Будущность
могучую
родине подаришь!
По такому
случаю
руку дай,
товарищ!
Три века русской поэзии.
Составитель Николай Банников.
Москва: Просвещение, 1968.
ЧУДО
Мой родной, мой земной,
мой кружащийся шар!
Солнце в жарких руках,
наклонясь, как гончар,
вертит влажную глину,
с любовью лепя,
округляя, лаская,
рождая тебя.
Керамической печью
космических бурь
обжигает бока
и наводит глазурь,
наливает в тебя
голубые моря,
и где надо, — закат,
и где надо, — заря,
И когда ты отделан
и весь обожжен,
солнце чудо свое
обмывает дождем
и отходит за воздух
и за облака
посмотреть на творение
издалека.
Ни отнять, ни прибавить
такая краса!
До чего ж этот шар
гончару удался!
Он, руками лучей
сквозь туманы светя,
дарит нам свое чудо:
— Бери, мол, дитя!
Дорожи, не разбей:
на гончарном кругу
я удачи такой
повторить не смогу!
1961
Три века русской поэзии.
Составитель Николай Банников.
Москва: Просвещение, 1968.
ЧЕТЫРЕ СОНЕТА
Сад, где б я жил, — я б расцветил тобой,
дом, где б я спал, — тобою бы обставил,
созвездия б сиять тобой заставил
и листьям дал бы дальний голос твой.
Твою походку вделал бы в прибой
и в крылья птиц твои б ладони вправил,
и в небо я б лицо твое оправил,
когда бы правил звездною судьбой.
И жил бы тут, где всюду ты и ты:
ты — дом, ты — сад, ты — море, ты — кусты,
прибой и с неба машущая птица,
где слова нет, чтоб молвить: „Тебя нет“,—
сомненья нет, что это может сбыться,
и все-таки — моей мечты сонет
не сбудется. Осенний, голый сад
с ней очень мало общего имеет,
и воздух голосом ее не веет,
и звезды неба ею не блестят,
и листья ее слов не шелестят,
и море шагу сделать не посмеет,
крыло воронье у трубы чернеет,
и с неба клочья тусклые висят.
Тут осень мне пустынная дана,
где дом, и куст, и море — не она,
где сделалось утратой расставанье,
где даже нет следа от слова „ты“,
царапинки ее существованья,
и все-таки — сонет моей мечты
опять звенит. Возможно, что не тут,
а где-нибудь — она в спокойной дреме,
ее слова, ее дыханье в доме,
и к ней руками — фикусы растут,
Она живет. Ее с обедом ждут.
Приходит в дом. И нет лица знакомей.
Рука лежит на лермонтовском томе,
глаза, как прежде карие, живут.
Тут знает тишь о голосе твоем,
и всякий день тебя встречает дом,
не дом — так лес, не лес — так вроде луга.
С тобою часто ходит вдоль полей —
не я — так он, не он — твоя подруга,
и все-таки — сонет мечты моей
лишь вымысел. Найди я правду в нем,
я б кинул все — и жизнь и славу эту,
и странником я б зашагал по свету,
обшарить каждый луг, и лес, и дом.
Прошел бы я по снегу босиком,
без шапки по тропическому лету,
у окон ждать от сумерек к рассвету,
под солнцем, градом, снегом и дождем.
И если есть похожий дом такой,
я к старости б достал его рукой:
„Узнай меня, любимая, по стуку!..“
Пусть мне ответят: „В доме ее нет!“
К дверям прижму иссеченную руку
и допишу моей мечты сонет.
1938
Семен Кирсанов. Стихотворения. Россия — Родина моя.
Библиотечка русской советской поэзии в 50-ти книжках. Москва:
Художественная литература, 1967.
БОЙ СПАССКИХ
Колокола. Коллоквиум
колоколов.
Зарево их далекое
оволокло.
Гром. И далекая молния.
Сводит земля
красные и крамольные
грани Кремля.
Спасские распружинило —
каменный звон:
Мозер ли он? Лонжин ли он?
