Для значительной части населения «сунди», возможно, никогда и не являлось самоназванием, оставаясь жить лишь в сфере идеологии. По данным последних десятилетий всего несколько групп называют себя сейчас «сунди». В левобережной части Нижнего Конго это — население, группирующееся вокруг Мбанза-Нсунди, бывшей священной столицы, расположенной на левом берегу Инкиси, притока Конго. Это — потомки подданных последнего Мансунди, который там правил примерно до середины XIX в. В правобережной части это название пока сохраняют жители округа Мбанза-Мвембе (где раньше находилась резиденция Мансунди), а также окраинные группы на западе и на востоке. И то, и другое можно считать вполне объяснимым. Обе резиденции — важнейшие центры социальной и духовной жизни, длительное время поляризовали вокруг себя население, представляя собой символ его единения, и потому здесь сознание общности должно быть наиболее устоявшимся. Окраинные же группы находятся в положении оппозита к тем, кто не является «сунди», а потому используют это название как различительное средство.
У центральной группы иное положение — ей не нужно никому противопоставлять себя в качестве «сунди». Там давно уже, собственно, с тех самых пор, как появились европейцы, известны свои обиходные названия: «камба», «дондо», «маньянга» и «бвенде». Их принимают, как правило, за племенные названия, обозначают на картах границы «племен», хотя Ламан утверждал, что и камба, и дондо, и бвенде ведут свое происхождение от сунди[602] (названию «маньянга» он, видимо, вообще не придал значения, так как оно тогда было меньше распространено). Но происхождение этих названий за исключением «бвенде» совершенно прозрачно, и их трудно расценивать как «племенные». «Бакамба» означает «низинные жители» и относится к жителям долины Ниари, а «бадондо» — «горные жители», и называют так обитателей горного плато южнее Ниари. «Маньянга» произошло от названия крупного торжища на берегу Конго, которое славилось в XIX в. и привлекало к себе торговцев из отдаленных мест. Стоит отметить притом следующее: «маньянга» — не самоназвание, так зовут на большом участке жителей обоих берегов около Маньянги их соседи, хотя сами они, судя по опросным данным, считают себя просто «конго»[603]. Еще более примечательно, что они не называют себя и «сунди», хотя они на западе соседствуют с сунди из Мбанза-Мвембе, а левобережные маньянга почти вплотную соприкасаются с группой сунди на р. Инкиси.
Что касается этнонима «бвенде», то он имеет, видимо, древнее происхождение и носители его никогда «сунди» в качестве самоназвания не употребляли. В то же время в их преданиях присутствует в той или иной форме отсылка к Мансунди. (Так, в некоторых легендах, например, фигурирует прародительница Бвенде, жена Нсунди[604], что можно интерпретировать как идеологическое оформление притязаний бвенде на причастность к клану Мансунди).
Еще более своеобразно сложилась современная этнонимика на противоположном берегу Конго. Когда в конце XIX в. там появились европейцы, они обнаружили, что широкая полоса населения вдоль левого берега от излучины Конго до самой р. Инкиси лишь признает себя «конго», а в обиходе различает себя лишь по клановым именам. (Исключение составляла только группа сунди на р. Инкиси.) Европейцы поначалу сочли их племенем «истинных» конго[605]. Но затем среди окружающего населения закрепились в практике два названия: «бома» или «мбома» — для западных обитателей этой полосы и «ндибу» — для восточных. Оба они сразу были зафиксированы колониальной администрацией, поскольку облегчали обозначение территориальных подразделений. Правда, само население, обозначаемое этими названиями, и сейчас признает их неохотно.
Происхождение этнонима «бома» туманно, но если учесть, что в стороне от местообитания бома, в устье Конго находится крупный населенный пункт Бома, который в XIX в. являлся важнейшим центром торговли с европейцами, то можно согласиться с таким вариантом объяснения: так назвали народ, живущий на пути в сторону Бомы[606] (Иными словами, название образовалось по тому же принципу, что и «маньянга»). Относительно «ндибу» существует следующее объяснение: это — прозвище, которое местные жители получили от чужаков, согнанных в район Тисвиля в 90-е годы XIX в. на постройку железной дороги[607]. Кто же предки бома и ндибу? Вероятно, в настоящее время любой клан убежден, что предки пришли из Конго-ди-Нтотила. Историки спорят сейчас о том, входила ли территория современною их обитания в провинцию Нсунди или часть ее относилась к Мпембе[608]. Но клановые традиции подсказать ничего не могут: это звено в истории кланов уже утеряно.
