[92]. С самого зарождения трудовой деятельности у предков людей язык был также необходим им для этой деятельности, как и материальные орудия труда, и надо думать, что одновременно с самыми примитивными орудиями эпохи нижнего палеолита возникли уже и самые примитивные зачатки языка[93].
Существующие ныне языки при всем своем крайнем разнообразии характеризуются некоторыми общими чертами. Можно полагать, что эти черты были присущи и тем исчезнувшим языкам, на которых когда-либо говорил Homo sapiens, так как они имеются в равной мере и в языках высокоразвитых, сложных обществ, и в языках самых отсталых племен и, очевидно, выражают тот образ мышления, который заложен в принципах организации разума человека. Всем языкам мира присуще различение именных и глагольных функций слова, обозначений предмета и действия, понятий определяемого и определения, субъекта и объекта действия, субъекта и предиката[94]. Все языки мира способны строить сложноразветвленные, сочиненные и подчиненные предложения, которыми в принципе возможно выразить любую, самую сложную мысль, при наличии лишь определенной договоренности о терминах, т. е. при наличии соответствующей лексики. Однако понятно, что появлению языка такого совершенного типа должна была предшествовать сложная и длительная эволюция. Первичным состоянием звукового языка могло быть лишь его существование в форме отдельных «слов», т. е. звуковых сигналов (команд, индикаторов и т. д.), которые еще не соединялись в синтагматические сочетания. Следующим и решающим шагом в его развитии должно было быть овладение свободной группировкой «слов-сигналов» в парные синтагматические сочетания, от которых уже легок переход к более развернутым предложениям.
Можно при этом предполагать, разумеется, чисто умозрительно и лишь ввиду отсутствия более четких указателей, что так же, как появление первых орудий должно было сопровождаться появлением первых слов, появление составных орудий (древка с наконечником, рукояти с лезвием) также могло быт связано с появлением и развитием синтагматических сочетаний. Опыты с человекоподобными обезьянами показывают, что в естественных условиях им не присущи орудийная деятельность, ни какие-либо намеки на речевое общение, хотя число сигналов у них довольно велико[95]. Однако искусственным обучением от них можно добиться овладения оперированием простейшими синтагматическими сочетаниями преподанных им знаков (которые по своему содержанию, подобно словам, по конкретной определенности стоят выше сигналов) и овладения навыками составлять орудия (опять-таки из готовых данных элементов). Это может служить косвенным подтверждением правильности предположения о взаимосвязи по времени появления между составными орудиями и синтагматическими сочетаниями.
Известно, что между разными популяциями одного и того же вида при общности набора сигналов может существовать настолько сильное различие в исполнении определенного сигнала, что это ведет иногда даже к межпопуляционной «взаимонепонимаемости». Подобные различия в сигнально-речевой деятельности могли быть и в разных коллективах древнейших людей, особенно при попадании в условия относительной изоляции. Но их нельзя отождествлять с различиями в языке. Различия в языке — это различия в правилах оформления синтагматических сочетаний и построения предложений. На этапе, где еще не было этих правил, не было и различий в них.
Из вышесказанного ясно, что ни в сообществах предлюдей, ни в древнейших человеческих коллективах еще не могло быть этнического различия. Еще слишком однородны были формы деятельности, еще слишком неразвиты были ее орудия, чтобы между этими коллективами появились бы целые комплексы различий. Конечно, могли быть различия в отдельных деталях даже самой примитивной культуры. Могли быть различия и в речевых сигналах отдельных человеческих групп, в зачатках их языковой деятельности. Но эти различия в деталях еще не сложились в комплексы различий, между которыми можно было бы провести какие-то более или менее четкие границы в пространстве.
Хотя вопрос о прародине человечества еще продолжает оставаться дискуссионным, за последнее время накапливается все больше документов в пользу того предположения, что центр довольно обширной зоны, где происходило очеловечивание наших обезьяноподобных предков, находился в Восточной Африке[96].
У нас очень мало данных, позволяющих судить о том, что представляли собой сообщества обитавших здесь предлюдей — высокоразвитых видов австралопитеков. Строить предположения об организации их стада мы можем лишь по аналогии с организацией сообществ других высокоразвитых приматов, где мы встречаем большой выбор различных типов организации.
Развернутая попытка построения подобной гипотезы в древнейших формах человеческих сообществ по аналогии с сообществами обезьян была предпринята Л.А. Файнбергом на страницах журнала «Советская этнография» и вызвала оживленную дискуссию, в которой принял участие и автор данной статьи[97]. Не излагая дискуссии в целом, здесь мы суммируем те предположения, которые представляются наиболее вероятными с нашей точки зрения.
Структура, наиболее близкая к характерной для современного человека семье, состоящей из супружеской пары с детьми, встречается у гиббонов[98]. Но из всех человекообразных обезьян экология гиббона менее всего похожа на предполагаемую экологию австралопитека, да и помимо этого невозможно считать, чтобы очеловечивание обезьяны могло происходить в рамках столь малых коллективов. Австралопитеки вне всякого сомнения жили гораздо более многочисленными сообществами.
