[441]. Однако положение о том, что империи с полиэтническим составом населения, возникшие в результате завоеваний, не могут рассматриваться в качестве метаэтнических общностей (т. е. общностей, представляющих собой «совокупность этносов», причем «эти общности находятся в состоянии перехода, изменения состояния»)[442], не является бесспорным.
Сам по себе факт создания таких империй в результате завоевания не может быть аргументом против признания их этнополитическими общностями. Правда, в 346 г. до н. э. Исократ говорил, обращаясь к Филиппу: «Не удивляйся, что на протяжении всей своей речи я пытался склонить тебя к оказанию услуг эллинам, к кротости и человеколюбию… Ведь это гораздо лучше, чем силой захватывать множество эллинских государств»[443]. Три десятка лет спустя, в 317 г. до н. э. Мэнцзы на вопрос о том, кто сможет объединить Поднебесную, воскликнул: «Тот, кто не испытывает удовольствия в убийстве людей!»[444] Однако надежды этих двух философов на то, что объединение их стран возможно без применения силы оружия, посредством проявления человеколюбия и гуманности, оказались утопией. Империи Филиппа и Цинь Шихуана были созданы не кротостью и человечностью, а насилием и жестокостью. Методы, к которым прибегали правители Цинь, для осуществления своей конечной цели, выделялись исключительной бесчеловечностью даже на фоне того времени, когда грубая сила была главным аргументом в борьбе за власть. Так, по свидетельству Сыма Цяня, в 266 г. до н. э., после сражения при Чанпине циньцы закопали живьем около 400 тыс. воинов Чжао, попавших к ним в плен; в 225 г. до н. э. одержать верх над царством Вэй циньским полководцам удалось лишь после того, как они приказали разрушить дамбы на Хуанхэ и воды реки затопили столицу Далян и т. д. Древняя история человечества вообще не знает империй, которые возникали бы без жестокости и насилия. И тем не менее, появление любого централизованного государства с населением, разнородным по своему этническому составу, существенно влияло на этнические судьбы народов, оказавшихся в их границах. Ни эллинистические государства, ни империи Цинь и Хань не были в этом отношении исключением.
Древнекитайские авторы, стремившиеся дать характеристику тому, что мы назвали бы этническими процессами современной им эпохи, подчеркивали влияние, оказываемое древними китайцами на иноэтнические группы населения империи Хань. «Во времена Чжоу, — писал, например, в I в. до н. э. философ Ван Чун, — жители округов Ба, Шу, Юэси, Юлинь, Жинань, Ляодун и Лэлан ходили непричесанными или заплетали волосы в косички; ныне они носят [древнекитайские] головные уборы. Во времена Чжоу они общались [с жителями Срединных царств] через переводчиков; ныне они наизусть цитируют [древнекитайские классические книги] „Шицзин“ и „Шаншу“…»[445]
Такая оценка этнического развития населения империи Хань страдает односторонностью. Взаимодействие древних китайцев и их соседей не ограничивалось культурным влиянием «хуася». Хозяйственный уклад и многие черты культуры древних китайцев существенно изменились за эти столетия под влиянием тех этнических групп, которые находились с ними в постоянных контактах. Этот процесс был особенно заметным в «пограничных округах». Археологические данные позволяют проследить, как древнекитайское население в южных районах империи Хань постепенно перенимает у аборигенов тех мест отдельные элементы их материальной культуры (например, технику строительства свайных домов, ранее древним китайцам совершенно неизвестных). Показательно, что конфуцианец Бань Гу, давая в I в. до н. э. характеристику основных региональных подразделений древнекитайского этноса, вынужден был признать, что специфика культуры некоторых из них сложилась под непосредственным воздействием «варваров»[446].
