Изображение на экране сменилось, появилась картинка.
Член.
Рука отказала. Голова стукнулась об пол. Спинной мозг полностью отключился. Я пялился на кусок ковра, глядя на комки собачьей шерсти, скопившейся под тумбой с телевизором на другом конце комнаты. Не мог даже отвернуться – мышцы не слушались. Я даже не мог закрыть глаза.
Зато я мог слышать, и я уловил едва слышный хруст ковра, множество маленьких ног, пронзающих ткань. Жесткие черные членистые ноги скользнули перед глазами. Паук занял все мое поле зрения, не дальше чем в шести дюймах от моего лица. Ноги повсюду. Полдюжины покрыто сырным соусом.
Рот твари был размером почти что с мой и окружен игольно-тонкими жвалами. Губы раскрылись, и я с отвращением увидел, что у твари был совершенно человеческий розовый язык. Он приближался к моему лицу.
Паук занял всю мою вселенную, множество блестящих черных ног, охватывающих горизонт. Я мог посчитать вкусовые сосочки на высунутом розовом языке, видел влажные ребра на его нёбе. Панцирь был покрыт какой-то слизью. Две ноги коснулись моего рта, и я почувствовал их щекочущее прикосновение.
Огромный мохнатый нос опустился в мое поле зрения, словно пушистое рыльце самого Господа Бога. Молли наконец-то достаточно заинтересовалась ситуацией, чтобы прибрести с кухни.
Почувствовав запах сырного соуса, нос дернулся. Она лизнула паука, осознав, что самая смелая собачья мечта наконец-то стала реальностью: добыча, уже покрытая сырным соусом. Щелкнув зубами и мотнув головой, она отхватила у твари четыре ноги и опустила голову, тщательно пережевывая.
Паук издал пронзительный визжащий звук, заставившим мои кости содрогнуться. Он выскользнуло из виду так быстро, что я даже не понял, в какую сторону.
За 29 часов до Вспышки
Парализован.
Это навсегда? Я представил, как яд превращает мой спинной мозг в желе. Молли окинула меня полным молчаливого порицания моей лени взглядом. Она прожевала паучьи ноги, поняв, что под хрустящей оболочкой было не так уж и много мяса. Она уселась, прижав оторванные ноги передними лапами, начала слизывать с них сыр.
Я пролежал так не поддающееся счислению количество времени, что в реальности составило около часа. Я почувствовал покалывание во всем теле, спросоня вообразив, что я повалился на муравейник. Но это свидетельствовало о возвращении чувств. Через двадцать минут или около того я уже мог двигать пальцами, а еще через полчаса уже сидел на софе, обхватив руками гудящую голову. Все мои мысленные усилия были направлены на подавление мыслей о том, что паук собирался сделать с моим обездвиженным телом.
Ну, перво-наперво он отложил бы яйца…
Ох черт, паук. Он же все еще мог быть здесь. Дерьмо.
Через три секунды я уже был на крыльце, глядя в свою гостиную через дверь. Паука не видно. Но опять же там было темно, хоть глаз коли, а позади меня был фонарь, так что единственным, что я мог увидеть в маленьком окошке была моя собственная глупая рожа. Волосы выглядели так, словно я причесывался разъяренной кошкой. Я потянулся было за телефоном, но потом понял, что он остался на полу гостиной.
Распахнув дверь, я влетел в комнату, развернулся и выбежал обратно, захлопывая дверь. Набрал Джона; его автоответчик сообщил:
— Это Джон. Если вы звоните, потому что нашли остатки моей гитары, просто занесите мне домой. Извините за ковер. Оставьте сообщение.
Но я не оставил. Даже в ночь четверга он скорее всего был замаринован до коматозного состояния. Я оглядел соседние дома, а моей нервное дыхание едва заметным паром поднималось в ноябрьском воздухе. Почему только у меня не было света? Я достал телефон, но не стал набирать номер. В английском языке должно быть слово, означающее то чувство, когда тебе срочно нужна помощь, но позвонить некому, поскольку ты недостаточно популярен, чтобы иметь друзей, не достаточно богат, чтобы иметь наемных работников, и не достаточно влиятелен, чтобы иметь лакеев. Это ярко выраженная смесь бессилия, одиночества и внезапного острого осознания своей бесполезности для общества.
Оговнение?
Около входной двери стояла метла, которой я пару дней назад сталкивал с крыльца дохлую птицу. Выставив метлу вперед на манер копья, я ввалился в дом. Молли скользнула мимо меня в обратную сторону, скорее всего для того, чтобы найти идеальное место для опорожнения кишечника неподалеку от дверей моей машины, чтобы я наверняка наступил туда, когда буду в очередной раз спешить на работу. Сделав шаг внутри, я сосредоточился на полу…
Паук плюхнулся мне на голову, запутавшись дергающимися ногами в волосах. Отбросив метлу, я схватил чудовище, карабкающееся по моему уху к плечу. Маленькие ножки щекотали все мое лицо и шею. Я схватил паука, сжимая твердые лапки пальцами, и попытался оторвать от себя. Не вышло, он как-то зацепился: когда я дернул, футболка натянулась вместе с кожей. Я услышал визгливый звук свистка на чайнике, но понял, что его издавал я сам.
Правым глазом я увидел острые жвала, и жгучая боль пронзила череп. Правый глаз ничего не видел, и я подумал, что ублюдок вырвал его. Закричав от ярости, я схватил тесно переплетенные ноги паука обеими руками и оторвал их от кожи. Ощутив влагу, я понял, что тварь лишилась одной из ног, которая все еще торчала из моего плеча. Но я хотя бы освободился от неё, и теперь проклятое чудовище билось в моих руках, извиваясь и пытаясь укусить.