Очень коротко остановимся еще на этнониме «мпангу». Как уже было сказано раньше, он исчезает, причем с той же самой последовательностью, что и «сунди» — от периферии к центру бывшей Мпангу, располагавшемуся на правом берегу р. Инкиси, примерно напротив Мбанза-Нсунди. Его заменяет название «нтанду» которое может означать «верховые» или «глубинные» жители. Первоначально так называли жителей верховьев р. Нселе, притока Конго, но оно стало распространяться вниз по течению, так как всякая деревня считала себя верховой по отношению к лежащей ниже[609]. А затем оно уже стало расходиться дальше без какой бы то ни было привязки к верховьям Нселе и сейчас даже включает в себя некоторые мелкие группы, никогда не считавшиеся мпангу[610].
Очень краткий и выборочный обзор этнонимики Нижнего Конго позволяет выделить в ней три совершенно разных по своей природе типа названий.
1. Самоназвания по «землям», т. е. те, которые с полным правом можно рассматривать как племенные; они символизировали идею единства происхождения, сплоченность на своей земле вокруг своего вождя и выполняли вместе с тем различительную функцию.
2. К этнонимам второго типа относятся такие самоназвания, как «лоанго», «каконго», «мпангу», «сунди» и «конго». В целом все их можно условно охарактеризовать, как знак признания своей принадлежности к тому или иному политическому объединению. Но чем обширнее было это объединение, чем сложнее в нем была иерархия господства — подчинения, а соответственно, — чем опосредованнее связи периферии с центром, тем медленнее формировалось сознание единства. Самоназвание же возникало еще позднее (так, например, оно не успело, вероятно, сложиться в провинциях Сойо и Мбамба). Но зато, укоренившись, оно могло, если позволяли исторические условия, жить очень долго после распада объединения. Однако же, если такое объединение было чересчур обширно и связи, его образующие, очень слабы, то в условиях крайней коммуникативной недостаточности представлению о всеобщем единстве просто не из чего было возникнуть. Названия «сунди», и в особенности «конго», можно рассматривать только, как производные от сложных идеологических представлений, связанных с сакральной властью, и путь их превращения в самоназвания не прям.
Исходный импульс при возникновении такого самоназвания это стремление к уподоблению, тенденция к интеграции, а не стремление отмежеваться от кого-то, это движение к чему-нибудь, а не от чего-нибудь. Различительная функция такого этнонима выступает как превалирующая, когда уже исчезла причина, его породившая.
3. К третьему типу этнонимов относятся такие названия, как «маньянга», «ндибу», упоминавшееся ранее «йомбе» и др.; сюда же, с известными оговорками, следует отнести и «вили». Всех их объединяет то, что это не самоназвания тех или иных общностей. Они рождены не потребностью одной группы отличать себя от другой, а потребностью говорящего выделить один какой-то интересующий его объект из ряда однородных по своей сути. На этой потребности, собственно, основано всякое называние, обозначение объекта речи определенным, только ему принадлежащим именем. Но как обозначить в обиходной речи конкретную группу населения, если особого названия у нее нет и невозможна никакая ее географическая привязка, поскольку нет топонимов? (Напротив, этнонимы сами очень долго у всех народов служили средством ориентировки вместо географических названий). В таком случае используется описательная характеристика или что-нибудь наподобие прозвища: «те, с верховьев», «горды», «те, которые живут на пути к Маньянге».
Такой способ названия используется в быту и в применении к своим же ближайшим соплеменникам, и к совершенно чужим народам в зависимости от того, какую территориальную группу требуется обозначить. Так, известно, что жители берега Лоанго именовали все население области Майомбе «нситу», «лесные жители», а все остальное население хинтерланда — «нтанду», «глубинные». В свою очередь их самих называли, кроме «вили», еще и «умбу», «береговые»[611]. Но в долине Конго, при явном отсутствии у населения потребности дифференцироваться по «племенам», подобные прозвища оказались возведенными в ранг этнонимов. Таким образом, теперь возник замкнутый круг, в котором повинна магия этнонима: ведь принято считать, что коль скоро есть этноним, то есть и разные этнические общности, ими обозначаемые.
Вот что заявил в 1962 г. законодательному собранию республики Заир президент провинции Центральное Конго (эта провинция представляет собой срединную часть Нижнего Конго, отошедшую в свое время, при колониальном разделе к Бельгийскому Конго) «Я хочу подчеркнуть, что население Центрального Конго — это единый народ. Мы все — сыны Неконго. Такие названия, как маньянга, байомбе, беси-Нгомбе, бандибу, бавойо, басолонго и пр. у нас ничего не значат»[612]