[457]. Контекст не позволяет в данном случае предполагать здесь употребление словосочетания «человек Срединного государства» в его обычном, нетерминологическом значении: ханьский посол напоминал Чжао То лишь о том, что, не будучи жителем империи Хань, тот был все же древним китайцем.
Правнук Чжао То, продолжатель династии правителей «южных юэ», как-то раз отправился в столицу Хань и женился там на девушке из Ханьданя, которую увез с собой. Ближайшее окружение юэского монарха называло его жену «человеком Срединного государства»[458], имея в виду не то, что она была подданной ханьского императора, а лишь ее этническую принадлежность. В других случаях термин «люди Срединного государства» выступает в одном ряду с другими этнонимами, например, с названием племен ухуань[459]. Поскольку древние китайцы стали обозначаться термином «люди Срединного государства», древнекитайский язык также нередко называется «языком Срединного государства», хотя авторам, употреблявшим это выражение, было хорошо известно, что население империи лань говорит на различных языках[460].
С таким экстраэтническим фактором, как существование централизованного государства, непосредственно связано появление и другого основного самоназвания древних китайцев эпохи Хань. Подобно тому, как один из компонентов первоначального этнического самоназвания древних китайцев восходил к названию прежней династии («ся»), так в ханьском Китае потомки «хуася» стали называть себя «цинь».
Излагая подробности похода ханьских войск на Фергану, Сыма Цянь сообщает, что во время осады города там оказались «люди цинь», которые умели рыть колодцы и тем обеспечили обороняющимся запас воды[461]. Под «людьми цинь» здесь подразумеваются перебежчики из ханьской армии, т. е. древние китайцы, а вовсе не «подданные империи Цинь», которой к тому времени давно уже не существовало.
Употребление этнического самоназвания «цинь» отмечено и в недавно открытых документах из района Цзюйяня, где в ханьское время существовали пограничные крепости. В одном из этих текстов встречается выражение «цинь ху» («ху» — обычное в эпоху Хань название «северных варваров»). Авторы отчета о раскопках интерпретируют данное словосочетание, как термин «ху» с определением «цинь», полагая, что речь идет о «варварах, переселившихся в эти места в эпоху Цинь»[462]. Сопоставление с другими источниками говорит против этого толкования. Достаточно сослаться на текст ханьской купчей крепости на землю, в которой мы также находим словосочетание «цинь ху». Речь там идет о том, что некто Фань Ли-цзя, покупая землю у Ду Гэ-цзы, оговаривает ответственность последнего в случае, если кто-нибудь в будущем предъявит свои права на этот земельный участок, «кем бы он ни был — чиновником или простолюдином, цинь или ху». Слово «цинь» является в этом случае не определением к «ху», а сопоставляется с ним. Для Фань Ли-цзя не важно, кем будет этот возможный претендент на право владения землей — чиновник или простолюдин, древний китаец или варвар. Такое соположение терминов сходно с противопоставлением «эллинов» и «варваров» в тексте Херсонесской присяги (начало III в. до н. э.), где говорится: «Из… территории, которой херсонесцы управляют или управляли, ничего никому не предам, ни эллину, ни варвару»[463]. Этническое самоназвание «цинь» вошло в язык соседних народов в качестве этнонима для обозначения китайцев, и от него происходят европейские названия Китая. Сами же китайцы позднее стали называть себя «хань» — также по наименованию империи, обеспечившей их этническую консолидацию, и также уже после ее падения.
Таким образом, в этнической истории древних китайцев можно выделить три различных этапа, противопоставляемых друг другу по характеру взаимодействия этнической и политической общностей.
На первом этапе (конец II — начало I тысячелетия до н. э.) объединение племен в рамках потестарных образований Инь и Чжоу может в определенной мере рассматриваться как прототип этнополитической общности: при всей своей непрочности узы, связывавшие отдельные этнические компоненты населения Среднекитайской равнины, способствовали их интеграции.