Или „Омега“ он?
Дальним гудкам у шлагбаумов
в унисон —
он
до района
Баумана
донесен.
„Бил я у Иоанна, —
ан, —
звону иной регламент
дан.
Бил я на казнях Лобного
под барабан,
медь грудная не лопнула, —
ан, —
буду тебе звенеть я
ночью, в грозу.
Новоград
и Венеция
кнесов и амбразур!“
Била молчат хвалебные,
медь полегла.
Как колыбели, колеблемы
колокола.
Башня в облако ввинчена —
и она
пробует вызвонить „Интерна —
ционал“.
Дальним гудкам у шлагбаумов
в унисон —
он
до района
Баумана
донесен.
1928
Семен Кирсанов. Стихотворения. Россия — Родина моя.
Библиотечка русской советской поэзии в 50-ти книжках. Москва:
Художественная литература, 1967.
РАБОТА В САДУ
Речь — зимостойкая семья.
Я, в сущности, мичуринец.
Над стебельками слов — моя
упорная прищуренность.
Другим — подарки сентября,
грибарий леса осени;
а мне — гербарий словаря,
лес говора разрозненный.
То стужа ветку серебрит,
то душит слякоть дряблая.
Дичок привит, и вот — гибрид!
Моягода, мояблоня!
Сто га словами поросло,
и после года первого —
уже несет плодыни слов
счасливовое дерево.
1935
Семен Кирсанов. Стихотворения. Россия — Родина моя.
Библиотечка русской советской поэзии в 50-ти книжках. Москва:
Художественная литература, 1967.
СТАНЦИЯ `МАЯКОВСКАЯ`
На новом
радиусе
у рельс метро
я снова
радуюсь:
здесь так светло!
Я будто
еду
путем сквозным
в стихи
к поэту,
на встречу с ним!
Летит
живей еще
туннелем вдаль
слов
нержавеющих
литая сталь!
Слова
не замерли
его руки, —
прожилки
мрамора —
черновики!
Тут,
в сводах каменных,
лучами в тьму
подземный
памятник
стоит — ему!
Не склеп,
не статуя,
не истукан,
а слава
статная
его стихам!
Туннель
прорезывая,
увидим мы:
его поэзия
живет
с людьми.
Согретый
множеством
горячих щек,
он
не износится
и в долгий срок.
Он
не исплеснится!
Смотрите —
там
по строчкам-лестницам
он сходит
сам.
Идет,
задумавшись,
в подземный дом, —
в ладонях
юноши
любимый том!
Пусть рельсы
тянутся
на сотни лет!
Товарищ станция,
зеленый
свет!
Землей
московскою
на все пути,
стих
Маяковского,
свети,
свети!
1939
Семен Кирсанов. Стихотворения. Россия — Родина моя.
Библиотечка русской советской поэзии в 50-ти книжках. Москва:
Художественная литература, 1967.
ГОРСТЬ ЗЕМЛИ
Наши части отошли
к лесу после боя.
Дорогую горсть земли
я унес с собою.
Мина грохнулась, завыв,
чернозем вскопала, —
горсть земли — в огонь и взрыв —
около упала.
Я залег за новый вал,
за стволы лесные,
горсть земли поцеловал
в очи земляные.
Положил в платок ее,
холстяной, опрятный,
горстке слово дал свое,
что вернусь обратно;
что любую боль стерплю,
что обиду смою,
что ее опять слеплю
с остальной землею.
1941
Семен Кирсанов. Стихотворения. Россия — Родина моя.
Библиотечка русской советской поэзии в 50-ти книжках. Москва:
Художественная литература, 1967.
ОТНОШЕНИЕ К ПОГОДЕ
Солнце шло по небосводу,
синеву
разглаживая.
Мы сказали про погоду:
— Так себе…
неважная… —
Ни дымка
в небесном зале,
обыщи
все небо хоть!
Огорчившись,
мы сказали:
— Что ни день,
то непогодь!
Но когда
подуло
вроде
холодком