Многие современные ученые склонны сопоставлять сообщества австралопитеков со стадами горилл, и особенно шимпанзе, которые представляют собой довольно лабильные, имеющие непостоянный состав, объединения нескольких самцов и самок, между которыми существуют половые отношения, варьирующие между иерархической упорядоченностью и чем-то вроде промискуитета. Однако опять-таки образ питания и вся экологическая среда крупных понгид, растительноядных по преимуществу обитателей тропического леса, существенно отличается от экологии австралопитеков, уверенно осваивавших мясную пищу и живших в ландшафте относительно открытых сухих саванн.
Такой образ жизни ближе всего к образу жизни некоторых современных собакоголовых обезьян, в особенности бабуинов, с их гаремными семьями и «клубами холостяков». Нам представляется, что именно на основе такой организации скорее всего могли развиваться в процессе очеловечивания обезьяны новые, уже не биологически, а социально детерминированные формы построения коллектива.
Нижеизлагаемая гипотеза о характере обезьяньего стада, в котором происходило становление человеческих социальных отношений, является отчасти развитием концепции, вошедшей в науку под именем гипотезы Дарвина-Аткинсона[99]. Она стала широко известна после того, как ее изложил З. Фрейд в своей работе «Тотем и табу»[100], но, к сожалению, он дал ей весьма произвольную трактовку, создав миф об убийстве первобытного отца — вожака стада — его подросшими сыновьями, откуда и был получен механизм возникновения Эдипова комплекса. В действительности же, хотя между самцами приматов и происходят схватки из-за самок, но они не бывают столь кровопролитными. Конечно, вполне естественно, что с постарением и ослаблением самца он изгоняется из стада приходящими со стороны соперниками, но именно изгоняется, а не убивается. Кроме того, таким соперником скорее должен быть не сын данного самца, а индивид, родившийся в совершенно ином стаде. Во-первых, чисто статистически возможность того, что в данное стадо из большого числа членов «клуба холостяков» вернется на роль вожака именно самец, родившийся в данном стаде, невелика. Во-вторых, естественно думать, что молодой самец предпочтет испытать счастье не в том стаде, где он провел свою юность, не раз получал трепку и был однажды изгнан, а в другом, где ему еще быть битым не приходилось.
В-третьих, даже у обезьян отмечено преобладающее уклонение от вступления в половые сношения между братьями и сестрами, сыновьями и матерями. С переходом от обезьяньего стада к примитивному человеческому сообществу должна была происходить институционализация этого сложившегося в биологических рамках порядка. Стабильной единицей в такой ситуации является сообщество женщин, связанное генетической преемственностью (единством происхождения), родившиеся в коллективе мужчины покидают его с достижением взрослого возраста, а в качестве половых партнеров женщин выступают мужчины, родившиеся не в данном стаде.
Возможно также, что предковые для человека обезьяны не имели стада со столь жестко выраженной гаремной структурой, а жили более лабильными сообществами. Но в любом случае исходные истоки как принципа материнской филиации, так и экзогамии построенного на них сообщества могут быть с достаточной вероятностью выведены еще из биологических форм организации.
По мере того как экология обезьянолюдей приобретала все более человеческий характер, с развитием коллективных приемов охоты все большее значение начинала иметь кооперация мелких стад, безразлично, гаремных или лабильных, в более крупные стабильные объединения, по-прежнему сохранявшие принципы материнской филиации. Такие объединения возникали на базе низовых ячеек популяционной структуры вида, состоящих каждая из нескольких обменивающихся (через самцов) генофондом стад и не менее одного «клуба холостяков». Последние в ходе такой трансформации должны были размываться исчезать (поэтому так называемые «мужские дома» этнографически известных этносов никоим образом не могут быть возводимы к столь давним явлениям), одновременно с этим не моги не исчезать в семейной структуре элементы гаремности, так как коллектив в целом и его осевая часть, т. е. женщины, прежде всего в условиях возрастающего значения охотничьего хозяйства были заинтересованы в возможно большем числе мужчин-охотников в группе. Стремление коллектива вовлечь в свой состав извне максимум мужчин должно было вести к изживанию элементов гаремности, к образованию парных сочетаний (на этом этапе их вряд ли еще можно называть семьями). Возникает вопрос, не вело ли подобное стяжение малых стад (стад-семей) в большое стадо с парными сочетаниями половых партнеров к потере наметившейся экзогамности. Кажется более вероятным (хотя все это, разумеется, лишь рабочая гипотеза), что этого не происходило. Парные сочетания, не будучи еще семьями, вряд ли были особенно стабильны. Они могли распадаться и перекомбинироваться. Таким образом, внутри стада могли иметь место и элементы ограниченного промискуитета, и отдельные сопернические стычки мужчин. Но общий принцип, возникший еще в малом стаде, скорее всего оставался неизменным; родственные отношения, цементирующие стадо, были отношениями между женщинами; мужчины, выросшие в данном стаде, не могли быть половыми партнерами женщин, выросших в том же стаде: такие партнеры брались из других стад.