На втором этапе (VII–III вв. до н. э.) эта этнополитическая общность перестает существовать. Мелкие государственные образования, возникающие на месте отдельных наследственных владений, в большинстве случаев находятся в состоянии «войны всех против всех». Параллельно с разрушением прежней политической общности происходит завершение процесса складывания этнической общности древних китайцев. Мнение о том, что в VIII–III вв. до н. э. в Древнем Китае происходило формирование этнополитической общности[464], оказывается в противоречии с самим исходным определением такого рода общности, объединяющей в рамках одного государственного образования несколько народов, «осознающих свою принадлежность к единому политическому целому независимо от того, говорят ли эти народы на родственных или неродственных языках»[465]. Точно так же не может рассматриваться в качестве формирующейся этнополитической общности и союз древнегреческих полисов во главе со Спартой в VI–IV вв. до н. э., так как при отсутствии реального политического единства все население этих полисов отчетливо осознавало себя одной этнической общностью. Поскольку при этом этнические рамки на данном этапе развития были шире государственных границ, существование сформировавшейся этнической общности оказывает воздействие на ход политической истории. Тенденция к совмещению этнических и политических границ стимулирует объединение независимых государств в единой империи.
На третьем этапе (начиная с III–II вв. до н. э.), после кратковременного периода совпадения границ этноса и государства в результате завоевательных походов соотношение этнической политической общностей становится противоположным: государственные границы объединяют теперь несколько этносов и благодаря этому государство оказывается общностью более высокого уровня, чем этнос. Централизованная империя становится мощным фактором, влияющим на процесс трансформации и развития этнических общностей. На этом этапе также существует тенденция к совмещению этнических и политических границ, но перспектива ее реализации связана с постепенной ассимиляцией господствующим древнекитайским этносом других народов, входивших в состав населения ханьской империи, хотя в ходе этого процесса претерпевал изменения и сам численно преобладающий этнос. Объединяя несколько народов, государство выступает в функции этнополитической общности в том смысле, какой вкладывается в этот термин С.И. Бруком и Н.Н. Чебоксаровым. Последующая история наглядно показывает, каковы были фактические последствия функционирования этой этнополитической общности. В Древнем Китае длительное существование централизованного государства способствовало значительной консолидации древнекитайского этноса, который и в последующие эпохи сохранил свое единство, несмотря на все перипетии сложной политической истории этой страны.
А.И. ПершицЭтнос в раннеклассовых оседло-кочевнических общностях
Вопрос об этнической специфике кочевнических или же оседло-кочевнических общностей не является новым в советской этнографии[466]. Однако имеются по крайней мере, три обстоятельства, побуждающие к его дальнейшему исследованию и, в частности, к обращению автора этой статьи к сюжетам, рассматривавшимся им около двух десятилетий назад.
Первое обстоятельство — достигнутая за последнее время большая ясность в общих вопросах кочевниковедения. Здесь наиболее существенны два момента: понимание кочевничества как составной части оседло-кочевнической целостности и, по-видимому, уже бесспорное признание того, что кочевническая часть этой целостности развивается замедленными темпами[467].
Второе обстоятельство — также достигнутые за последнее время заметные успехи в разработке общей теории этноса. Здесь в свою очередь особенно важны несколько моментов. Это — прежде всего, дифференциация условий формирования и признаков этноса и выявление категорий этносоциального организма и этникоса[468]. Это также — установление многими советскими и зарубежными исследователями факта иерархичности большинства типов этнических общностей. Продуктивным оказалось и рассмотрение этнических общностей с точки зрения теории информации и введение понятий первичных и вторичных этносов[469]. Заслуживают также внимания критика некоторыми специалистами традиционного понятия племени как четкой социальной и этнической общности[470]. Многие достижения как современного кочевниковедения, так и общей теории этноса учтены в последней по времени работе о специфике этнических общностей в Средней Азии и Казахстане[471], но другие еще требуют осмысления.
И, наконец, третье обстоятельство связано с тем, что до сих пор рассматриваемая здесь проблема исследовалась, хотя и в широких, но все же только в региональных рамках. Межрегиональные рамки могут открыть дополнительные возможности.
Подход к кочевничеству как к составной части оседло-кочевнической целостности требует соотнесения этих понятий с понятием отдельного общества, социального организма. Введенный для обозначения самостоятельной единицы социального развития термин «социальный организм» не получил единообразной трактовки. С одной стороны, предложено прилагать его лишь к совершенно независимым единицам социального развития