контрреферентная группа. Мы основываем нашу преданность и выбор на том, против чего выступаем, а не на том, что поддерживаем, – будь то демократ против республиканца или футбольный клуб «Реал Мадрид» против клуба «Барселона». То, что мы ненавидим, формирует нас почти так же сильно, как и то, что мы любим.) Вы не обязаны соглашаться с людьми из других референтных групп, но если вы цените влияние, оказываемое такими группами, то менее вероятно, что вы будете ошеломлены выбором их приверженцев или сочтете их «глупцами»[6].
Я видел, как теория Рузвельта Томаса может быть применима к Марку. У меня сложилось ложное впечатление, что референтная группа Марка состояла из социально озабоченных людей, которые были веганами, практиковали йогу и заботились об окружающей среде – точно так же, как и он.
Правда заключалась в том, что по прошествии двадцати четырех лет Марк все еще был эмоционально связан со своими агрессивными коллегами из компании Goldman Sachs, которые носили костюмы, сшитые на заказ, и занимались заключением сделок.
Их одобрение все еще имело для него значение. Ожидать, что Марк немедленно покинет эту референтную группу, было так же бессмысленно, как ожидать от него отрицания своей личности. Это чувство оказалось настолько сильным, что Марк был готов пожертвовать даром, который свалился ему на голову после первого звонка кадрового агентства, а именно – возможностью воссоздать свою собственную жизнь.
Звонок Марка вызвал у меня озарение. Хотя я был рад, что мой призыв «начать жить своей собственной жизнью» оказался убедительной фразой для него, учитель во мне задавался вопросом: если такому целеустремленному и привыкшему к успеху человеку, как Марк, может помешать его референтная группа, то сколько других людей, многие из которых имели меньше ресурсов и возможностей, также не решались на изменения? Какие силы мешали им создавать свою собственную жизнь? И что я мог сделать, чтобы им помочь?
Хорошая новость заключается в том, что сегодня создать свою собственную жизнь легче, чем когда-либо в истории человечества. В прошлом почти все из нас были гражданами «второго сорта» с рождения. Мы не могли голосовать и выбирать наших лидеров. Соответствие стандартам было правилом, и любое различие каралось, независимо от того, кого мы любили или какому божеству поклонялись (если мы на самом деле поклонялись кому-либо). Возможно, мы испытывали больше горя, но меньше сожалений.
Вы не можете сожалеть о своих решениях, если вам не позволено принимать решения.
Тенденция последних ста лет говорит о том, что мы будем продолжать приобретать все больше прав и свобод. В большей части мира мы уже не рабы, женщины могут голосовать, сотни миллионов людей поднимаются из нищеты. Другими словами, у многих из нас есть основания для оптимизма. Глазурью на этом слоеном пироге оптимизма являются технологии: расширяя нашу мобильность и доступ к информации, технологии увеличили количество предлагаемых нам вариантов. Больше свободы, больше движений, больше возможностей в работе и развлечениях.
Много свободы – много проблем, – и вряд ли я единственный, кто делает такое громкое заявление. Об этом говорилось в одном из прощальных высказываний Питера Друкера перед его смертью в возрасте девяноста пяти лет в 2005 году:
«Через несколько сотен лет, когда история нашего времени будет писаться с точки зрения долгосрочной перспективы, вполне вероятно, что самым важным событием, которое увидят историки, будут не технологии, не интернет и не электронная коммерция. Это небывалое изменение в состоянии человека. Впервые – в буквальном смысле – у значительного и быстро растущего числа людей появился выбор. Впервые им придется самим управлять своей жизнью. И общество совершенно не готово к этому»[7].
Свобода и мобильность создают то, что Барри Шварц отлично описал как «парадокс выбора». Мы добиваемся большего успеха при меньшем выборе. Сталкиваясь с тридцатью девятью вкусами мороженого, мы часто делаем разочаровывающий выбор. Гораздо проще выбрать один из двух вариантов – скажем, с ванильной или мятной шоколадной крошкой – и остаться довольным. То же самое происходит и с созданием собственной жизни в сложном, быстро развивающемся мире: не только трудно разобраться во множестве вариантов, но даже когда мы знаем, чего хотим, мы не всегда знаем, как следовать своим мечтам.
Барьеры, сдерживающие нас в нашем выборе и действиях, подрывающие нашу волю жить своей собственной жизнью, огромны и многочисленны. Давайте начнем со следующих:
Инерция – самый решительный противник перемен. В течение многих лет, всякий раз, когда я сталкивался с тем, что клиентам не удавалось измениться, я прибегал к следующей мантре:
«Наша реакция в жизни по умолчанию – не испытывать смысла или счастья. Наша реакция по умолчанию – испытывать инерцию».
