[87]. В качестве примера можно указать на углубление в славянские или германские памятники, когда именно вследствие подвижности внешних форм материальной культуры трудно однозначно интерпретировать сходство в памятниках первой половины I и рубежа I–II тысячелетий н. э., и эта интерпретация вызывает в каждом отдельном случае обоснованные споры.
Перенося все эти соображения на зарю развития первобытного общества, нужно, конечно, помнить о застойности первобытной экономики, замедленности вследствие этого развития способов обработки кремня и изготовления орудий труда, по-видимому, застойности и каких-то зачатков древней культуры, хотя мы не имеем пока доказательств оформления таких зачатков для эпохи нижнего палеолита. Можно думать, что темпы изменений культурных элементов были сравнимы на заре истории с темпами изменений антропологических признаков. Скорость изменения тех и других была одного порядка. То же можно повторить, вероятно, и про языковые изменения. В общем, следовательно, в группах самых ранних гоминид скорость изменения объективных характеристик, которые затем становятся этническими признаками, была замедлена по сравнению с их динамикой в более поздние эпохи. Но еще важнее то обстоятельство, что сами эти скорости изменений различны в пределах антропологического состава, языка и культуры. Не предрешая ответа на вопрос о сравнительной скорости этих изменений до специальных исследований, подчеркнем важность этого вывода для нашей темы.
Итак, мы имеем в результате проведенных сопоставлений несколько исходных положений, с помощью которых можно построить схему самого раннего этапа расообразования и этногенеза. Исходные популяции малочисленны, эндогамны (разумеется, сначала не в силу эндогамных запретов, а в силу изолированного географического положения) и относительно оседлы, т. е. имеют значительную охотничью территорию, в пределах которой и передвигаются более или менее регулярно. Замкнутость популяций относительна, и они периодически, хотя и случайно, включают в свой состав инородных членов, особенно при встречах с другими популяциями на границах охотничьих территорий. Антропологически эти популяции специфичны в соотношениях генетических маркеров и отличаются краниологическим полиморфизмом, но объединяются в то же время в пределах достаточно крупных территорий какими-то сходными вариациями единичных морфологических признаков, которые затем входят в число специфических характеристик более поздних расовых комплексов. В пределах этих популяций закрепляются различные традиции обработки камня и навыки изготовления орудий, а также формируется первичное самосознание на основе противопоставления своих чужим.
Первичные языки охватывают скорее всего не одну, а несколько популяций. Это облегчает распространение генов, культурных навыков и психологических стереотипов в пределах популяций, говорящих на одном языке, и затрудняют это распространение между группами популяций, говорящими на разных языках. Налицо диалектика процессов дифференциации и интеграции, начиная с раннего этапа истории первобытного общества, с самых ранних стадий нижнего палеолита. Но и при распространении процессов интеграции за пределы одной популяции на группу популяций границы географического распространения разнородных явлений в сфере антропологического состава, культуры и языка не пересекаются, а накладываются одна на другую. В первом явлении можно видеть самые ранние ступени расообразования, во втором и третьем — самые ранние ступени этногенеза. Таким образом, расообразование и этногенез были географически сопряжены на раннем этапе истории первобытного общества и популяции, а затем группы популяций древнейших гоминид представляли собою первичные ячейки не только расообразовательного, но и этногенетического процессов.
Изложенная точка зрения, на первый взгляд, противоречит той, которая считается общепризнанной в советской литературе[88], и которая неоднократно излагалась в связи с оценкой роли антропологических, этнографических и иных материалов в этногенетическом исследовании[89]. Однако противоречие это кажущееся. В рамках традиционного подхода речь идет о констатации отсутствия связи даже в распространении разнородных явлений в хронологических рамках классового общества и на поздних этапах развития первобытного общества. Что же касается самого раннего этапа истории первобытного общества, то по отношению к нему мы имеем, по-видимому, право говорить об известном сопряжении границ первичных популяционных общностей, культурных традиций и первичных языков. Это сопряжение было утеряно или уменьшилось в ходе истории в силу разного темпа хронологических изменений в явлениях, относящихся к сфере антропологического состава, языка и культуры. Именно поэтому необходимо было рассмотреть проблемы скорости этих изменений и сформулировать вывод о том, что темп изменений был разным.