Черт подери этот проклятый язык!
Я бешено вращал единственным уцелевшим глазом, пытаясь отыскать что-нибудь, во что можно было бы засунуть тварь.
Корзина для белья! Спальня!
В спальне я пинком перевернул корзину, вытряхнув из неё белье. Я засунул монстра внутрь и перевернул её вверх дном, чтобы не дать ему вылезти. Скинув хлам с прикроватной тумбочки, я водрузил её на корзину. Надежно. У корзины были вертикальные прорези по бокам, сквозь которые паук просунул ногу. Выбраться он не мог, но я подозревал, что рано или поздно он прогрызет пластмассу. Надо за ним присматривать.
Я тяжело опустился на кровать, грудь тяжело опускалась и поднималась, лицо мокрое и клейкое. С ужасом я осторожно поднес правую руку к лицу, ожидая обнаружить глазное яблоко на щеке. К счастью, это было не так. Прикосновение к веку отозвалось жгучей болью ободранной кожи и заставило меня вздрогнуть. На ощупь все там казалось разодранным в клочья. Моргнув, я попробовал открыть глаз, выяснив, что я могу лишь чуть-чуть. Взглянув вниз, чтобы вытащить из кармана телефон, я зашипел от отвращения.
Черная паучья нога, та что оторвалась, когда я сорвал его с себя, застряла в моей футболке. Схватив, я потянул, но она не отцепилась. Она застряла не в рубашке, а во мне, стянув кожу, словно цирковой шатер. Нога как-то зацепилась, впившись в кожу, будто клещ. Расширив дыру в футболке, я защипнул кожу пальцами, пытаясь получше разглядеть. Я не мог определить, где кончается нога, а где начинается кожа на моем плече, они как будто срослись каким-то образом. Словно я пытался оторвать один из своих пальцев.
Это меня серьезно взбесило. Протопав на кухню, я рывками выдвигал ящики, пока не нашел хозяйственный нож – некоторые люди называют его канцелярским. Молли семенила позади, размышляя, не готовлю ли я перекусить, и не достанутся ли ей объедки.
Стащив футболку, я сунул в зубы длинную деревянную ложку. Я вонзил кончик короткого лезвия туда, где нога чудовища сплавилась с моей кожей, и поддел. Я рычал и ругался, впившись зубами в ложку. Крупная капля крови упала мне на грудь, словно горячий воск.
Спустя двадцать минут я держал в руке шестидюймовую членистую ногу с окровавленным кусочком кожи и жира, которые еще недавно были частью моего тела, на конце. К ране я прижал скаток бумажных полотенец, а окровавленные отпечатки пальцев разукрасили весь живот. Ногу твари я положил в пластиковую коробку, найденную в шкафу. Облокотившись на кухонный стол, я закрыл глаза и медленно дышал.
Едва шагнув в сторону спальни, я услышал стук в дверь. Замерев, я решил не откликаться, но потом подумал, что это мог быть Джон. Я заглянул в спальню проверить пойманную тварь. Она просунула две ноги через прорезь в пластиковой корзине, но никак не продвинулась в побеге. Через гостиную я прошел к двери, ударившись по пути ногой о кофейный столик, и распахнул дверь.
Это был коп.
Молодой парень. Мы были знакомы, его звали Фрэнки как-то там. Учился со мной в старших классах. Я выпрямился и спросил:
— Чем могу помочь, офицер?
Я видел, как его взгляд опустился на правую сторону моего тела, где я зажимал бумажным полотенцем все еще кровоточащую рану, а затем вернулся к моему лицу с раздувшимся глазом, прикрытым разодранным веком и коркой запекшейся крови. Он держал руку на рукояти пистолета, держась настороже, как все копы.
— Кто еще находится в доме, сэр?
— Все нормально. В смысле, никого. Я тут один живу. В смысле, тут еще моя девушка живет, но она сейчас в школе. Так что тут только я. Все нормально. У меня тут были проблемы с кое-чем… Что пробралось в дом. Какое-то… Животное.
— Не возражаете, если я войду, сэр?
На этот вопрос нельзя было ответить правильно, потому что он был твердо уверен, что где-то в доме лежит разрубленная проститутка. Я молча пропустил его внутрь. Это его «сэр» раздражало меня. Мы были ровесниками. В школе мы вместе ходили на вечеринки, и я видел, как он играет в твистер с трусами на голове.
«Бёрджесс, – подумал я, - Так его зовут. Фрэнки Бёрджесс»
— Я бы включил свет, но электричества нету, - сказал я, идя следом за ним, - Наверное, пробки выбило или типа того.
Он одарил меня взглядом, давшим понять, что мои слова пролили для него новый свет на мое психическое состояние. Я видел это ясно, потому что свет в гостиной горел.
— А. Ну да, - запнулся я, - Наверное его уже включили.
Я моргнул. Был ли свет все это время включен?
В комнате был бардак. В смысле, там и раньше был бардак (пятна моей крови, пролитой на ковер, уже смешались с соседними пятнами от кофе), но с нашей позиции была видна кухня, с выдвинутыми ящиками, валяющимся на полу рулоном бумажных полотенец, и кучей высыпавшихся из шкафа пластиковых крышек. Если бы он сделал два шага вперед, пред ним пре