходство разсматриваемаго дѣйствія съ дѣйствіями человѣческаго искусства, человѣческой изобрѣтательности. Ибо если Лукрецій, который еще придерживался старой системы міра, могъ восклицать:
Quis regere immensi sutnmam, quis habere profundi
Indu manu validas potis est inoderanter habenas?
Quis pariter coelos ornncs convertere? et onines
Ignibus aethcriis terras suffire feraces?
Omnibus inque locis esse oinn; tempore praesto? *).
*) Кто-же бы могъ необъятной вселенною править? Кто могъ-бы
Сдерживать сильной рукой управленья бразды въ этой безднѣ
Кто-бы съ такой равномѣрностью небо вращалъ и кто могъ-бы
Всю нагрѣвать изобильную землю огнями эфира?
Быть одновременно всюду въ пространствѣ но всякое время?
Если Туллій {Dc Nat. Deor., lib. 1.} счелъ это заключеніе настолько естсстненнымъ, что вложилъ его въ уста своего эпикурейца [въ слѣдующей формѣ]: "Quibus enim oculis animi intueri potuit vester Plato fabricani illam tanti operis, qua construi а Deo atque acdificari munduni facit? quae molitio? quae ferramenta? qui vectes? quae machinae? qui ministri tanti muneris fuerunt? quemadmodum autem obedire et parire voluntati arcliitecti aer, ignis, aqua, terra potuerunt? {Какимъ умственнымъ взоромъ могъ вашъ Платонъ созерцать процессъ столь великаго творенія, процессъ, при помощи котораго Богъ, по его представленію, создалъ и построилъ міръ? какія (были при этомъ употреблены) приспособленія? какія орудія? какіе рычаги? какія машины? кто былъ его помощникомъ въ столь великомъ дѣлѣ? какимъ образомъ могли повиноваться и подчиняться волѣ архитектора воздухъ, огонь, вода, земля?}". Если аргументъ этотъ, говорю я, имѣлъ нѣкоторую силу въ прежнія времена, то насколько большей должна быть эта сила въ настоящее время, когда границы природы такъ безконечно расширены и передъ нами открылась такая величественная картина! Теперь еще болѣе неразумно создавать свою идею о такой безпредѣльной причинѣ на основаніи нашего опыта объ ограниченныхъ произведеніяхъ человѣческихъ плановъ, человѣческой изобрѣтательности.
Открытія, сдѣланныя при помощи микроскоповъ, и раскрывающія передъ нами новый міръ въ миніатюрѣ, по твоему являются новыми возраженіями, по моему — новыми доказательствами. Какъ-бы далеко ни вели мы въ этомъ направленіи свои изысканія, мы тѣмъ не менѣе приходимъ къ тому заключенію, что всеобщая причина всего очень сильно отличается какъ отъ человѣка, такъ и отъ всякаго предмета, доступнаго человѣческому опыту и наблюденію. А что ты скажешь про открытія въ анатоміи, химіи, ботаникѣ?..
— Эти-то уже конечно не являются возраженіями, отвѣтилъ Клеанѳъ; они только открываютъ намъ новые примѣры искусства и изобрѣтательности. Это опять-таки образъ духа, отраженный въ безчисленныхъ объектахъ. — Прибавь: духа, сходнаго съ человѣческимъ, сказалъ Филонъ. — Я другого не знаю, отвѣтилъ Клеанѳъ. — И чѣмъ сильнѣе это сходство, тѣмъ лучше, настаивалъ Филонъ. — Разумѣется, сказалъ Клеанѳъ.
— Ну, Клеанѳъ, вскричалъ Клеанѳъ съ радостнымъ и торжествующимъ видомъ, погляди теперь на слѣдствія.
Во-первыхъ: при такомъ способѣ разсужденія ты отказываешься отъ требованія безконечности для какого-бы то ни было изъ аттрибутовъ Божества. Вѣдь разъ причина должна быть только соразмѣрной съ дѣйствіемъ, а дѣйствіе, поскольку оно доступно нашему познанію, не безконечно, то какое право имѣемъ мы, основываясь на твоихъ предположеніяхъ, приписывать этотъ аттрибутъ Божественной Сущн