Такова одна из возможных гипотез начального этапа расообразования и этногенеза, которую допускают сформулировать находящиеся в нашем распоряжении пока малочисленные фактические данные.
С.А. АрутюновЭтнические общности доклассовой эпохи
Предметом рассмотрения настоящей статьи являются этнические общности доклассового типа. Но доклассовыми были многие народы еще в XIX в., а некоторые из них остаются на доклассовом уровне даже в наши дни. Тем не менее, сосуществуя в современном мире рядом со стадиально несравненно более поздними обществами, они не могут не испытывать их хотя бы весьма косвенного влияния. То же самое можно сказать и о тех социальных организмах первобытной периферии классовых обществ средневековья и античности, данные о которых мы можем почерпнуть из дошедших до нас письменных источников. Эти доклассовые общества мы исключаем из рассмотрения в данной статье и будем говорить лишь о тех, которые существовали до эпохи возникновения классов и источники знаний о которых носят исключительно или преимущественно археологический характер. В основном мы будем рассматривать этносы эпохи каменного века, палеолита и неолита, хотя иногда вполне правомерным будет и привлечение сравнительных данных как о доклассовых обществах эпохи раннего металла, так, в ряде случаев, и известных этнографически. Несомненно, что отождествление археологических культур с этническими общностями неизбежно наталкивается на ряд существенных ограничений, хотя в отдельных случаях оно все же оказывается возможным. Более того — возможности извлечения информации этнического характера из археологического материала вообще не очень широки. Тем не менее, хотя определение конкретных этносов на археологическом материале крайне затруднено, это не значит, что следует отказаться от определения некоторых общих характеристик этносов, существовавших в те эпохи, от которых нам достался лишь ископаемый (археологический, палеоантропологический и пр.) материал.
Но, прежде всего, определим некоторые важнейшие черты, присущие вообще этносам как явлению истории.
Этносы, как и культура, — явление чисто человеческое, и в этом, в частности, состоит отличие этнических подразделений человечества от подразделений расовых, которые составляют, прежде всего, явление биологическое. Как правило, в пределах любого более или менее широко географически распространенного вида в разных районах его обитания выделяются более или менее отличающиеся друг от друга группы популяций, которые можно назвать расами[90]. Надо полагать, что различия расового характера имелись и у древнейших людей, и даже у обезьяноподобных предков человека, хотя к этим различиям никоим образом нельзя возводить современные расовые особенности, большинство которых сформировалось в значительно более поздние периоды. Этнических же различий, разумеется, не могло быть у обезьяноподобных предков человека, не могло их быть, очевидно, и у древнейших людей. Дело в том, что в основе этнических различий лежит такое специфически человеческое явление, как культура. Этническая общность — это, прежде всего, общность, связанная определенной общей культурой в самом широком понимании этого слова.
Здесь необходимо заметить, что, говоря о языке, этническом сознании, социальной структуре и прочих категориях социальной и духовной культуры людей эпохи палеолита, мы неизбежно должны прибегать к большому количеству чисто умозрительных построений, которые всегда остаются на уровне рабочей гипотезы. В подобных вопросах мы имеем дело с уравнениями с огромным количеством неизвестных и с очень ограниченным числом известных данных. Поэтому эти вопросы гипотетически могут решаться многими различными способами, которые не противоречат имеющимся фактическим данным. Лишь дальнейшее накопление фактических данных может показать, какое из этих решений ближе к существовавшей некогда действительности. Здесь же возможно лишь изложить одну из многих подобных рабочих гипотез, которая автору представляется наиболее согласующейся с имеющимися фактами.
Культуру в советской этнографической науке чаще всего принято понимать, как совокупность способов, которыми институционализируются различные виды человеческой деятельности[91]. Основные виды этой деятельности по своему содержанию общи для всего человечества, в определенной степени они заданы его биологической организацией и общепланетарной средой его существования, в которой развивалась как бытовая, так и трудовая деятельность человека. Но формы, которые принимает у разных человеческих коллективов эта деятельность, конвенциональны и институциональны.
Наиболее привычно в качестве основного этнического показателя, прежде всего, упоминать язык. Однако язык — это тоже всего лишь институционализованная форма общей для человека речевой деятельности, и как таковая она должна быть включена в наиболее широкое понимание культуры