Я хочу, чтобы они не только оценили вездесущность инерции, но и увидели свою особую инерцию в новом свете.
Мы думаем об инерции как о состоянии инертности или неподвижности – одном из наших наиболее простых проявлений пассивности и отстраненности. Это не так. Инерция – это активное событие, при котором мы остаемся в том состоянии, в котором уже находимся, вместо того чтобы переключиться на что-то другое. Это не просто семантика. Это другая точка зрения, характеризующая даже нашу лень и абсолютное бездействие как активный выбор сохранять статус-кво (т. е. отсутствие выбора – это тоже выбор, это выбор сказать «Я пас»). С другой стороны, в тот момент, когда мы переключаемся и решаем заняться чем-то другим, мы перестаем быть жертвой инерции. Быть жертвой инерции или избежать ее огромного притяжения – это выбор, который можем сделать только мы. Когда люди обнаруживают, что у них есть выбор, обычно они получают возможность измениться.
Еще одной интригующей характеристикой инерции является то, насколько хорошо она дает нам представление о нашем краткосрочном будущем. Она гораздо точнее любого алгоритма или модели прогнозирования. Инерция – вот причина, по которой я могу сформулировать следующее правило относительно вашего ближайшего будущего: самый надежный показатель того, что вы будете делать через пять минут, – это то, что вы делаете сейчас. Если вы дремлете, убираетесь дома или совершаете покупки в интернете, велика вероятность, что через пять минут вы будете делать то же самое. Этот краткосрочный принцип применим и в долгосрочной перспективе. Самый надежный предсказатель того, кем вы станете через пять лет, – это тот, кто вы есть сейчас. Если сейчас вы не знаете иностранного языка или не умеете печь хлеб с нуля, то, вероятно, не будете делать этого и через пять лет. Если сейчас вы не общаетесь со своим отцом, то, скорее всего, не будете разговаривать с ним и через пять лет. И так далее для большинства деталей, которые описывают вашу сегодняшнюю жизнь.
Ценя нашу свободу действий выше влияния инерции, мы учимся превращать ее в позитивную силу. Когда мы вырабатываем продуктивные (а не разрушительные) привычки или распорядок дня – например, первым делом по утрам занимаемся спортом, едим один и тот же питательный завтрак, каждый день ходим на работу одним и тем же маршрутом, – инерция становится нашим другом, удерживая нас на земле целеустремленными и последовательными.
Именно эти особенности делают инерцию главной силой, влияющей на каждый аспект заслуженной жизни. Но даже когда мы одерживаем верх над инерцией, остается несколько других целенаправленных сил, которые также мешают нам жить своей собственной жизнью.
Я был единственным ребенком своей матери, и она посвятила себя формированию моего детского образа и самооценки. Она была учительницей начальных классов, которая ценила интеллект выше мускулов, и запрограммировала меня верить, что я самый сообразительный ребенок в городе. Кроме того, возможно, чтобы помешать мне стать автомехаником, электриком или любым другим квалифицированным мастером, она регулярно напоминала, что у меня нет координации глаз и рук или механических навыков. Таким образом, к средней школе у меня проявился талант к математике и сдаче стандартных тестов, но я был ужасен во всем, что касалось механики или спорта. Я не мог поменять лампочку, и единственный раз в младшей лиге, когда у меня действительно получилось соприкоснуть мяч с битой – это был мяч вне поля, – мне аплодировали стоя.
К счастью, я откликнулся на программу моей матери с непоколебимой верой в свой интеллект. К сожалению, у меня также развилась непростительная самоуверенность в том, что мне не нужно стараться в школе. Я узнал, что могу двигаться по инерции и по-прежнему получать достойные оценки. Эта полоса везения продолжалась во время учебы в колледже в Технологическом институте Роуз-Халман и на программе MBA в Университете Индианы – и придала мне смелости (несмотря на годы неоптимальных усилий в академической учебе) получить степень доктора философии в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. Я не мог четко сформулировать, зачем мне нужна докторская степень по организационному поведению и что я буду с ней делать. Но рассудил: если движение по инерции уже завело меня так далеко, почему бы не посмотреть, куда еще оно может меня завести? В Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе мне повезло с одногруппниками, которые не только превосходили меня по уровню интеллекта, но и не стеснялись унижать меня за мое тщеславие и лицемерие. Это стало необходимым возмездием. Мне было двадцать шесть лет, и я наконец-то понял, что учился в Калифорнийском университете, чтобы заслужить докторскую степень, а не просто получить ее. Мне понадобилось много лет, чтобы преодолеть непредвиденные последствия программирования моей матери.