Взаимовлиянием эллинской культуры с традициями местного населения были отмечены и сложные этнические процессы на территории империи Александра, а позднее — в государствах диадохов. Исследование открытых в Дуре эпиграфических памятников показывает, что, например, личные имена в надписях — греческие, однако там немало было семей, в которых братья носили греческие имена, а сестры — азиатские. Это можно объяснить тем, что греческие переселенцы женились на местных женщинах и сыновья их по обычаю получали имена на языке отца, а дочери — на языке матери[447]. Для населения селевкидских городов также характерно появление двойных имен — греческих и местных, заимствование элементов обычаев и одежды[448]. Оказывая воздействие на местное население, не оставался без изменений и сам по себе греческий язык он, в частности, менял формы своей грамматики. Надпись на могиле Антиоха I, царя Каммагены, например, написана цветистым греческим слогом, но употребление артикля не соответствует классическим правилам[449]. Эллинизированные общества Азии стали ареной трансформации многих аспектов греческой культуры. Жившие в Египте греки принимали египетскую религию и обычаи, вплоть до бальзамирования покойников[450]. Как было убедительно показано Г.А. Кошеленко, восстание греков в Бактрии и Согдиане в 323 г. до н. э. было вызвано тем, что, говоря словами Диодора, они «страстно желали греческого образа жизни»[451]; однако со временем само понятие «греческий» начинает менять свое содержание. Красноречивым свидетельством результатов, к которым приводили ассимиляционные процессы на территории эллинистических государств, может служить упоминание в одном из источников о некоей «гречанке, родом сирофиникиянке»[452].
Несмотря на однотипность общего направления развития этнополитических общностей, возникших в империях Александра и Цинь Шихуана, их конкретные судьбы существенно отличались в силу того, что история объединявших их политических общностей сложилась по-разному. Империя Александра распалась вскоре после его смерти; падение Цинь не привело к восстановлению раздробленности, и на ее обломках была создана империя Хань. Длительное существование единого централизованного государства стало в Древнем Китае важным фактором консолидации численно преобладающего этноса — древних китайцев. Этот процесс находит отражение, в частности, в новом самоназвании этой этнической общности.
Только в условиях сохранения политического единства империи могли произойти те изменения в значении термина «Срединные царства», которые прослеживаются в последние века до н. э. Теперь это словосочетание начинает употребляться для обозначения империи Хань и приобретает вследствие этого значение «Срединное государство».
Правда, многие конфуцианские авторы и в ханьское время продолжали употреблять этот термин по-старому, т. е. обозначали им территорию прежних древнекитайских царств, составившую основу империи до начала завоевательных походов. В этом плане они нередко противопоставляли земли бывших «Срединных царств» новым «пограничным округам», основанным Цинь Шихуаном и У-ди. В таком понимании термина он фактически отождествлялся с «внутренними округами». В число их не входили, в частности, ни округ Лэлан на Корейском п-ве, ни территории на северо-западе страны, ни даже земли севернее столицы[453].
Вместе с тем несомненно, что, скажем, в утверждениях о том, что «со всех четырех сторон Срединное государство имеет заставы и крепости»[454], имеется в виду вся территория ханьской империи. Синонимом понятия «империя Хань» словосочетание «Срединное государство» является и в том случае, когда в источниках упоминаются «печати Срединного государства»[455] — официальные символы власти, вручавшиеся ханьским императором вождям племен, признавших вассалитет.
При этом процесс консолидации древнекитайского этноса приводит к тому, что образное название империи («Срединное государство») становится исходным понятием, производным от которого было новое этническое самоназвание — «люди Срединного государства».
Иногда этот термин употребляется в ханьское время в своем исходном значении, не имея специфически этнического смысла. Так, Бань Гу утверждает, что «рельеф местности и занятия [людей в землях] сюнну отличаются от Срединного государства. Лошади Срединного государства уступают в способности подниматься на горные кручи и спускаться с них. Всадники Срединного государства уступают в способности скакать и стрелять из лука в теснинах и ущельях. Люди Срединного государства уступают в способности переносить дождь, ветер и усталость, голод и жажду»[456].
Однако в источниках ханьского времени мы можем найти бесспорные примеры употребления термина «люди Срединного государства» в качестве этнонима. Приведу один из них.
Некто Чжао То был в свое время циньским чиновником в округе Наньхай. После начала антициньского народного восстания он решает порвать с империей и объявляет себя ваном «южных юэ». Постепенно переняв обычаи своих подданных, Чжао То уже почти ничем не отличался от них. После воцарения ханьской династии к Чжао То был отправлен посол с целью склонить правителя «южных юэ» к лояльности в отношениях с Хань. Чжао То принял посла, будучи одетым на «варварский» манер и сидя «по-варварски». И вот оказалось, что главным доводом, позволившим ханьскому послу добиться желаемого, явились его слова, обращенные к Чжао То: «Но Вы же человек Срединного государства!». «Я так долго жил среди варваров, что совершенно забыл о правилах этикета», — промолвил Чжао То и сел так, как это было принято у древних китайцев